– У Хрюмина. В Управлении жилстроя.
– Вы ошиблись.
– Разве? По-моему, я вас там видела. Или нет… в лаборатории стройматерьялов, на ГРЭС. Впрочем, не помню. Но где-то видела… А вы твистуете?
– Как сказать… – промямлил Костя. – Приходилось немного…
– Ненавижу тех, кто не твистует! – сказала Неля презрительным тоном, кривя бледно-лиловые губы, с родинкою на верхней. – За мной один мальчик волочится, мальчик – ну просто прелесть, влюбиться с ходу можно. Но не твистует – такой идиот, представляете? И даже учиться не хочет. А я, вы знаете, прямо сразу начала, только один раз увидела в кино… Приветик! – сделала она кому-то пальчиками за Костиной спиной. – Это Лёнечка, москвич. С теплоцентрали… Двадцать два года – и представляете – жениться надумал, дурак! А у нее – восемь классов, местная. Представляете, что за пара будет: он – москвич, из Эмтэи, а она – «чо» говорит! И в мыслях у нее, конечно, свой домик, корова…
Музыка наконец оборвалась. С чувством освобождения Костя опустил руки. Но Неля не собиралась его покидать.
– Давайте туда, к стеночке. Сейчас они будут танго играть, я знаю, а потом твист, – и мы с вами твистанем. Вы курите? Дайте мне сигарету…
– Здесь же нельзя.
– Плевать. Мы потихонечку.
С шиком, но не слишком умело Неля зажала в пальцах с длинными блестящими ногтями сигарету, затянулась, слегка откинув голову, выпустила дым, выпятив нижнюю губку.
– У меня дома есть «Трезор». С фильтром. Но это слишком дамские сигареты, я предпочитаю вот такие – покрепче. Один мальчик, он тоже мной интересуется, – его папа часто бывает за границей, – ездил в отпуск домой и привез мне настоящие английские сигареты – такая коробочка зеленая, на ней такой поясочек, и по-английски написано: «маде? ин енгла?нд»…
– Ме?йд ин и?нгленд, – поправил Костя.
Неля не обратила внимания.
– Ой, пожалуйста, станьте так…
Она передвинула Костю, а сама спряталась за него, с дымящейся сигаретой в пальцах, продолжая часто и неглубоко затягиваться и выпускать дым струйкой, трубочкой складывая губы.
– Что вы делаете здесь?
– Где, в клубе?
– Нет, здесь, в Лайве. Работаете?
– В основном я здесь страдаю. Томлюсь и страдаю. Имела глупость получить специальность, и вот теперь жестоко расплачиваюсь… Боже, как я хочу отсюда уехать! – простонала она, заведя кверху глаза. – Вот сказали бы: ты свободна, езжай, – даже бы вещей не взяла! Вам, мужчинам, все равно, где жить, вам ведь нужно только одно: вино и женщины, а этого всюду в избытке. Но женщина в такой обстановке опускается. Вы видите этот клуб? И это – единственное место, где можно развлечься. Здесь нет даже приличного ресторана! У меня второй год лежат импортные шпильки, так я их за все время два раза надевала – один раз на Новый год, а другой – когда справляли мой день рождения. Представляете? Куда здесь в них пойдешь? Здесь даже прилично одеваться нет желания… Знаете, какая моя самая любимая мечта? Представлять, как я уезжаю отсюда! Боже, я б сделала это в любую минуту! Но ведь могут отобрать диплом. Приходится терпеть положенный срок. А это еще до осени будущего года! Представляете, какой ужас?
– Вы из Москвы? – спросил Костя.
– Нет, я из Одоева.
– Одоев?
– Да, такой городок в Тульской области.
– И чем же ваш Одоев лучше Лайвы?
– А кто вам сказал, что я собираюсь сидеть в Одоеве? Я устроюсь у тетки в Туле, а Тула – это не Лайва и не Одоев. Из Тулы до Москвы всего два часа электричкой…
– Что же у вас за специальность?
– О, у меня специальность редкая! Связана с вечной мерзлотой.
– В Туле есть вечная мерзлота?
– А вы комик, я таких люблю! Вот и чудесно, что вечной мерзлоты там нет…
– А специальность?
– Плевать мне не специальность! Меня тетка в два счета устроит. Эти сто десять рублей, за которые я тут страдаю, я смогу получать и там. В секретарши пойду. Как вы думаете, хорошая из меня секретарша выйдет? Скажем, при директоре какого-нибудь большого завода или шахтного управления… Ой, пожалуйста, подвиньтесь еще капельку, вот так… Нет, вы подумайте, какой нахал! Я ему совершенно ясным языком сказала, что не хочу иметь с ним ничего общего…
Костя обернулся – поглядеть, от кого она пряталась. Шагах в пяти, за столбом, подпиравшим потолочную балку, точно раскаленные угли, горели напряженные, пристальные, черные как ночь глаза.
– Кто это? – спросил Костя. – Ваш знакомый?
– О, это такой противный человек! Представляете, какой ультиматум он мне вчера предъявил? Он хочет, чтоб я принадлежала только ему и больше ни с кем не смела разговаривать, танцевать…
– Если он вам в самом деле неприятен, так порвите с ним всякие отношения – и дело с концом!
