Всего лишь мальчик. Он еще учился в школе и жил у моей тети, а мне тогда было только пятнадцать лет, и я никогда не думала, не представляла себе ничего подобного. Мы танцевали, и он поцеловал меня, а я сказала ему, чтобы он никогда больше так не делал, вот и все. О! Почему ты все еще сердишься?
Молчание. Угрюмое молчание среди цветов, под яркими солнечными лучами. Размолвка и гнев в прекрасный весенний день… Она мысленно перенеслась в дождливый зимний день, когда оба они были так счастливы.
– Виктор! Ты не должен огорчаться тем, что я тебе сказала. Я тогда еще носила косы. Я была еще девочкой. В тот день мне исполнилось пятнадцать лет. Меня считали маленькой девочкой.
– Достаточно взрослой, чтобы тебя поцеловать.
– Почему ты так говоришь со мной!
– А я думал, что никогда никого не было, кроме меня. Видимо, я слишком многого хотел.
– Но никогда никого и не было, кроме тебя. Подумай только! Виктор! Мальчик! Школьник! Немного старше, чем Ультимус теперь. Как можно его принимать всерьез! Неужели ты думаешь, что это имеет значение?
Очевидно, для Виктора это имело значение. Риппл снова и снова повторяла те доводы в свою защиту, которые казались ей такими убедительными:
– Мне было только пятнадцать лет. Это было столько лет назад, я тогда еще не начала учиться танцевать! Пятнадцать лет. Ему было только семнадцать, и я сказала ему, что никогда не буду с ним разговаривать, если он сделает так еще раз. Он учился в школе, и все это были совершенные пустяки. Ты думаешь, я боялась тебе рассказать? Да я сказала бы в любое время, но просто забыла. Я забыла!
– А я думал, что никогда никого не было до меня. Ты позволяла мне так думать.
– Это потому, что я никогда о нем не думала. Как ты можешь, Виктор! Во-первых, ты никогда меня не спрашивал. Я сказала тебе сразу, как только вспомнила об этом. Ты никогда меня раньше не спрашивал.
– Я был слишком в тебе уверен.
Снова молчание. Они сидели рядом, и Виктор, по-видимому, решил ничего не говорить, пока Риппл не перейдет к другой теме. Риппл, оскорбленная, усталая, раскаивающаяся и беспомощная, не знала, что сказать. Она начинала фразы и не заканчивала их.
– Он был только… – Если бы это мне хоть понравилось… – И я так рассердилась на него! А ты…
Теперь она уже возмущенно протестовала: – Конечно, это совсем не то, что ты. Конечно, поцелуи бывают разные!
– Нет, не бывают, – произнес капитан Виктор Барр. Риппл почувствовала себя так, как будто перед самым ее лицом захлопнули дверь. Он не понимает? Ему все равно, что она говорит или чувствует? Мелькнуло другое воспоминание… Разве мать не предупреждала ее, что мужчинам не нужна правда от женщины? Она вздохнула, глубоко взволнованная.
Чувствуя, что ломится в закрытую дверь, Риппл все же продолжала: – По-моему, ты нехорошо относишься ко мне, ты несправедлив. А я ведь никогда не спрашивала тебя, была ли я первой девушкой, которую ты поцеловал. Я даже не думала об этом.
Молчание.
– Я говорю, я никогда не спрашивала, первая ли я девушка, которую ты поцеловал, Виктор?
Виктор холодно возразил: – Девушки – это другое дело.
– О! – нетерпеливо воскликнула Риппл. – Опять, опять! – «Ты нашел меня, о мой враг?» – хотелось ей крикнуть. Старое возражение, старая преграда, непонятный, ненавистный повод для всех отказов! Девушки – это другое дело!
Ее отец и братья, казалось, хором присоединились к возлюбленному, за которого она обещала выйти замуж. Девушки – другое дело! «Иногда, – страстно повторяла про себя Риппл, – я ненавижу мужчин. Все мужчины одинаковы. Я их ненавижу!».
В этих словах слышалось безнадежное отчаяние.
IV
Когда ссора заходит в тупик, тогда-то и происходит поворот в ней. Так было и между Виктором и Риппл. Они повторяли одно и то же до тех пор, пока весь яд не вышел в потоке слов.
От повторения горечь теряется. Одна более мягкая интонация его голоса, один более кроткий ее взгляд, и все быстро закончилось.
Они помирились. Виктор признал, что «вел себя как животное», он не должен был разговаривать таким тоном со своей девочкой! Это доказывает, какой он ревнивый и злой, доказывает, что он просто не может допустить мысли, чтобы еще кто-нибудь смотрел на его дорогую девочку. Он сожалеет, что был таким грубым и просит его простить…
Риппл тоже очень огорчилась, она старалась быть с ним ласковой. Они обещали друг другу, что никогда не будут раздражаться, никогда, никогда не будут так ссориться…
Когда они вышли из ворот Кью, Виктор держал Риппл под руку, его пальцы переплелись с ее пальцами. Казалось, их размолвка разрядила атмосферу, и осталось одно только солнечное сияние.
