Пока ребята смотрели, как их командир рисовал, майор складывал отобранные части лица в одно целое.
Потом он забрал у Ромки нарисованные очки, вырезал их и наложил на уже составленный портрет.
– Ну? – посмотрел на ребят.
– Он! – закричали разом все.
Только Ромка, а потом и Тимка были в нерешительности. Нет, показалось им, не то это лицо, что-то в нем не так. Вроде и похоже и непохоже. С ними не согласились Захар и Сенька, Степа держал нейтралитет, и не потому, что он плохо помнил неизвестного, а просто потому, что он устал и очень хотел есть. Степа украдкой взглянул на часы майора и даже вздохнул – был уже седьмой час.
Майор терпеливо менял отдельные части лица из отложенных снимков, составлял новые комбинации и с надеждой поглядывал на мальчишек.
И наступил такой момент, когда из сложенных вместе разных частей лица глянул на ребят из-под темных очков, как тогда утром, человек с пляжа.
– Он, – сказал в восхищении Тимка.
– Отлично. – Майор весело отложил портрет в сторону. – Молодцы, мальчишки. Вы представляете, как вы помогли? Нет, вы даже не понимаете, какое вы дело сделали. Он-то думает, что уже исчез, что сделался невидимым. А у нас портрет его готов. Сейчас это размножат, и, будьте уверены, я еще с ним поговорю так, как с вами.
Майор достал пачку сигарет.
– Теперь и закурить можно.
В это время в пустом и притихшем здании, где-то далеко, грохнули двери, послышался говор, торопливые шаги по коридору, и в комнату вошел полковник Радченко, а за ним дядя Валя с объемистым бумажным пакетом.
– Совсем замучил ребят, – сказал Радченко, – объявляю перерыв. Вожатый, приступай к своим обязанностям.
Вожатый улыбнулся, положил пакет на стол перед ребятами и разорвал бумагу.
В бумаге оказалась нарезанная буханка хлеба и котлеты.
Пока ребята ели, майор и полковник склонились над портретом. Вдруг Радченко попросил:
– Дай-ка мне глаза.
Он долго, сосредоточенно отбирал фотографии, наконец, по-видимому, нашел, что искал. Снял с портрета нарисованные Ромкой очки и положил глаза.
– Я же с ним, мерзавцем, – сказал раздраженно, – вот как с тобой минут пять говорил. А где другой? Не работали еще?
– После перерыва.
После перерыва они таким же порядком, но с большими мучениями (все-таки видели меньше) сложили портрет другого человека с пляжа, у которого хорошо запомнили только волосатые ноги.
– Ноги – это не лицо, – сказал им Максим Витальевич, – лицо уже не спрячешь, – и посмотрел на часы. Пора по домам. Десятый час… Ну и поработали мы с вами!
На веранде Ромку ждали прикрытый газетой, давно остывший ужин и гневная длинная записка матери, смысл которой можно было изложить короче: «Сидеть дома и вовремя ужинать гораздо лучше, чем на голодный желудок шататься бог знает где».
Ромка кое-как поел, а на обратной стороне записки написал: «Прочел, понял, больше не буду».
Они – мать и сын – довольно часто обменивались записками. Дело в том, что мать Ромки работала на хлебопекарне, и смены у них были совсем-совсем неудобные. То с шести утра, то, наоборот, заканчивались в шесть утра. А днем или вечером занят Ромка, тоже дома нет. Так и не видятся целыми днями. А тут еще отец вторую неделю в море – гоняется на сейнере за дельфинами.
Мать грозится, что вот-вот бросит свою «проклятую» работу и уж тогда-то возьмет Ромку в «ежовые рукавицы».
Но Ромка– то знал, что это только угроза.
Скрипнула дверь, и на веранду осторожно вышла Оксана; была она все в том же халатике, в тех же тапочках, так что выглядела совсем-совсем обыкновенной, даже домашней.
– Сценарий будете читать? – спросила тихо.
