Некоторые из них отодвигали в сторону бутафорию и спускали вниз полотнища с изображением крашеных железных крыш деревенской улицы. Другие были поглощены сосредоточенной таинственной работой возле блоков и канатов, которые взлетали вверх, в темноту. Люди переговаривались, громко звали Альберта, Билла и Фреда, топтались в своих неуклюжих башмаках. Шум, который они производили, не доносился до зрительного зала благодаря спущенному плотному занавесу.
– Позвольте, мисс, пропустите! – живо кричали они, как железнодорожные носильщики, обходя Риппл с деревенской скамейкой, на которой Мадам предстояло разыгрывать любовную сцену с месье Н. – Позвольте, пропустите!
Высокие каблуки Риппл несмело стучали по покатым подмосткам, когда она пробиралась к занавесу.
Не все зрители, рассматривая зал во время антракта, делясь с соседями впечатлениями о последнем номере программы или блуждая взглядом по гладкому занавесу, знают, что в этом занавесе есть глазок – отверстие не больше однопенсовой монеты, в которое на них тоже смотрят те, кто занят в концерте. Стоя на переднем плане огромной, наполовину убранной Тусклой сцены, Риппл через отверстие в занавесе заглянула в зрительный зал.
Что же она увидела? Прежде всего то, что увидел бы любой зритель, посмотрев в антракте на переполненный зрительный зал. Высокое душное помещение, выдержанное в багряно-золотых тонах, с резными украшениями и лепниной, то залитыми светом, то исчезающими в клубах табачного дыма. Ряд за рядом виднелись светлые пятна – лица сидящих зрителей. Мелькали темные фигуры мужчин, которые вставали, пробирались к выходам, оглядывались в поисках своих мест, старались поскорее до них добраться, кланялись, извинялись перед теми, кому наступили на ноги и чьи колени задели. Тут и там выделялись черные платья девушек, торгующих программками, оттененные белыми пятнами передников и бумажными стопками в руках. Риппл окинула все это беглым рассеянным взглядом. Затем ее внимательный взор остановился на первом ряде кресел, как раз под ней.
А, вот они! Да, вот небольшая группа ее родных. Как странно видеть мать здесь, в Лондоне, в театре – это тоже одно из волшебных событий сказочного вечера! Там сидела ее мать в своем хорошо знакомом черном платье, в темном меховом палантине. На шее ее блестела нитка жемчуга. Она высоко держала седеющую голову, и глаза ее были устремлены прямо на занавес, на то место, откуда ее дочь смотрела сверху на нее. Комок подступил к горлу Риппл, когда она заметила, что хотя лицо матери было спокойным, но руки ее судорожно сжимали программку.
«Она волнуется, как и я, – догадалась Риппл, – так как ей предстоит увидеть меня на сцене. Она все время чувствует себя так, как если бы выступала сама».
III
Рядом с матерью Риппл увидела отца. Он, очевидно, только что постригся и причесался у своего постоянного парикмахера и смотрел теперь на ложу у самой сцены, где в чьих-то руках томно покачивался большой желтый веер из перьев. Рядом с майором Мередитом виднелось похожее на печеное яблоко лицо миссис Тремм – той добродушной вдовы, которая присматривала за Риппл последние три года.
Дальше сидел по-праздничному принаряженный единственный из мальчиков, которому удалось каким-то образом вырваться из школы ради семейного торжества. Это был Ультимус, которому, собственно говоря, не следовало здесь находиться. Торжествующий, восторженный, внимательный ко всему вокруг, он сидел и поедал одну за другой шоколадные конфеты. Последней в группе была кузина Мейбл. Худая, тихая, задумчивая, она показалась Риппл привлекательнее, чем обычно.
Вглядываясь, Риппл заметила все эти подробности, характерные для той маленькой группы, которая одна из всего переполненного театра пришла смотреть не на Мадам и не на знаменитого русского танцовщика месье Н., но на их впервые выступающую ученицу. Она знала, так же хорошо, как если бы слышала все собственными ушами, о чем говорила сейчас ее семья:
– Следующий номер – Риппл. Дорогая моя, бедняжка, хотелось бы знать, как она себя чувствует. Надеюсь, она не нервничает. Представьте себе, как будет ужасно, если Риппл испугается сцены и растеряется…
Для родных Риппл, дебютантка, танцующая в задних рядах кордебалета, воплощала в себе всю программу вечера и весь спектакль. Стоя за занавесом, она почувствовала, как любит свою семью. Никогда еще не казались они ей такими близкими, как в тот особенный вечер. Приятно было видеть их, знать, что они заботятся о ней, тревожатся за нее. Ее семья. Ее бесценная мать, без которой Риппл вообще не было бы на свете и, что гораздо важнее, не было бы здесь, в театре, не было бы ее дебюта, который, она знала, станет началом ее карьеры. Вся в слезах от волнения, Риппл думала:
«Я слышала, что некоторые артисты намечают одно какое-нибудь лицо в зрительном зале и играют только для него. Я поступлю сегодня так же. Буду танцевать, превзойду себя только ради одного человека. Я буду танцевать ради мамы».