V
Однако за этим сиянием скрывалось облачко сожаления. Почему, почему Виктор не понял? Почему он заставил ее пожалеть, что она была с ним откровенна, рассказав о нелепом случае с первым поцелуем именно так, как все произошло?
Невысказанные мысли мелькали в ее голове: «Считают, что женщины менее чистосердечны и честны, чем мужчины. Так ли это? И почему это так? Не потому ли, что им приходится столько вытерпеть от мужчин, если они попытаются быть чистосердечными и честными? Не потому ли, что они горьким опытом научены не говорить правду мужчинам? Я не была бы такой на месте Виктора. Девушки – это другое дело! Я бы иначе вела себя с ним! Я бы поняла. Конечно, я никогда, никогда не вбила бы себе в голову, что все поцелуи в мире одинаковы!»
От этих размышлений она незаметно для себя перешла к мыслям о том, кто был причиной всей этой бури. К своему другу детства, Стиву.
Она уже готова была рассказать Виктору, что именно Стив, молодой мотоциклист, живущий этажом выше, был ее первым незрелым поклонником. Однако она так не поступила – Виктор не понял бы. Ей было неприятно, что она не может ему сказать. Нет, Виктору нельзя этого говорить! Хотя Виктор, ревновавший Риппл к ее подругам, к учителю и даже к воспоминанию о том, что когда-то мальчик ее поцеловал, – не ревновал к этому юноше с верхнего этажа. Он считал его неопасным, как старого друга семьи Мередитов. Стив уже давно, в первый вечер их знакомства, назвал его «мрачным, чванным человеком». Он говорил, что Виктор ходит «мрачный, как грозовая туча». Дело в том, что именно такое впечатление производил на посторонних обычный взгляд Виктора Барра, такой серьезный, когда он молчал.
Виктор не ревновал к нему, как верно подсказывала Риппл ее интуиция. Он не обращал никакого внимания на мальчика. Стал бы он относиться к нему иначе, если бы знал все, что можно было рассказать о Стефане Хендли-Райсере?
«Да, – с сожалением думала Риппл после сцены в Кью. – Ничего подобного Виктору нельзя рассказывать. Он не может понять таких вещей. Я не буду больше пытаться…»
VI
Что касается самого Стива, ее шумного соседа, то Риппл часто видела его урывками. Поскольку он жил в том же доме и ходил по той же лестнице, как могла она его не видеть (и не слышать)?
Отношение его к Риппл было совершенно таким же, каким могло быть у старшего, веселого и жизнерадостного брата. Он заходил к ней повидаться к утреннему завтраку и в нескольких словах рассказывал, какие планы у него на сегодняшний день. Для балерины его слова были большей частью так же непонятны, как греческий язык, – но его приход оживлял ее и ей был приятен. Иногда по вечерам он мимоходом стучал в ее дверь.
Концерты в его комнате происходили еще не раз, и Риппл в сущности могла считать себя присутствующей на них, несмотря на то, что от других гостей ее отделял тонкий потолок. Совершенно отчетливо, как будто она сидела у окна в комнате Стива, девушка слышала, как высокий юноша, приятель Стива, играл на дудке, а другой его товарищ, любитель джаз-банда, свистел, играл на цимбалах, на барабане, на трещотке – и все это с помощью привязанной к кухонному стулу хоккейной клюшки, Перекладины стула служили музыканту подобием арфы…
После одного такого вечера Риппл написала следующую записку:
«Мисс Мередит шлет привет мистеру Хендли-Райсеру и будет очень признательна, если мистер Хендли-Райсер постарается, проходя по лестнице, поднимать немного меньше шума, чем стадо диких слонов; по крайней мере, по утрам после тех ночей, когда мистер Хендли-Райсер приглашает к себе друзей на музыку».
Записку Риппл подсунула под дверь Стива. Его могло не быть дома, и тогда он не прочел бы ее послания целую неделю. Однако в ту же полночь она уловила его быстрые шаги, когда он подходил к своей двери. Риппл слышала, как он ее открыл. Услышала, как он двигается наверху. Затем до нее донесся раскатистый мальчишеский смех.
«Он нашел ее!» – подумала Риппл, улыбаясь в темноте, затем повернулась на бок и заснула, очень довольная тем, что Стива позабавила ее шутливая записка. Она считала его взбалмошным человеком. Для Риппл он воплощал в себе смех, радость и бодрость. Если бы он исчез, ей бы его не хватало. Нет ничего удивительного в том, что Стив так популярен среди друзей; вероятно, он нарасхват и как танцор.
Риппл знала, что он очень часто ходит на танцевальные вечера; работа и свидания с Виктором мешали ей до сих пор пойти на один из вечеров вместе со Стивом. Вероятно, он пользовался успехом у девушек. Но никогда (Риппл была уверена в этом), никогда ни одна девушка не слышала от Стива слов о том, чтобы «быть всем друг для друга», о том, что он «готов ради нее отдать все свои силы» или «пойти за нее в огонь и в воду». Нет, ни в одну девушку Стив не мог бы так страстно влюбиться, как Виктор в Риппл.