Он кивнул.
– Возьмите, – девочка протянула сценарий, – я его брала, готовилась, мне брат ваш принес, Васек. Хороший он у вас.
Оксана вздохнула, присела на табуретку, взяла с подноса кусочек хлеба и стала жевать.
Ромка молча пододвинул к ней тарелку с творогом, банку с вареньем.
Все это она спокойно отодвинула и продолжала так же неторопливо жевать корочку. Ромка налил себе молока. Она жевала.
Он притянул к себе пустую чашку, для нее. Она перехватила чашку, закрыла ладонью. «Ну и не надо!» – решил он.
– А вы правда командир ЮДП? – спросила вдруг.
– Правда.
– А правда что-то случилось сегодня, да? – продолжала она спрашивать тихим мягким голосом. – И дядя Володя из города не вернулся, и Саврасов не прилетел, и пограничники часто ездили, и вас столько времени нет.
– Не знаю, – пожал он плечами.
– Конечно, если тайна… А правда, что это уже граница?
– Правда.
– Интересно… – сказала задумчиво. – Вот у нас в сценарии тоже происходит такое, что даже страшно… Шпионы… Тревога… – И вдруг спросила: – А девочек вы в отряд принимаете?
– Нет.
– И у нас в сценарии тоже в отряде ЮДП только мальчишки. А меня бы приняли, если бы я захотела?
Он не ответил.
– Если бы я захотела, – продолжала она, – то бы приняли. Я бы вас всех уговорила. Мама говорит, что я умею любого уговорить. И тебя бы я уговорила, – перешла вдруг на «ты», – что из того, что ты командир…
– Ну ладно, – приподнялся Ромка, – я пошел, пора спать.
Девочка словно и не расслышала.
– А наверное, страшно увлекательно, вот у вас в отряде, да? Заманчиво?
«Заманчиво, – подумал он, – посадить бы тебя за „носы“ да „уши“… Так через пять минут бы завыла. Сразу бы стало „заманчиво“».
– Все-таки, должно быть, очень интересно, – вздохнула девочка.
Разубеждать ее он не стал, молча пошел к себе. Она вдруг громко рассмеялась и тут же испуганно замерла, смешно закрыв рот ладошкой, – вспомнила, что уже все спят.
– А что, – сказала шепотом, но весело, – здорово я вас утром разыграла?
– Почему это разыграла?
– Ну да, вы такие были все обалдевшие. – Она беззвучно смеялась. – Честное слово… Это же я нарочно в костюме своей роли хожу… ну, из картины. Это я привыкаю и к костюму и к характеру. Понимаешь? У меня совсем-совсем другой характер. Мама говорит, что я тихая. А по роли мне надо, наоборот, быть не тихой.
– Громкой, – насмешливо сказал Ромка.
– Ага, – поспешно согласилась она, – ну, такой хитрой, даже кокетливой, говорит режиссер. И, он говорит, ты должна привыкнуть к характеру своей героини. И костюм этот надо обнашивать, чтобы он, понимаешь, в кино не чужим костюмом был, а своим, понимаешь, обычным. Вот я обнашиваю и привыкаю. Здорово, да?
Ромка согласился. Действительно, здорово. А он даже не знал, что в кино так бывает.
– Вот видишь, я тебя уже уговорила, – говорит весело Оксана и тут же становится сразу важной и гордой. – Спокойной ночи, – пренебрежительно роняет она и удаляется к себе в комнату.
Ромка прочитал сценарий сразу, запоем, и долго потом не мог уснуть, переживая увиденное – не прочитанное, а именно увиденное в этой толстой большой книжке в бумажном переплете.
Уже выкатилась огромная сверкающая луна и остановилась, замерла над зубчатым силуэтом далеких гор.
Уже высыпали звезды, и засверкало, заискрилось южное небо.
