В глубине виднелся старый лендровер, выкрашенный в зеленый цвет – цвет английских гоночных автомобилей.
Входная дверь отворилась, как только Изабелла подошла к дому, и показавшаяся на пороге Джин Маклеод поздоровалась с гостьей. Они несколько неуклюже пожали руки, и Изабелла отметила, что кожа на ладонях Джин грубоватая и сухая. Руки фермерши, машинально отметила она.
– Легко нашли дорогу? – спросила Джин. – Мимо нас часто промахивают и попадают на Моффатское шоссе.
– Я не первый раз в вашей деревне, – ответила Изабелла. – Иногда заезжаю в гости к Дереку Уотсону, в его книжную лавку. Мне здесь у вас очень нравится.
– Всё тут не так, как раньше, но мы довольны, – сказала Джин. – Когда-то наш городок процветал, вы это, конечно, знаете. Тогда через него перевозили скот к границе. Но с тех пор мы почти сто лет тихо дремлем.
Джин провела Изабеллу в дом, и они оказались в небольшой гостиной, приятно, хотя и без всяких претензий меблированной. На столике в углу стопка газет и журналов. Увидев среди них «Журнал ветеринара», Изабелла сделала логический вывод.
– Вы правы, – подтвердила Джин, заметив, куда она посмотрела. – Я в самом деле ветеринар и практикую в районе Пениквика. Мелкий домашний скот. Раньше чаще имела дело с лошадьми, но теперь… – она не закончила фразы и посмотрела в окно, на поля, расстилавшиеся за дорогой.
Изабелла хорошо усвоила урок, полученный в доме первых Маклеодов, и решила, что скажет все напрямую.
– Мне очень жаль вашего сына, – проговорила она. – Мы с вами не знакомы, и его я не знала, но мне его очень жаль.
– Спасибо, – поблагодарила Джин. Глядя на Изабеллу, она подождала, не добавит ли та что-то еще, потом сказала: – Вы, вероятно, из группы поддержки больных рассеянным склерозом. Ваш ребенок страдает этим заболеванием?
Ее вопрос объяснил, о какой мужественно преодолеваемой болезни упоминалось в траурном объявлении.
– Нет, – ответила Изабелла. – Я знаю, о какой группе вы говорите, но я не оттуда.
– Простите, но зачем же вы ко мне приехали? – На лице Джин было полное недоумение.
Изабелла выдержала ее взгляд.
– Приехала, потому что судьба свела меня с человеком, которому сделали операцию по пересадке сердца.
Реакция Джин ясно показала, что Джейми все вычислил правильно. Минуту она молчала и словно пыталась подобрать нужные слова. Потом отошла к окну и застыла спиной к Изабелле, крепко вцепившись руками в край подоконника. Когда заговорила, голос звучал так тихо, что Изабелла с трудом понимала ее.
– Мы просили об анонимности, – едва слышно проговорила она. – Мы понимали, что не хотим встречаться с этим человеком, кто бы он ни был. Длить этот ужас выше моих сил. – Она неожиданно повернулась, и глаза загорелись от гнева. – Да, я дала разрешение на трансплантацию. Но большего от меня нельзя требовать. Не хочу, чтобы другой сын знал об этом. Не хочу, чтобы дочка знала. Боюсь, что это может причинить им горе. Легко ли приноровиться к мысли, что сердце брата пересадили в грудь незнакомца? Что часть их брата жива?
Изабелла слушала не прерывая. Откуда у нее право судить о реакциях человека на такие глубоко личные трагедии? Конечно, эта тема обсуждается в литературе, анализирующей этику биологических проблем, но авторы, рассуждающие о честности, открытости и благородстве дара, скорее всего, не пережили потери своего брата.
– Чего ж вы все-таки хотите? – спросила Джин, опустившись на стул и разглядывая сложенные на коленях руки.
Изабелла чуть помедлила с ответом и, когда Джин подняла на нее глаза, осторожно заговорила. Рассказала об Иане, его видениях, его страхах.
– Знаю, это звучит совершенно невероятно. В особенности для вас – вы ведь естественник. И знаете, что материя – это материя, а память и сознание – нечто совсем другое. Понимаю, что все это может казаться вам бессмыслицей. Но человек, жизнь которого спас ваш сын, действительно испытывает то, о чем говорит.
Изабелла хотела продолжить, но Джин жестом остановила ее.
– Он видит его отца, – произнесла она тусклым голосом. – Человек, чье лицо вы описали, – мой муж. Во всяком случае, очень похоже, что это так.
Ну вот, опять, подумала Изабелла. Это с трудом укладывается в сознании. Одно совпадение за другим. Имена. Теперь лица. Все совпадает.
Встав, Джин открыла ящик письменного стола.
– Мой муж через несколько месяцев будет уже моим бывшим мужем. За это время юристы закончат всю подготовку к разводу. – Она замолчала и вся ушла в перелистывание бумаг. Затем вынула маленькую фотографию, из тех, что приклеивают на паспорт или какие-нибудь другие документы, и протянула ее Изабелле: – Вот он.
