Но не одними деньгами действовали против унии в охрану своей веры православные братства, равно как и православные дворяне, большею частию принадлежавшие к тем же братствам. С этою целию они заводили свои училища, учреждали типографии, издавали книги, направленные против унии и для удовлетворения нужд православия, основывали монастыри как бы взамен тех, которые отнимаемы были униатами. В продолжение каких-нибудь двадцати с небольшим лет у православных явилось до десяти новых монастырей, и - замечательно половина из них основана была благочестивыми женами, всегда и везде показывающими образцы приверженности к вере: Почаевский, виленский Свято-Духовский, Киевобратский Богоявленский и два минские, мужской и женский, во имя первоверховных апостолов.
Кто были главными деятелями за унию против православия? Свидетельство об этом оставили нам сами униатские владыки в упомянутом донесении римской Конгрегации распространения веры. Первыми и почти единственными покровителями и защитниками унии они называли папу и короля Сигизмунда III. Папа писал о ней и к королю и к сенаторам, присылал свои бреве почти на каждый генеральный сейм и постоянно заботился о ней чрез своих нунциев в Литве и Польше. Король дал позволение не только униатскому митрополиту, но и всем униатским владыкам всегда являться к нему лично и докладывать о всех нуждах своей Церкви и издал в пользу ее бесчисленное множество указов. Он нередко почти один отстаивал ее на генеральных сеймах вопреки общему настроению против нее послов и даже сенаторов, смело отменял направленные против нее решения трибунальных судов, самые справедливые и законные, строго преследовал всех православных, духовных и мирян, не покорявшихся власти униатского митрополита, и часто как бунтовщиков осуждал их на изгнание из отечества. Словом, если уния не пала вскоре после появления своего, встретив такое множество препятствий, то этим одолжена она папе и еще более королю Сигизмунду III. Из числа униатских владык за унию ратовали преимущественно митрополиты. Они одни несли из собственной казны все те издержки, какие требовались во время многочисленных, почти не прекращавшихся судебных процессов с православными, постоянно ходатайствовали за унию и униатов пред королем, нередко являлись лично в судах и сеймах и не давали себе покоя в преследовании православных. На прочих владык Рутский прямо жаловался, что они нерадивы, любят больше прятаться у себя дома, нежели поддерживать митрополита на сеймах, и вовсе не помогают ему в необходимых издержках; также обвинял их и в том, что они открыто ели мясо, к соблазну православных и униатов, и тем вредили делу унии. Да и вообще владыки эти не отличались пастырскими качествами. Канцлер Лев Сапега не раз напоминал Потею, что он возводит на священные степени, даже епископские, людей недостойных, и Потей оправдывался тем, что одни из епископов возведены на кафедры не им, а светскими лицами, более его сильными, другие же по крайней мере привержены к унии, а хуже было бы, если бы эти кафедры заняли схизматики.
Немало вредило в глазах народа униатским владыкам и то, что некоторые из них вопреки закону и укоренившемуся обычаю были не из дворян, а из простого сословия, или были слишком молоды, или запятнали себя еще до епископства каким-либо позорным действием. Например, Полоцкий владыка Кунцевич был сын сапожника; Перемышльский владыка, прозываемый Шишка, родился от пастуха и имел родного своего дядю в холопах у киевского воеводы; Владимирский владыка Мороховский был сын львовской мещанки Стецковой; Холмский владыка Пакоста, сын виленского купца, будучи еще мирянином, украл у одного виленского бургомистра сукно и спасся от заслуженного наказания только тем, что принял монашество; Луцкий владыка Почаповский недостоин был, по правилам, не только епископского, но и священнического и даже диаконского сана, потому что не имел еще и двадцати лет. На все это с укором указывали православные. Иезуиты, так много потрудившиеся для унии еще до появления ее в Западнорусском крае, не оставляли ее и теперь своею помощию. Известны отношения их к Кунцевичу и к самому Рутскому, их участие в образовании ордена базилиан. Иезуиты присылали потом из среды своей первых учителей в открывавшиеся базилианские школы, как видно из письма к Рутскому (от 4 мая 1619 г.) самого генерала иезуитов, который писал также, что предложил старшим (senioribus) Литовской провинции и впредь всячески помогать униатскому митрополиту и его базилианам. Должно, однако ж, признаться, что деятельность иезуитов на пользу унии была теперь далеко не так заметна, как в прежнее время.