Уже смолк оркестр в парке дома отдыха «Шахтер». Только где-то далеко-далеко слышна была музыка, бухали пушки да строчили пулеметы – в летнем кинотеатре заканчивалась военная картина. Но вот смолкли и эти звуки.
Остались только звезды, луна и цикады.
Часть вторая. АКВАЛАНГИ НА ДНЕ

Разбудил Ромку тревожный стук в стекло.
Он непонимающе смотрел на Степу, который деловито забирался в распахнутое окно.
– Зову-зову, кричу-кричу! – Бараболя устраивался на узком подоконнике. – И здоров ты спать!
– А что случилось?
Ничего такого не случилось, просто Андрея, старшего брата Степы, как призывника вызвали сегодня в военкомат и вместо него с отцом в море должен идти он, Степа.
– Я выбываю, – предупредил он, – теперь у тебя слева Тимка будет. Понял?
Ответить Ромка не успел – со стороны причала загудела сирена малого сейнера.
– Зовут, – испуганно сказал Степа, – пока.
Он сполз с подоконника.
– Буду вечером, – донеслось уже из сада.
Словно торопя именно Степу, сирена загудела еще настойчивей и глуше.
Рыбаки уходили в море, начинался рабочий день.
Значит, пора вставать и Ромке. Он покосился на будильник. Так и есть, сейчас загремит. Будильник у них был старенький, но зато верный и аккуратный. Вот только звонил он как-то по-особенному: хрипел и бился всеми своими частями.
Ромка, подскочив к будильнику, успел нажать кнопку звонка. И вовремя. В часах что-то стукнуло, щелкнуло и, словно захлебнувшись, умолкло. Вот было б шума!
Хотя все равно уже будить некого – мать наверняка ушла на работу, а Ваську, если он спит, и десять таких будильников не разбудят. Вот недавно в их районе моряки проводили учебные стрельбы, так весь поселок всполошился, а Васек, не открывая глаз, пробормотал: «Выключи, пожалуйста, радио – мешает».
Ромка застелил кровать.
Вообще– то сегодня можно было поспать и дольше, но он еще с вечера твердо решил встать рано, для чего и поставил будильник ровно на шесть. Не зря умные люди говорят: всякое дело лучше начинать с утра. Об этом напоминала Ромке и записка, оставленная на столе около прикрытого салфеткой завтрака.
«Стыдись, Ромка», – вот что было в той записке, но понимать эти два слова надо было примерно так: «Как тебе не стыдно, носишься с утра до вечера неизвестно где. Отца нет, я на работе – кто же займется домом? Яблони не окопаны, черешня без надзора, виноград нужно опылить и полить. А Васек? Совсем один дома. А еще ты обещал в каникулы рукомойник запаять, таз залудить, калитку подправить, полку в чулане прибить. Вот и надейся на тебя, верь тебе, жди от тебя помощи…»
Он действительно обещал все это, и в конце концов у него же есть совесть. Ромка нашел карандаш и написал: «Будет сделано».
Конечно, прежде всего надо было пустить воду в сад. Жаркое и такое ласковое для курортников южное солнце безжалостно выжигало зелень, сушило почву, успевай только поливать.
Ромка приладил брезентовый шланг к водопроводному крану и отвернул ручку до отказа. Набухая бегущей водой, шланг, словно живой, зашевелился, заворочался и побежал распрямляясь.
Тут Ромка услышал:
– Здравствуй, день!
Это стояла на крыльце Оксана и кричала прямо в небо, кричала весело:
– Все-все! Здравствуйте! Доброе утро!
Забыв про свои неотложные домашние дела, Ромка смотрел на девочку. Сегодня она была совсем не такая, какой он ее уже видел и знал. Не гордая и кокетливая, не тихая и скромная, в домашнем халатике, а какая-то новая, совсем ему не знакомая.