В эту минуту что-то внезапно, как молния, бросилось ей в глаза. В конце ряда кресел «А», рядом с кузиной Бекли-Оуэн, сидел молодой человек, не принадлежащий к группе родных Риппл. Ему было лет двадцать восемь. Крупный, темноволосый, широкоплечий, с правильными чертами и ярким цветом лица. Одет скромно, но хорошо: пиджак, черный галстук, гладкие золотые запонки, неновые лакированные туфли.
Было в нем что-то необычное; мужчины этого типа редко встречаются в Лондоне, разве только во время выставки автомобилей в Олимпии, речных гонок, в День годовщины перемирия или на Пасху. Такие люди, если не путешествуют, неохотно живут в городах. Они принадлежат к почтенным английским семействам, живущим в отдаленных местностях Девоншира или Камберленда. Где бы ни собирались мужчины, чтобы заняться каким-то делом на свежем воздухе, везде можно встретить таких молодых людей, причем они принимают во всем самое живое участие.
В тот вечер в «Колизеуме» он был в одиночестве. Сидел один все время, пока выступал комик из Глазго, человек-канарейка, оперное сопрано и неизбежные японские жонглеры. Его красивое лицо выражало тоску. У него был вид человека, которому некуда деваться, что соответствовало действительности. Молодой человек пришел на это представление только потому, что случайно не попал в другое место: его друзья, с которыми он предполагал встретиться, в последний момент оставили его одного. Для молодого человека это был неудачный вечер.
Внезапно майор Мередит, перестав наблюдать за ложей у сцены, повернулся и заметил молодого человека, который подался вперед, получая сдачу от девушки, продававшей программки.
– А! – воскликнул майор, быстро узнав его. – Вы, Барр?
– Да, сэр, – живо ответил молодой человек. – Как поживаете, сэр? Как мир тесен!
– Клянусь, вы правы. Это удивительно, встретить вас здесь, – засмеялся майор, чувствуя себя опять, как пять лет назад, когда он командовал бригадой. – Я не видел вас с шестнадцатого года, не правда ли? Мэри…
Мать Риппл повернулась к Барру.
– Мэри, это капитан Барр. Из моего бывшего штаба. Именно этот момент и уловила Риппл в крошечное отверстие занавеса. Это был самый красивый молодой человек, какого она когда-либо видела! Она забыла о матери.
Мгновенная, неожиданная, всепоглощающая мысль мелькнула в ее голове:
– Ах! Вот! Вот тот человек, ради которого я буду сегодня танцевать.
IV
Сцена позади нее была уже готова, оттуда доносились суетня, шепот и топот ног. Пандора тихо окликнула ее: «Риппл!» С трепетно бьющимся сердцем поспешила она от рампы на сцену, чтобы занять назначенное ей место в яркой оживленной толпе крестьян. Но то видение еще долго стояло в ее глазах: незнакомый молодой человек в первом ряду кресел, к которому наклонился и с которым разговаривал ее отец.
V
– Пересядем, чтобы мы могли побеседовать, – радостно говорил майор Мередит, ибо этот молодой человек был его любимцем во время пребывания во Франции.
– Ультимус, пересядь в конец ряда. Теперь вы, Барр, садитесь между мной и моей женой. Вы не живете в Лондоне? Нет? Я сам здесь редко бываю. Это стоит денег. Сегодня особый случай, вы знаете. Дебют нашей дочери. Она выступает в балете.
– Очень приятно, – любезно ответил молодой капитан Барр. – Я надеюсь, она будет иметь большой успех, сэр.
– Действительно, ее считают очень способной, – сказал отец Риппл небрежным тоном человека, который хочет произвести впечатление.
В то время он уже забыл о долгих неделях ожесточенного сопротивления и искренне уверял, что «всегда был всецело за это». Возможно, на него повлияла недавняя беседа с месье Н. Во всяком случае, отец Риппл теперь чрезвычайно гордился тем, что его дочь выбрали и выпустили в этом спектакле. Он сказал:
– По-видимому, она будет танцевать в том балете, который сейчас начнется.
Заиграл оркестр. Скрипки вкрадчиво начали увертюру к русскому балету. В мелодичную и трепетную музыку был искусно вплетен напев старинной и грустной русской народной песни. По залу пронеслась тихая жалоба скрипок.
– Занавес слишком долго не поднимается, – громко пожаловался Ультимус.
– Тсс! – остановил его кто-то в заднем ряду. Занавес взвился вверх.
VI
Рожденный в ритмичном потоке музыки, балет воплощался в яркое красочное зрелище.
