Сердце у него застучало медленно, увеличенными толчками – от пока еще подспудной, глухой, но с каждым мигом возраставшей в нем ярости и злого гнева на этих троих.
Где-то внутри шевельнулось – как глупо все это! Совсем ему не нужная, случайная Неля, какие-то глупые страсти каких-то влюбленных в нее идиотов!..
Но тут же он забыл об этом, забыл, из-за чего все это возникло. Важным сейчас сделалось другое – то, что перед ним было зло, воинственное, уверенное в себе, укрепленное сознанием своей грубой силы, полагающее, что оно вправе поступать по своему произволу… Этому злу он давно объявил войну, однажды и навсегда решив, что ему нельзя никогда уступать, нельзя показывать спину. Зло всегда, в любых обстоятельствах должно терпеть поражение. Пусть у него никогда и ни в чем не будет побед!
Странно, что он совсем даже не испытывал страха. Внутри были только ярость и гнев, и еще что-то холодное, безжалостное, мстительное – как будто в лице этих троих на пустынном бетонном шоссе он имел сейчас перед собою противником все объединившееся, собравшееся в одно место, ненавистное ему зло, какое только существует в мире, отравляя и уродуя жизнь.
Явственно ощущая под пиджаком крепость своих мышц, всего словно бы превратившегося в железо тела, Костя медленными шагами пошел навстречу ожидавшим его парням. Золотой Зуб оказался у него в тылу, но это не обеспокоило Костю. Черт с ним, пускай! Ему же хуже!
Веселый, дерзостный огонек вспыхнул, взыграл внутри него. «Ну, Гаррик! – в какой-то даже радости от схватки, что сейчас развернется, весело, с улыбкой подумал он, вспомнив своего институтского тренера Гарика Мартыненко. – Ну, Гаррик, поглядим – какова твоя наука!»
Он решил, что первым ударит его тот, что в черной рубашке. Тот, действительно, качнувшись, вышел навстречу, – развалисто, горбя сильные квадратные плечи.
Но каким неуклюжим, совершенно нетехничным, первобытным был его удар! В него была вложена сила ломовой лошади. Такой удар мог бы в крошево раздробить скулу, сшибить с ног человека вдвое тяжелее Кости. Этим ударом можно было бы натворить бог знает как много – если бы только он попал в противника!
Костя же, быстро нырнув вниз и в сторону, увильнул от кулака, увильнул от двинувшегося на него верзилы, пропустив его мимо себя, точно тореадор разогнавшегося, влекомого инерцией собственного веса быка. Не свалить верзилу на землю, применив один из приемов Гаррика Мартыненко, было просто грешно, – Гаррик никогда не простил бы ему этого! И черный, тяжко упав, покатился по грязному, в щепках и гравии, бетону дороги.
Золотой Зуб уже нападал сзади. Не оборачиваясь, Костя ударил его ногой, и попал как раз в нужное место. Золотой Зуб как бы икнул, схватился за низ живота руками, упал на бетон спиною и, задрав колени, противно, по-щенячьи взвыл, стал перекатываться с боку на бок. Он был уже не боец, пять верных минут ему предстояло выть и кататься.
Черный поднялся с бетона.
Если первый раз он бил в Костю как-то даже без злобы, скорее деловито, привычно, то теперь он был взъярен. Видно, он знал только одно – что падают от его ударов, и не привык, чтобы сбивали с ног его самого.
Хищно пригнувшись, раскорячив для крепости ноги, он бросился на Костю. Левая рука его была вытянута вперед, она так и просилась в захват, и Костя, поймав ее, даже с каким-то спортивным удовольствием бросил черного через себя, к ногам рыжего, который отскочил и в ту же секунду, прянув вперед, откуда-то из-за спины выбросил руку, в широком кругообразном движении метнул свой кулак в Костю, целя ему в лицо, в голову.
Рыжий был посноровистей, половчей, стремительней, к тому же он был уже распален неудачами приятелей, но и его замах лишь просвистел в воздухе. Костя поднырнул под его руку, ударил рыжего головой в живот, так, что в животе у того что-то екнуло и горлом он издал такой звук, будто в рот ему, закупорив дыхание, воткнули затычку; одновременно Костя захватил под коленями его ноги, и рыжий опрокинулся навзничь, раскинув руки.
– Это самбист! Братва, это самбист! – стонуще завопил Золотой Зуб, все еще катаясь с задранными коленями по бетону.
Кто-то, появившись на шоссе откуда-то сбоку, бежал на Костю, мелко и слышно, как-то по-звериному дыша, стуча мелькавшими в свете клубной лампы лакированными штиблетами на высоких деревянных мексиканских каблуках.
Костя увидел только силуэт, но понял, что это Чик. Крикнув что-то гортанное, Чик, как леопард, прыгнул на него. Костя мог бы отскочить, но он лишь извернулся, подставляя спину, приняв Чика на себя. Он захватил его руки, со злой мгновенной радостью отметив, что лучше не могло бы получиться даже на тренировке – как раз так, как в свое время долго добивался от него Гаррик Мартыненко. Он почувствовал также, что по спортивной своей безграмотности Чик уверен, что это он одолевает Костю, потому что сидит на нем, вонзив ему в бока каблуки, и не знает того, в какое невыгоднейшее для себя положение он попал, не знает, что он полностью пленник Кости, что он уже все проиграл и сейчас ему придется куда хуже, чем всем остальным.