Изабелла взяла снимок в руки. На нее глянуло приятное лицо с открытым взглядом. Высокий лоб, чуть намеченные мешки под глазами. Она поискала глазами шрам, но его не было видно: резкость изображения была недостаточной. Внимательно рассмотрев фотографию, она вернула ее Джин, а та снова спрятала снимок в ящик стола.
– Не понимаю, зачем я все это храню, – проговорила она. – В доме масса его вещей. Вот выберу время, устрою большую уборку и разом от них избавлюсь. – Закрыв ящик, Джин повернулась к Изабелле: – Вы в курсе наших дел? Вам рассказали?
– Нет, знаю только то, о чем уже сказала. А больше ничего. Ни о вас, ни о сыне.
– Мальчик не видел отца много месяцев, почти год. – Джин судорожно вздохнула. – Когда Юан – так зовут мужа – ушел от нас, оба сына порвали с ним. Полностью. Я думала, что со временем все утрясется, но нет, куда там! И ко времени смерти Гэвина – а убила его, конечно, депрессия, он был в очень глубокой депрессии, и это она привела его к мысли уйти из жизни – они уже очень-очень давно не виделись. Пропасть была такой глубокой, что отец даже не пришел на похороны. На похороны собственного сына. – Она говорила с усилием, но сохраняла спокойствие и не спускала глаз с Изабеллы. – Думаю, что теперь его мучает чувство глубокой вины. И я испытываю к нему жалость. Но ничего не поделать. Все кончено. И ему надо с этим жить.
Может быть, я могла бы помочь, – продолжала она, растерянно глядя на Изабеллу, – но ему не заставить себя прийти к нам. Он по-прежнему живет в нашей деревне. Мы стараемся избегать встреч. Он теперь пользуется другой дорогой, хотя для него – он тоже ветеринар – это куда более долгий путь на работу. Но он делает крюк. Ему нестерпимо видеть детей.
Изабелле нечего было ответить на это. Но ей все же хотелось узнать, что думает Джин о лице, являющемся Иану. Джин никак не откликнулась на ее рассказ и, похоже, почти забыла о нем.
– Вы не сердитесь, что я приехала к вам со своей историей? – осторожно спросила Изабелла. – Мне самой очень неловко. Но я чувствовала себя обязанной сделать это.
– Не беспокойтесь! – отмахнулась Джин. – А что до самого рассказа, то ведь люди нередко придумывают что-то такое. Сама я рационалистка. Для чудес и фантазий у меня просто нет времени. – Она улыбнулась с уверенностью твердо стоящего на земле ветеринарного врача, не сомневающегося, что на все есть научные объяснения. – К сожалению, мисс Дэлхаузи, я никогда не верила в возможность личного бессмертия. Гибель мозга – это и наша гибель. А что касается душ, то я думаю вот что: если у нас есть души, то они есть и у животных. И если бы мы обретали жизнь после смерти, то и они должны бы ее обретать. А раз так, небеса – или как вы их там называете? – будут чудовищно переполнены всяческими собаками, кошками, мелким домашним скотом и прочим. Вам это представляется возможным? Мне – нет.
В другое время Изабелла возразила бы на это. Она сказала бы: во-первых, мы все-таки отличаемся от животных и их сознание не наше сознание. Она была в этом уверена, хоть и не соглашалась с Декартом, думавшим, что собаки всего лишь механизмы. Если души действительно существуют, то они есть и у животных, души, способные, кстати сказать, любить. Далее, если душа-сознание обладает способностью жить после смерти, она вовсе не обязательно существует в телесной форме, а раз так, места может хватить как для людских душ, так и для душ четвероногих. Она готова допустить эту теорию, как и любые другие. Нам – или большинству из нас – насущно нужен Бог, а уж как будет оформлена идея Бога, не так и важно. Для нее Бог – это стремление к добру. И разве плохо стремиться к добру тем способом, который почему-то принимает твой разум? Грейс ходит на спиритические сеансы, священники совершают обряды перед алтарем, кто-то окунается в воды Ганга, кто-то отправляется в Мекку. Все это формы жажды Бога, присущей всему человечеству. Нам нужны святые места. Оден в стихотворении о воде написал:
И даруй каждому из малых сих
Видения красоты и священные сени.
Энергия пылкого чувства в кратких словах – как всегда.
Она посмотрела на Джин. Эта женщина справилась со смертью сына, не прибегая к помощи религии. Выдержать такое, не поддавшись отчаянию, могла только сильная личность, верящая во что-то, что помогает идти вперед, несмотря на грядущую пустоту и отсутствие всякой надежды. Изабелла бросила взгляд на руки Джин, на эти огрубевшие от постоянного мытья с мылом, как того требует ее профессия, руки, и подумала, что эта женщина находит облегчение в чувстве хорошо сделанной за день тяжелой работы, а это чувство приходит, когда ты трудишься не просто ради заработка. Так что и у нее есть высшая цель, и неважно, признаётся ли она в этом, говорит о ней или нет.