Риппл сразу и совершенно ясно поняла, что Стив теперь не влюблен в нее. В этом ее убедил его второй поцелуй. Когда Стив, столкнувшись с ней на лестнице, неожиданно узнал ее, обнял и без всякого стеснения поцеловал, искренне и просто радуясь случайной встрече, то тут нельзя было ошибиться. Совершенно так же поцеловал бы ее брат Джеральд или, пожалуй, Ультимус, ибо из всех мальчиков он теперь наиболее сердечно относился к своей единственной сестре.
Риппл думала: «В книгах все было бы совсем иначе. В книгах Стив (именно потому, что он находил меня красивой в пятнадцать лет и говорил мне тогда об этом) продолжал бы все время, как и прежде, думать обо мне. В реальной жизни все не так. С тех пор в его жизни произошло много событий, которые вытеснили прошлое из его памяти, и он не относится теперь ко мне так же, как в семнадцать лет; разве это возможно? Тот первый поцелуй в Уэльсе был совсем иным. Тот был настоящий».
После переезда в Лондон и поступления на сцену Риппл многому научилась. Хотя Виктору, который заявил ей решительным тоном: «Нет, не бывают», – когда Риппл протестующе утверждала, что поцелуи бывают разные, она не собиралась ничего объяснять. Как бы она могла теперь это сделать?
Итак, в то время Стив Хендли-Райсер просто нравился Риппл, ей было с ним легко и приятно. Он вносил в жизнь балерины некоторое разнообразие.
VII
К тому времени жених Риппл начал обнаруживать наименее приятные свои качества, из-за чего влюбленность его становилась иногда более утомительной, чем ее работа. Большинство мужчин терпеть не могут, когда им противоречат, еще реже нравится это женщинам. Виктор Барр стал проявлять некрасивую мелочность и придирчивость не только по отношению к профессии и друзьям Риппл, но и к ней самой. Он говорил, что девушка плохо выглядит, спрашивал, почему она носит шляпу, которая далеко не так ей идет, как та, в которой она первый раз была в «Вишневом саду».
Временами Виктор становился другим человеком, единственным стремлением которого, казалось, было указывать Риппл на то, как она постепенно портится, насколько хуже стала теперь, по сравнению с той Риппл, которую он полюбил. Этот новый Виктор постоянно внушал Риппл, что это ее проклятое занятие превращает его девочку в такое жалкое существо, что в ней заложены безграничные возможности, которые разовьются только при той жизни и любви, которые он ей предлагал. Стараясь убедить девушку в своей правоте, он становился бестактным. Он повторял уже то, что сама Риппл ему рассказывала в первое время их сближения. Виктор стал грубым, назойливым и передавал театральные сплетни, которые ему удалось услышать. Он тоже начал говорить о тех танцовщицах, которые постарели, не годились больше для своей профессии, утратили форму.
– Ты говоришь так, – возражала Риппл, – как будто у балерины, которая должна постоянно поддерживать себя в безупречном физическом состоянии, фигура портится быстрее, чем у женщины, живущей только семьей, которая целое утро ведет запись расходов и может есть все, что захочет за завтраком и пить шампанское за обедом.
Виктор вспыхнул при упоминании о женщине, живущей только семьей.
– Если ты имеешь в виду мою мать, то, честное слово, у нее девичья фигура! Кроме того, прекрасный цвет лица, – добавил он, неодобрительно посмотрев на прозрачно-бледное лицо Риппл. – Из-за всех этих притираний и грима кожа у девушек портится еще до тридцати лет, – заявил он. – Ни у одной из твоих драгоценных балерин ты не увидишь такой бело-розовой кожи, как у моей матери.
– Редко встретишь такую свежую и красивую женщину, как она, на сцене и в жизни, – искренне согласилась с ним Риппл.
Виктор принял слова Риппл как должное и тотчас же обнял ее.
– Очень мило, что ты так говоришь, дорогая. Не будем больше никогда ссориться. Как это все неприятно!
– Да, неприятно, – согласилась Риппл, освобождаясь из его объятий; она не была сейчас настроена на нежный лад. Риппл не принадлежала к числу женщин, легко переходящих от ссор к поцелуям. В этот момент она нуждалась в его теплоте и чуткости, в уверенности, что Виктор не хотел оскорбить ее чувства. Девушка не знала, что ей делать, особенно потому, что ее жених стал, как принято говорить, «раздражителен, как женщина».
Риппл отчаянно надеялась, что эти новые черты на самом деле не присущи возлюбленному. Но как быть с изменившимся Виктором, который стал таким из-за столкновения между его взглядами и ее характером? Действительно, все это неприятно. Что же теперь делать? Виктор убрал руку, повернулся своим широким плечом и обиженно заметил: – Ведь с этим уже покончено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34