Подтащив на себе рычащего, брыкающегося Чика к краю шоссе, Костя, легко и артистично выполняя этот прием, – ах, если бы его мог видеть Гаррик Мартыненко! – сильным рывком всего корпуса швырнул через себя Чика прямо в черневшую у края бетона, воняющую мазутом лужу. Она оказалась глубока. Совершив в воздухе пару кульбитов, Чик плюхнулся в нее спиною и под шумный всплеск исчез в ней полностью на секунду – в своем отменном пижонском костюме, нейлоновой сорочке, как хвостиком, мелькнув модным сетчатым галстуком и лакированными узконосыми штиблетами на высоких деревянных мексиканских каблуках…
От клуба по мосткам уже бежали – разнимать драку. Пронзительно заливался милицейский свисток.
– Стой! Куда! Держи!
Костя и моргнуть не успел, как вокруг него уже не стало ни рыжего, ни черного, ни Золотого Зуба. Даже выбравшийся из лужи Чик исчез куда-то во мгновение. А Костя оказался в кольце людей, которые все враз кричали, суетились; кто-то хватал его за пиджак, за руки.
Поправляя сбившуюся фуражку, протолкался давешний милиционер – младший лейтенант Ельчик.
– А! – сказал он, узнавая Костю. – Хорош гусь! Не успел приехать, как сразу же нарушать? Да не напирайте же! – закричал он на толпу. – Где этот, кого он тут бил? Дружинников сюда позовите!
Костя попытался объяснить, но его никто не слушал. И меньше всех Ельчик. Взамен умной, спокойной вежливости, которую он так щегольски, сам получая от нее наслаждение, продемонстрировал Косте несколько часов назад, сейчас в нем кипел лишь азарт охотника, схватившего дичь.
– Где ж дружинники? Сказали им? Это их дело за порядком возле клуба смотреть. Не могу ж я со всем управиться, у меня вон какая территория! Лишние – расходись! Ну, где он, с которым этот дрался? Убежал?! Как убежал? Ага! Пить – так вместе, а как ответ держать – так давай бог ноги?!
Ослепляя фарами, сигналя, на толпу, грудившуюся возле Кости, надвигался грузовик. Потеснившись к краю шоссе, его пропустили. В кузове стояли люди. За ним, рыча мотором, двигался еще грузовик, и тоже с народом. А за ним – еще и еще, целая вереница.
Один из грузовиков, пятый или шестой по счету, остановился. Сидевшие и стоявшие в нем люди что-то закричали тем, кто был на шоссе. Из-за гула моторов их слова были плохо слышны. Костя понял только – где-то что-то происходит, что-то случилось.
Но тем, кто находился вокруг Кости, слова кричавших были понятны больше. Всех точно взметнуло, уже совсем иным волнением, чем то, с каким хватали Костю за одежду и шумели вокруг него. Он был уже никому не нужен. О нем вмиг позабыли.
Несколько человек побежали по мостику к клубу, передать весть, но там уже знали, и навстречу, к шоссе, обгоняя друг друга, густо, толкаясь, бежали парни и девушки.
– Хватит на эту! На другую давайте! Там посвободней, там есть место! – кричал Ельчик, командирски размахивая руками, показывая людям, куда, на какие машины садиться.
Один и другой грузовик с набившимся до отказа народом тронулись. Грузовики, подошедшие следом, даже не остановились полностью, только сбавили ход; в них торопливо лезли через борта, подсаживая друг друга, втягивая за руки.
Ельчик насадил на голову поплотнее фуражку, тоже ухватился за край борта, подпрыгнул, подтянулся на руках, перевалился в кузов.
– На пятый склад сперва! На пятый склад! Покажите шоферу дорогу… Там лопаты! – кричал кто-то сквозь голоса, сумятицу, рычанье моторов.
– Куда это все? Что случилось? – спрашивал Костя.
Ребята метались, все как один – будто ошалелые, вскакивали в грузовики, уезжали.
– Вода на Лайве сверху пошла… На водозаборной котлован затопляет, – наконец объяснил ему кто-то.
Глава двадцать шестая
Там, куда в куче народа, проваливаясь в ямы, привез Костю грузовик, творилось такое, что поначалу даже было и не понять – что к чему.
Оплетенная лесами, высилась недоконченная бетонная плотина водозаборной станции. Все прожекторы на столбах и мачтах были повернуты и светили на котлован и низовую перемычку. Еще десятка два автомашин с работающими моторами – чтоб не сели аккумуляторы – стояли на краю котлована и тоже светили вниз своими фарами.