Оставался последний вопрос, который ей очень хотелось задать. И, встав, чтобы распрощаться, она спросила, известно ли мужу Джин, что сердце их сына использовано как трансплантат. Нет, ответила Джин. Она сообщила о смерти Гэвина по телефону. Разговор был очень коротким. Он не знает.
На обратном пути Изабелла заехала в книжный магазин. Дерек Уотсон радостно встретил ее и повел в кухоньку, расположенную позади отдела подержанной книги. На столе были разложены ноты. Похоже, что он занимался оркестровкой: партитура испещрена карандашными пометками и значками. Дерек поставил на плиту чайник и достал из буфета коробку с печеньем.
– Дерек, я хочу попросить у тебя прощения, – сказала Изабелла. – Заехала навестить, а разговаривать не хочется. Я только что была у Джин Маклеод.
Услышав это, Дерек так и застыл на полпути между столом и буфетом. Участливо моргнул:
– Бедная женщина. Ее сын часто приходил сюда. Его интересовало все, что касается горной Шотландии. Я специально выискивал для него книги, и он подолгу просиживал над ними здесь, в комнате за магазином. А нередко я видел, что он сидит, устремив взгляд в окно. Там, на другой стороне улицы, живет его отец. Гэвин сидел и смотрел на дом.
Изабелла никак не откликнулась.
– Знаешь, Дерек, – произнесла она потом, – давай я просто посижу и помолчу, а ты мне что-нибудь расскажешь. Например, о своих композиторах. – Дерек был автором нескольких композиторских биографий.
– Ну, если ты настаиваешь, – пожал плечами он. – Кстати, я тебя понимаю. Тоже люблю иногда тихонько сидеть и слушать.
Итак, Изабелла слушала, а Дерек рассказывал. Затевая свое последнее исследование, он надеялся возродить интерес к наследию Джакомо Мейербера.
– Удивительно! – говорил он. – В девятнадцатом веке Мейербера считали одним из крупнейших оперных композиторов. А потом раз! – и словно перестали замечать. К сожалению, надо отметить, что часть вины лежит на Вагнере с его антисемитскими настроениями. Так или иначе, но совершилась несправедливость. Мейербер обладал удивительной энергией, открытый всему миру, человек прекрасной души. А его скинули с пьедестала. Когда ты в последний раз слышала его оперы? Давно. Вот то-то же.
Изабелла отпила глоток чая. Нужно ли ей предпринять что-то для защиты Мейербера? Нет, у нее и так забот достаточно. Правильнее оставить Мейербера Дереку.
– Ну а вообще-то, – продолжал Дерек, – я сейчас работаю над симфонической поэмой. Листы вон там, на столе. Толчком к созданию музыки послужила история святого Манго. Я много думал о нем в последнее время. Ты, конечно же, помнишь, что его дедом был король Лот, правитель Оркни, и в их владениях была гора, похожая на зуб, на севере, около Хаддингтона. Когда Лот узнал, что принц Овайн овладел его дочерью – причем случилось это не где-нибудь, а в свинарнике, – он велел сбросить бедную девочку с этой жуткой горы. Она выжила, но ее тут же швырнули в лодку и пустили вниз по течению реки Форт. Не слишком гуманно. В наши дни отношение к матерям-одиночкам куда как мягче. Согласна?
Он налил Изабелле еще чашку чая.
– Так вот, лодку долго несло по реке и наконец прибило к берегу. Около Калросса. И там не кто иной, как святой Серф, спас бедняжку-страдалицу. А когда пришло время, она родила нам святого Манго. Так что – надо отметить – жестокость и бессердечие в конечном счете иногда оборачиваются благом. Думаю показать это в своей поэме, – объявил он после паузы. – Вернее, попытаюсь это сделать.
Изабелла улыбнулась. По ходу рассказа Дерека ей становилось все лучше и легче. Да, мир полон тягот и несправедливости, но в нем есть и светлые точки – островки света, разгоняющие тьму.
Глава двадцать первая
Записка от Джейми была короткой и деловой:
Если Вы захотите поставить точку в наших отношениях, это будет не удивительно. На Вашем месте я так бы и поступил. Сказать могу только одно: мой уход из «Сент-Оноре» был совершенно недопустимым. Я поступил по-ребячески глупо. Раскаиваюсь.
В ответ Изабелла написала:
Дорогой Джейми, если кому-то и надо извиняться, то мне. Я собиралась позвонить и сказать Вам это, но не успела: закрутил вихрь событий… Словом, я снова в своем репертуаре. Рискую вызвать неудовольствие, но все-таки расскажу. Я ездила в Западный Линтон, чтобы поговорить с матерью того, второго, юноши. Далось нелегко. Но теперь я все знаю и, кажется, скоро приду к окончательному и абсолютно рациональному объяснению происходившего. Это меня очень радует, пусть даже Вы и считаете, что я напрасно вмешиваюсь в чужие дела. (Но, Джейми, я в них не вмешиваюсь, я в них вхожу. В старинных шотландских кодексах есть юридический термин, который мне очень нравится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29