Нет необходимости подробно описывать этот первый спектакль с участием Риппл. Кто не знает русских балетных артистов и их мастерство? Кто не видел Мадам в «Вероломной поселянке»? Прекрасная приятная вещь, полная то изменчивых, то сливающихся красок, то симметричных, то меняющих положение в пространстве групп, мелодичности, очарования. Из зрительного зала все это кажется таким простым и легким!
Даже для тех, кто вложил в него упорный, творческий труд, спектакль оказался на редкость удачным. В этот вечер все имело успех: освещение, костюмы, выступления солистов, игра труппы – той самой труппы, частью которой была Риппл в свой дебют, всего лишь частью, черно-красно-белым пятном…
Теперь Риппл танцевала, словно паря в воздухе. Она всегда знала, что на спектакле все будет иначе, чем на репетициях, и не ошиблась. Юная танцовщица не сомневалась, что ей понравится танцевать на настоящей сцене, и действительно ей понравилось. Забыты были все утомительные уроки. Каждая нота хорошо знакомой музыки звучала по-новому в тот вечер, Риппл сама не ожидала того прилива радостного вдохновения, которое заставило ее танцевать только для прекрасного молодого человека в ряду «А». Она танцевала для него. Любая балерина, любая актриса скажет, что со сцены трудно узнать какое-то лицо среди смутно розовеющих пятен в зрительном зале, за рампой. И все же танцующей Риппл казалось, что одно лицо она видит яснее других, как в тот волшебный миг, когда девушка впервые взглянула на эту красивую черноволосую голову, на серьезное молодое лицо, на темные, четко очерченные брови над выразительными глазами. Она чувствовала его присутствие. Не глядя, она видела его. Хотя это были всего лишь простые па, она танцевала для него.
Риппл с подъемом танцевала крестьянский танец, прихлопывая руками, пристукивая ногами. Вдохновенно исполняла она свой тщательно подготовленный номер вместе с подругами. Пока солисты отдыхали во время минутной передышки, она с двумя другими «крестьянками» неслась в танце к красиво декорированной фруктовой лавке на левой стороне сцены. Схватив пучок бутафорской моркови, Риппл сделала жест, как бы спрашивая:
– Сколько стоит?
– Пять пенсов пучок для тебя, дорогая; дешевле не найдешь и в Уайтчепеле, – прошептала ее подруга, изображавшая рыночную торговку, и слова ее были едва слышны при звуках музыки. На репетициях она никогда не говорила. Риппл, пораженная неожиданностью и вся пылая от возбуждения, прыснула со смеху под самым носом деревенского парня с трубкой во рту (его танцевал месье Н.) и затем, насмешливо взмахнув руками, умчалась в танце на свое прежнее место.
«О, что я наделала! – с ужасом подумала она. – Надеюсь, он не заметил этого».
Но русский артист все заметил. Со свойственным ему талантом педагога он обратил внимание на веселую непринужденную грацию, с которой его молодая ученица порхала среди своих подруг. Его привычное ухо уловило внезапный тихий смех, вырвавшийся у Риппл при ее радостном непроизвольном движении.
«Она хороша, эта девушка!» – подумал он.
VII
– Вот моя дочь, – объяснял майор Мередит молодому человеку, своему соседу по креслу. – Вот она идет! Ярко-красная юбка и косы, среди той группы, налево. Она выглядит не так уж плохо. Где твой бинокль, Мэри?
– Т-с-с-с! – зашипел кто-то в заднем ряду… Молодой капитан Барр не нуждался в бинокле. Его взгляд следил за танцующими черными ножками, за белыми щиколотками, за развевающимися складками красной юбки; он вглядывался в лицо девушки, в очаровательное, нежное, трепетное лицо Риппл, которая с улыбкой танцевала, танцевала, хотя он и не подозревал этого, только для него.
Правда, когда он смотрел, ему показалось, что и девушка на сцене тоже смотрит на него из толпы. Да, она смотрит сюда! Он готов был поклясться в этом. Нет, не надо даже надеяться! Она посмотрела, должно быть, на свою семью рядом с ним.
– Она необычайно хороша, сэр, – решился он сдержанно шепнуть отцу танцовщицы.
Ее мать видела только смутный калейдоскоп вертящихся красок, видела, как эта фигура в белом, черном и красном держит за руки другую, в изумрудно-зеленом, держит за руки то кремовую, то оранжевую, и кружится в воздушном хороводе. Зрители, довольные, зааплодировали. Мать Риппл думала: «Ноги, которые я так часто держала в руке у камина в детской!»
К концу спектакля Ультимус сказал:
– Я едва могу найти Риппл. Та балерина – (он подразумевал Мадам, солистку) – все время выходит вперед.
– Вы пойдете за мисс Мередит? – тихо спросил капитан Барр.
– Не раньше конца балета. Она говорила нам, что долго будет переодеваться вместе с подругами. Я подожду и пойду к артистическому подъезду, – сказал отец Риппл, видимо, довольный всем происходящим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34