Как относились к униатам латиняне? "Католики римского обряда, отвечает Рутский с своими епископами, - светские почти все, а из духовных большая часть, не только не помогают нам в распространении унии, но одни явно, другие тайно благоприятствуют схизматикам. На сеймах мы едва можем найти одного-двух патронов, которые захотели бы с усердием заняться нашим делом, а когда появляемся в публику, на нас набрасываются, будто мы притесняем схизматиков, нарушаем спокойствие республики и из-за нас не могут мирно происходить сеймы. Жалобам схизматиков, самым ложным, верят, а наших защитительных речей или не слушают, или слушают неохотно". Затем униатские владыки с благодарностию воспоминают о прежних латинских бискупах, бывших при начале унии, и особенно о кардинале Мациевском, много для нее потрудившихся, а из живых указывают только на одного Виленского бискупа, как усердно помогавшего в распространении ее, - это был Евстафий Волович (1616 - 1630), тот самый, который еще в сане виленского каноника находился в Риме, когда Потей и Терлецкий принимали там унию, и от лица Потея прочитал тогда по-русски исповедание веры пред папою. Прочие же латинские бискупы и вообще духовные лица, высшие и низшие, не только не сочувствовали униатам, но открыто говорили им, что лучше совсем уничтожить унию, нежели ее распространять, что с того времени, как она началась в государстве, постоянно происходят смуты на сеймах и вне сеймов, что с того времени схизматики сделались враждебнее к католической Церкви и совсем почти не принимают римского обряда, что лучше было бы для Церкви, если бы в ней существовал только один обряд и подобное. Дворяне-католики, по свидетельству униатских владык, не только не защищали унии на сеймах, но не покровительствовали ей и в своих имениях, тогда как по правам, какими пользовались в Литве и Польше по отношению к своим крестьянам, могли бы одним словом выгнать из своих владений всех схизматических священников и ввести туда униатских. Некоторые из этих дворян своевольно отнимали имения униатских церквей, и присвояли себе, и отдавали в пользование латинским церквам, отнимали даже целые униатские монастыри, поселяли там своих слуг и доводили монастыри до совершенного опустошения. Нерасположенность и неприязненность латинян к унии простиралась и на униатское духовенство. Нас, писал Рутский с подчиненными ему владыками, не признают истинными епископами, равными бискупам латинским, а считают низшими их, как бы хорепископами только и суфраганами; нас не удостаивают сделать наравне с ними сенаторами. Наш митрополит и епископы не имеют в государстве никакого или почти никакого общественного авторитета и значения. В собрания дворянства нас вовсе не допускают и не позволяют нам говорить в защиту себя даже тогда, когда обвиняют нас как нарушителей общественного спокойствия; великим счастием считается, если кому-либо из нас бывает дозволено сказать несколько слов в таких собраниях, и нужно много покорности, просьб, заискивания, чтобы получить там место для сидения, приличное нашему сану. Когда мы с большими издержками и вредом для здоровья приезжаем на сеймы, нас заставляют там стоять позади сенаторов, вместе с простыми священниками латинского обряда к унижению нашего иераршеского сана и к посмеянию от схизматиков. Если случится нам находиться в заседаниях римских бискупов, то они предпочитают нам своего какого-нибудь каноника; а если по нужде нам приходится приехать к кому-либо из них, они скорее принимают и выслушивают последнего своего клирика, нежели нас, хотя мы епископы той же Римской Церкви. Наши священники очень бедны, живут только подаяниями от прихожан, сами возделывают свои поля и платят подати наравне с поселянами. Местные дворяне, считающиеся патронами церквей в своих имениях, наказывают этих духовных пастырей как хотят и даже сажают в карцер, а некоторые заставляют их даже работать вместе с своими крестьянами. Настоятели латинских костелов взимают десятину и с местных униатов, а кое-где с самих даже униатских священников. В таком-то незавидном положении оказалась церковная уния в Литве и Польше уже в первые годы своего существования. Не только православные и протестанты, но и латиняне большею частию смотрели на нее неприязненно, с пренебрежением, даже с презрением.