Тоненькая, стройная, в спортивном костюме, она была совсем-совсем далекая, словно из другого, но очень почему-то знакомого ему мира, мира еще не осознанных мальчишеских мечтаний. Как все мальчишки его возраста, он вслух, конечно, презрительно отзывался о дружбе с девчонками, но тайно, конечно, мечтал подружиться с какой-нибудь необыкновенной девочкой, совсем не похожей на тех, с кем учился в одном классе, жил на одной улице.
И вот дрогнуло мужественное суровое сердце командира «Особого морского».
Пожелав всем доброго утра, Оксана сбежала с крыльца, и в руках ее он увидел черные скакалки.
«Смешная, – подумал Ромка, – совсем девчонка, с утра – и скакалка!» Но тут же понял, что это самая настоящая зарядка.
Правда, прыгала девочка тоже по-своему и тоже радостно и азартно.
Вчера днем на улице он презрительно подумал о ней: «Вот еще одна пижонка». А пижонов, и тем более пижонок, он не то что презирал, а просто ненавидел. Ненавидел – и все тут.
Вчера вечером она была очень уж обыкновенной. Ну совсем обыкновенная, как соседская Верка, как все остальные, мимо которых проходил он и вчера, и позавчера, и каждый день.
Но сегодня, сейчас она была именно такой, какой он хотел увидеть, какой мечтал увидеть ее, начитавшись Майн Рида, Стивенсона и, конечно, «Трех мушкетеров».
Сегодня Оксана была красивой, необыкновенной, ловкой и очень-очень далекой, как и полагается настоящей мечте.
– Подглядываете?
Оксана стояла на дорожке, как раз возле крана, и крепко сжимала скакалки.
Ромка покраснел и смутился.
А смутившись, обиделся. Обиделся и очень разозлился. Конечно, на себя. Вот дурак, а работа стоит.
Так ничего и не ответил Ромке. Отвернулся и потянул к себе шланг. Его уже давно нужно было перетащить к винограду.
Он молча работал в саду и слышал, как на веранде завтракали. Оказывается, Оксана встала так рано, потому что у нее съемка. Значит, съемочный день начинается с самого утра.
Ромка ожесточенно рыл канавки для воды и думал: ему ведь тоже предлагали сниматься и именно сегодня спросят, согласен ли.
Он снова перетащил рвущийся из рук шланг. Теперь уже ближе к забору, в самый угол сада, где, привязанные к столбикам, тянулись вверх совсем еще молодые побеги винограда, такие молодые и такие зеленые, что даже не верилось, что когда-нибудь будут и на них висеть тяжелые гроздья.
В самом деле, соглашаться ему или нет? Дублировать или нет?
Ромка даже вздохнул. Вот ведь везет некоторым. Он не завидовал Володе, который будет играть роль юнги. Он завидовал самому Марко, юнге, такому же мальчишке, как и он сам. И на лодке в шторм ходил, и очень хитрого, опасного врага помог обнаружить, и столько времени в море продержался. А как он вел себя на шхуне, захваченной диверсантами, как отчаянно боролся под водой!
Всему этому и завидовал Ромка. Очень-очень завидовал. Почему так несправедлива бывает порой жизнь? Одному все – и тревоги, и борьба, и шторм, и бури, а другому один сплошной штиль.
Нет, Ромка мечтал о другой жизни – опасной, суровой и трудной. Чтобы в тревоге сжималось сердце, чтобы, затаив дыхание, ждать условного сигнала… Чтобы руки крепко держали оружие, а глаза зорко видели цель. Ромка хотел стать пограничником. И не просто обычным – сухопутным. Нет, он хотел быть морским пограничником. Чтобы, кроме оружия, кроме стука собственного сердца и зоркого глаза, были еще и штормы, свистящие пронизывающие ветры, соленые брызги и чтобы ходила под ногами стальная палуба. Ну и еще чтобы ждала его на берегу, встречала бы откровенно восторженным взглядом такая девочка… черноглазая и тонкая.
Про девочку это он только сейчас, только сегодня придумал, а все остальное…
У забора, перед калиткой, с шумом остановился автобус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23