– Вы его не знаете! Он такой нахал, такой деспот, ничего не хочет слушать. Он сказал, что если я не соглашусь на его условия, он меня зарежет!
Костя засмеялся.
– Это он пугает!
– Пугает? Посмотрели бы вы на него, когда он мне это говорил! У него даже усики дергались. От него все можно ожидать. Он иногда как сумасшедший – как заблекочет по-своему, завертит глазами – они у него точно буравчики. Меня мороз тогда продирает… У него дружки еще есть, он для них – культ личности, они целиком под его влиянием… Он их на свои деньги угощает, они всегда так и ходят за ним, как свита, как телохранители. Чего он захочет, то они для него и делают. Вон, видите, стоят, – нет, не там, у другого столба: рыжий, а возле него – в черной рубашке, и еще третий – пониже, щекастый… улыбнулся вот сейчас, с золотым зубом… Это все его дружки – Чика.
– Как? Это его имя такое – Чик?
– Это его просто так зовут. И он сам себя так зовет. А имя у него другое. Какое-то такое… трудное. Он мне говорил, я забыла. Нет, вы подумайте, каким взглядом он смотрит! Знаете, мне страшно, вы меня не бросайте, хорошо? Мне надо только подругу дождаться, с ней он мне ничего не сделает. Когда она со мной, он даже подходить не рискует. Она крановщица – девка, знаете, какая боевая, может такими словесами отбрить, покрепче парня…
В каком-то хромом, спотыкающемся ритме застучал оркестровый барабан. Дав ему вволю наспотыкаться, пронзительными, дерущими уши голосами завыли, застонали, залаяли другие инструменты.
– Твист! – восторженно, с сиянием в глазах, воскликнула Неля, еще под спотыкание барабана начавшая подрагивать, изгибаться корпусом и одной ногой как бы вкручивать в пол валяющийся окурок.
– Ну-ка, мальчик, больше жизни!
Схватив Костины руки, она стала мотать взад-вперед своими и его руками, показывая, какие движения должен совершать Костя. Твист всегда представлялся ему глупейшей нелепостью. Сдержанно и неохотно он поддавался Неле, но ему было неловко, даже стыдно от навязываемых ему движений, чувствовал себя он скованно, руки и ноги были как деревянные.
Однако никто вокруг не обращал на них внимания, все самозабвенно были заняты твистом, раскорячившись, вихлялись, машинно-однообразно побалтывая руками, точно болванчики, мотая головами. Одни – выгнувшись вперед животом и грудью, другие – наоборот, наклонившись, как бы в беге, отставив вихляющиеся зады. Парни и девушки, несмотря на всю видимую живость и бешеную энергию движений, казалось, перестали быть живыми людьми, а превратились в нечто механическое, заводное, движущееся не по своей воле, а управляемое припадочным ритмом оркестра, однообразно и бесконечно повторявшего несколько нот, похожих скорее на скрежещущие звуки плохо смазанных шестеренок.
Девушки вихлялись с особенным упоением, выламываясь и так и этак, опускаясь на самый пол, затем в том же машинно-однообразном вихлянии выпрямляясь.
Кое-кто и не танцевал в зале, в том числе и Чик; из-за столба в облупленной меловой краске продолжали неотступно глядеть его как бы наполненные черным пламенем глаза.
Какой-то тип, эпилептически дергающий головою, плечами, с болтающимися, будто в параличе, кистями рук, оторвал Нелю, в своей эпилептической трясучке завертелся вокруг нее – и Костя стал выбираться из толкотни, к стене, на свободное пространство. Новый Нелин партнер, продемонстрировав ей полную развинченность своего скелета, отправился показывать это другим, и покинутая Неля догнала Костю. Она вся горела каким-то ненормальным, с сумасшедшинкой, возбуждением, и хотела заставить его продолжать твист. Но тут лай трубы и вопли аккордеона замолкли, и движение толпы неохотно остановилось.
Помахивая себе на разгоряченное лицо ладонью, Неля первым делом проверила – на прежнем ли месте Чик и смотрит ли.
– Давайте к той стене перейдем, – сказала она Косте. – Только вы возьмите меня под руку, как будто вы сами меня уводите…
В центре круга появился массовик-затейник и стал предлагать какую-то игру. Но на его потуги отозвались вяло. Игра хотя и завязалась, но веселился от нее, скакал и прыгал в кругу зрителей один лишь затейник.
Потом снова заиграл оркестр, на этот раз вальс. Танцевать его принялось куда меньше пар, чем твист; остальные стояли вдоль стен, разбившись на кучки.
Среди движущихся, смеющихся, разговаривающих лиц Костя опять увидел бледное, напряженно-холодное, следящее лицо Чика – с завитками жестких волос над невысоким лбом, узкими, будто наведенными углем усиками. И он перебрался на эту сторону зала. На нем был отлично сшитый черный костюм с расклешенными внизу брюками, белоснежная сорочка и модный сетчатый капроновый галстук.