Чего же достигла она в этот начальный период своей жизни, какие приобретения сделала в своей борьбе с православием, и в каком состоянии находились оба противника, лицом к лицу, под конец периода? И на эти вопросы встречаем ответы, хотя весьма краткие, частию в том же донесении Рутского и других униатских владык римской Конгрегации распространения веры, а частию в особом письме Рутского, посланном тогда к первому секретарю Конгрегации. По свидетельству Рутского, в епархиях русских, существовавших под властию польского короля, числилось в то время до восьми тысяч приходских церквей, кроме соборов и монастырей и число христиан греческого обряда равнялось числу христиан обряда римского во всем Польском государстве. Сколько из этих христиан греческого обряда приняли унию и сколько из этих восьми тысяч приходских церквей сделались униатскими, Рутский не определяет, а говорит только: мы имеем уже семь епископов, которые занимают кафедры почти всех русских епархий, тогда как у схизматиков остался только один епископ Львовский. Почти тридцать городов приняли унию: Вильна, Новогрудок, Луцк, Владимир и пр. В числе принявших ее есть и дворяне, даже из знатных, и между ними три сенатора, один воевода (разумеется, вероятно, Скумин-Тышкевич) и два каштеляна, тогда как из схизматиков нет теперь ни одного сенатора. У нас уже до двадцати монастырей и более, которые занимают наши монахи базилиане. Эти монахи содержат школы для воспитания юношества, и из виленской нашей школы, или семинарии, начали выходить богословы, искусные в греческом и латинском языках, чего при наших отцах на Руси не бывало. По примеру иноков и мирские пастыри в своей простоте повинуются своим епископам, принимают от них посвящение, получают святое миро, собираются к ним на Синоды, бывающие ежегодно. Надобно присовокупить, что, делая такое показание об успехах унии, Рутский скорее мог преувеличить их, нежели уменьшить, потому что собственно в донесении Римской конгрегации он имел в виду и старался опровергнуть этим мнение латинян, укорявших унию, будто она вовсе не распространяется, а причиняет одно зло. Если так, то нельзя не сознаться, что уния, действительно причинившая уже столько зла православным и произведшая столько шуму и волнений во всем государстве, распространилась еще весьма мало и что православие в Западнорусском крае было еще в то время несравненно сильнее унии во всех отношениях. Уния имела семь епископов, но шесть из них были уже при самом начале унии, когда в Литве еще не было униатов, и в течение двадцати пяти лет прибавился только один униатский епископ, которого насильно, против воли православных назначили в Перемышль, хотя там вовсе не было униатов. Унию принимали и русские дворяне, и между ними находились даже три сенатора, но сам же Рутский сознается далее в том же донесении, что число дворян, принимавших унию, было крайне мало и ничтожно и что ее принимали почти одни крестьяне-землепашцы, одна чернь. Сам же говорит: "Из школ латинских почти двести благородных русских юношей перешли к латинскому обряду, столько же при дворе (королевском) и в войске. Теперь спрашиваю: что же останется (для унии) из русского дворянства чрез десять лет? Скажут: останутся поселяне. Уния падет, потому что поселяне не защитят унии от схизматиков". Русские дворяне если решались по обстоятельствам изменить православию, то принимали не унию, всеми презираемую, а господствовавшее в государстве католичество: даже сыновья Ипатия Потея приняли не унию, а латинство. Но множество русских дворян оставались еще в православии и твердо ратовали за него, как свидетельствуют списки православных братств: Люблинского (в котором участвовали 40 дворян), Минского (52), Виленского, Луцкого, Киевского и других, а также новые православные монастыри, основанные дворянами. Правда, в числе этих дворян не было уже под конец настоящего периода сенаторов, но находились еще князья Огинские, Корыбуты-Вишневецкие, Полубенские, Корецкие, Друцкие-Горские, Друцкие-Любецкие, Чарторыйские, Четвертинские, Сангушки-Коширские, хотя другие лица некоторых из этих княжеских фамилий держались уже латинства; находились также дворяне, занимавшие более или менее важные служебные должности в государстве: подкомории, чашники, городничие, городские судьи, подсудки, подстолии и пр. Эти православные дворяне составляли еще довольно грозную силу против унии, когда они собирались на сеймики и на сеймы. Унию приняли почти тридцать городов: Вильна, Новогрудок... Но как приняли? В Вильне, например, было еще много православных и существовало самое сильное православное братство. Да и что значили тридцать городов, если бы и действительно все жители в них приняли унию, в составе целого края, в котором числилось до 8000 приходских церквей греческого обряда, когда во владениях одного князя К. Острожского (? 1608), куда при жизни его вовсе не могла проникнуть уния, находилось до 35 городов и местечек и 671 село?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115