А там блистало колыхающееся зеркало набравшейся в котлован воды, на предельных оборотах трещали моторы водопомп и как-то непонятно суетились люди, иные по колено, иные по пояс в воде – то ли что-то делая, то ли спасаясь сами. Два экскаватора, затопленные уже по гусеницы, скрежеща своими железными костяками, в ускоренном темпе ворочали стрелами, черпали ковшами грунт и бросали его на перемычку, чтобы заткнуть промоину, через которую в котлован хлестал бурный, пенистый поток.
Лайва, черт ее побери, устроила неожиданный сюрприз: где-то в верховьях, на горных склонах, прошли небывалые для здешних мест ливневые дожди, река вскипела, в какой-нибудь час поднялась на два с половиной метра, титанической своей силой разорвала надвое перемычку, и положение сейчас выглядело так: или люди укротят, сдержат реку, или она затопит котлован, находящиеся с нем механизмы и надолго приостановит сооружение плотины.
На гребне перемычки лихорадочно копошились сотни людей – с лопатами, носилками. Они подтаскивали к промоине мешки и корзины с землей, камни. Беспрерывно из темноты подъезжали самосвалы, разворачивались, урча моторами. В дымном свете фар, почти налезая один на другого, они пятились задом к промоине, ссыпая в нее булыжник. Тут же рычал бульдозер, тесня, подгребая к промоине своим щитом бугры земли. Один из самосвалов оплошал – придвинулся к промоине слишком близко: грунт под задними колесами осел, теперь машина стояла наклонно, задрав кверху радиатор, – ее тащили другие самосвалы, подцепив на стальной трос.
Какой-то человек – в измазанном грязью брезентовом плаще, в резиновых сапогах, с горящим фонариком в руке – по забывчивости, как видно: света вокруг было и без того достаточно, – уже не голосом, а одним только хрипом распределял подъехавшее пополнение, взмахами руки с фонариком деля людей и направляя их в разные стороны.
– На карьер! И вы – на карьер! Грузить самосвалы! Вон порожние отходят, садитесь! Остальные – на перемычку!
– Лопат нету!
– Носилки давай!
– Есть лопаты, есть носилки! Два грузовика лопат, разбирайте! Слесарей ко мне! Кто слесаря?
– Есть слесаря!
– В котлован! Большая помпа заглохла!
– Шоферов пятеро! Куда нам?
– Хватит шоферов! На перемычку, землю таскать!
По грязи, по глыбистым земляным комьям, жмурясь от света фар, Костя, увлекаемый спешащими людьми, взобрался на перемычку. С внешней стороны ее, совсем близко от края, чернела пенная, завивающаяся воронками лайвинская вода. Проворно орудуя лопатами, десятка два парней, среди которых Костя увидал и кое-кого из тех, что были в клубе, насыпали в рогожные мешки землю, вмиг расхватывая кучи, сброшенные самосвалами. Секунда – мешок! Секунда – мешок!
– Ну-ка! – дернул Костю за рукав парень в шоферском комбинезоне, показывая, чтобы он ему помог.
Костя ухватился за углы мешка. Враз они с парнем оторвали его от земли, взбросили в воздух. Парень подставил спину и, раскачиваясь, семеня, побежал с грузом к промоине.
– Бери! – скомандовали Косте. Он проделал то же самое, что парень, и следом за ним, натужась, поспешил к промоине. Мешок был тяжел, килограммов семьдесят.
Промоина выглядела страшно. Пенная, черная, как нефть, вода, с каким-то азартным победным шумом рвалась через перемычку, обдавая тех, кто был возле, брызгами, хлопьями пены и, описывая дугу, летела вниз, в котлован, уже ревущим каскадом.
Костин мешок плюхнулся в воду одновременно с другими подтащенными мешками и, несмотря на свой вес, пошел не прямо на дно, а косо, в сторону, подхваченный стремительною силою потока.
«Разве тут что сделаешь мешками!» – подумал Костя.
Но лихорадочно, исступленно работающие люди, видимо, все же верили, что беснующуюся воду можно одолеть. Они продолжали таскать и сбрасывать в пену, в рев водяных струй новые мешки, увесистые камни, корзины с песком. С железных кузовов самосвалов в поток с грохотом летели бетонные глыбы.
Подвалила новая орава парней. Франтовато разодетый парняга, танцевавший в клубе – в галстуке бабочкой, в расклешенных безманжетных брюках, вскинул на себя мешок, но не рассчитал силы – выронил его, а сам, поскользнувшись, под гогот приятелей сел в грязь.
– Ах, какие шкары были!
– Толик, друг, мне тебя жалко, чем теперь стилять будешь?
Хватаясь в азарте за очередной мешок, Костя столкнулся еще с чьими-то руками. Крепенький парень в телогрейке, нажимая плечом, хотел его оттеснить, захватить мешок себе. Костя открыл рот, чтобы осадить нахала, и узнал Лешку Корчагина.
Он был измазан, как черт. Тельняшка на нем потемнела от пота. На щеке кровоточила длинная царапина.
Лешка весело, в задоре оскалил зубы, оттер-таки Костю, взвалил на себя мешок и помчался бегом, смешно, косолапо вихляя ногами, шкрабая подошвами резиновых сапог.
– Подбирай пятки, Морфлот!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79