Нелю кто-то окликнул. Она отошла, вернее, отпорхнула от Кости, сделав ему пальчиками: я не насовсем, я только на минутку. Он увидел ее разговаривающей в одной кучке, потом в другой. Вскоре он потерял ее из виду, а минут через пять увидел уже с Чиком.
Разговор у них как будто происходил во вполне мирных тонах. На лице у Нели играла улыбка, поза ее была чуть кокетлива. Она курила, так же, как с Костей – с шиком держа перед собой в наманикюренных пальцах сигарету. Никаких страхов перед Чиком, о которых она говорила, в ней не чувствовалось и не было приметно. Напротив, создавалось отчетливое впечатление присутствия в ней повелительности по отношению к Чику, главенства над ним. Он подле нее, ниже ее ростом на полголовы, выглядел стушеванным, послушным, даже робким.
«Значит, поладили», – решил про себя Костя с остронеприязненным чувством к Неле, удивляясь тому, как все в мире разно: она ему неприятна, а кто-то от этой крашеной пустой девки может быть без ума, сгорать в страстях…
Клуб и наполнявшая его суета уже ему надоели, были уже скучны. Он постоял немного у стены и стал пробираться к выходу.
Глава двадцать пятая
– Вы уже уходите? – возникла перед ним Неля.
На своем набеленном, с синими веками лице она изобразила преувеличенное сожаление.
– С вами было так хорошо! Вы такой на всех непохожий… Знаете, мне ужас как надоели всякие приставания, ухаживания… Всегда одно и то же. Мальчишки такие глупые… Хочется чего-то совсем другого…
Говоря, она постреливала глазами по сторонам, привычно проверяя, тот ли эффект производит она, ее внешность, ее присутствие на клубную молодежь, достаточно ли обращено на нее взглядов.
«Не так уж тебе здесь скучно!» – подумал с внутренней улыбкой Костя. И, не удержавшись, сказал:
– А вы вовсе и не боитесь этого вашего Чика…
– А, да ну его! – ответила Неля с гадливой миной, на этот раз без всякого притворства. – Не люблю коротышек. Что это за мужчина – рост сто шестьдесят сантиметров! Это же урод! Мужчина должен быть такой, как вы!
«Зачем она это говорит? – подумал Костя. – Чтобы заинтересовать собою?»
– Пришла ваша подруга? – спросил он.
– Кто? А, подруга? Нет, не пришла… Салют! – пошевелила она пальчиками кому-то в зале, скользя своим взглядом мимо Костиного лица.
Он был уже сыт этой Нелей вполне, ему было тошно от мысли идти ее провожать, но воспитание обязывало быть галантным, предложить свои услуги.
– Что? Нет-нет, спасибо… – рассеянно ответила Неля. – Я еще немного побуду…
На лице ее была улыбка, но относилась она не к Косте, а к кому-то другому в зале, с кем Неля во все время своего разговора с Костей вела какую-то оживленную и непонятную игру глазами.
– Извините, меня просят подойти… Это мальчики с геолого-разведочной экспедиции…
Вблизи дверей, когда Костя протискивался в гуще человеческих тел, он заметил, как кто-то, тесня других, поспешно вышел наружу, и ему показалось, что это как-то связано с ним, имеет к нему непосредственное отношение. Это отметило в нем даже не сознание, а что-то другое – какое-то неясное чувство.
С этим чувством он и вышел из клуба.
Кто-то пробирался сквозь тесноту сзади него, почти к нему впритирку, так, что даже моментами толкался в него телом, и Костя, не оглядываясь, понял, что и это не случайно, неспроста, а тоже имеет к нему прямое отношение, и что-то сейчас непременно произойдет.
У входа в клуб, под лампой, в ее нестерпимо-ярком, режущем свете толпились те, кому стало жарко в помещении; кто-то что-то рассказывал, кто-то острил, смеялся; синеватыми облачками возносился вверх сигаретный дым.
Костя пошел по гнувшимся доскам мостка на шоссе, над черной, в дробных искрах электрического света водой, а кто-то, кто выбирался из клуба сзади него, тоже пошел следом, не отставая и не опережая Костю.
Ступив с досок на землю, Костя повернул влево – туда лежал путь в Лешкино общежитие, – и в это время тот, что шел следом, сделал два-три широких торопливых шага, нагоняя Костю, и сказал ему в спину:
– Алё!
Костя обернулся. Перед ним – силуэтом – стоял один из дружков Чика – тот, у которого во рту сверкал золотой зуб.
– В чем дело? – спросил Костя сурово.
– Вас просят…
– Кто? Зачем?
Золотой Зуб показал рукой назад, на шоссе. Там, шагах в двадцати, стояли две неподвижные, рослые фигуры.
Секунду-другую Костя находился в колебании. Влево, по шоссе, путь ему был открыт. Если бы он побежал – его бы не догнал никто из троих. Двое – рыжий и второй, в черной рубашке, не могли догнать уже потому, что их отделяла приличная дистанция. От Золотого Зуба, приземистого, коротконогого, он оторвался бы сразу – против него, Кости, парень этот никакой не бегун.
Но он не побежал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79