Ларри объявил, что мы проработаем этот вопрос за обедом, поэтому в двенадцать тридцать в домик принесли определенное количество еды, и красиво (и быстро!) накрыли стол в углу.
Я умирала с голода, но все остальные положили на свои тарелки крошечные порции: одну макаронину, половинку малюсенького помидора, парочку спагетти, листочек салата. Хорошо, значит, берем помалу, подходим часто. Ладно, я тоже так сделаю…
Мы снова сели за стол уже с тарелками. Ларри продолжил требовать, чтобы мы генерировали идеи. Вскоре я заметила, что только я очистила тарелку, а остальные не собираются нанести повторный визит к буфету. Я заставила себя быть терпеливой. Наверное, они просто медленно едят… Но потом они и вовсе отставили тарелки в сторону, и стали записывать идеи на полях ксерокопий. Обед окончен. Я была еще голоднее, чем до его начала.
Интересно, а можно просто пойти к буфету? Но мы все сидели, полностью погрузившись в работу. Можно я просто встану, положу себе еще поесть, а потом отправлю еду себе в рот? Что они обо мне подумают?
Я с тоской посмотрела на столик. Его ножки чуть ли не гнулись под тяжестью нетронутой еды. Целый пирог с заварным кремом. Нетронутый! Пицца в глубокой тарелке. Ее идеальная окружность не нарушена. Во всем виновата пицца. Неожиданно я отодвинула стул и начала подниматься с него.
Ларри посмотрел на меня с удивлением:
– Ты куда это намылилась?
Моя решимость резко покинула меня.
– Никуда, – сказала я, устраиваясь обратно на свой стул и изучая свой текст.
Мое сожаление не имело границ. Если бы я только знала, что есть хоть один шанс, я бы извлекла из него максимум пользы.
Это внезапно показалось мне очень мудрым высказыванием.
Мы прорабатывали текст до половины третьего, затем Ларри закончил наше совещание словами:
– Время вышло, друзья мои. Сейчас придет мой иглотерапевт.
Склонив голову, Эмили начала раскладывать бумаги перед собой.
– Я все исправлю.
– Да уж. Нам нужно все переписать побыстрее.
– К какому сроку?
– Скажем, к пятнице?
– К следующей пятнице? Или к пятнице через полтора месяца?
– Ха-ха-ха. К следующей пятнице.
– Нет, пятница не годится.
– Тогда четверг. Или среда?
– Ой, ладно, тогда пусть будет пятница.
Выжатые как лимон, мы сели в машину. Лицо Эмили приобрело землистый оттенок.
– Ты в порядке? – прошептала я. Ее лицо перекосилось.
– Зачем он купил сценарий, если хочет его испортить?
– Не знаю.
– Помнишь, что говорит наш сосед-идиот?
– «Следуй за мной, и я сделаю тебя счастливой, детка».
– Нет, я говорю о соседе-идиоте с другой стороны. О Майке. «Мечтай осторожнее». Он был прав.
Я мечтала, чтобы кто-нибудь купил мой сценарий, а теперь жалею о том, что они его купили.
– Может, получится отличный фильм. Ты не можешь знать наверняка.
– Нет, это будет кусок дерьма, – ответила Эмили, и по ее лицу потекли слезы. – Мой дорогой текстик, над которым я столько трудилась, пока не довела его до совершенства. До совершенства, слышишь! Я так им гордилась. А теперь он никогда не выйдет! Никто никогда его не увидит! Семь месяцев я корячилась над ним, сделав его чудесным, а теперь он хочет, чтобы я переписала все от корки до корки за неделю. Это невозможно! Он выкинул все мои шутки, все смешные места, а в любой из трогательных моментов теперь включена эта чертова псина!
Я порылась в сумке в поисках бумажного носового платка, пока она ревела, как маленькая.
– Мне будет так стыдно. Мэгги. Так стыдно, что мое имя будет упомянуто в титрах этого убогого, сентиментального, поучительного бреда про собаку, – она попыталась перевести дыхание, – по имени Йок.
– А ты можешь отказаться? – предложила я. – Просто сказать, чтобы он забирал свои чертовы деньги, а ты найдешь кого-нибудь получше делать фильм по твоему сценарию. Всем, типа, спасибо, все свободны!
– Не могу. Потому что больше никто не хочет покупать мой сценарий. Я это знаю. И мне нужно на что-то жить. Здесь на всем есть ярлыки с ценой.
– Просто откажись вносить изменения, – настаивала я. – Скажи ему, что он купил этот сценарий, так что придется снимать фильм по нему.
– Тогда он меня уволит. И почти ничего не заплатит, но у них все еще будут права на мой текст. Они просто наймут другого сценариста, и тот внесет изменения.
– Они не могут этого сделать!
Но я знала, что очень даже могут. В свое время я работала с разными контрактами и поняла, что огромные киностудии обладают немалой властью. Просто раньше я не видела этого в действии.
– Они не просто покупают твой сценарий. Они покупают твою душу. Трой был прав, когда попытался работать в этой системе, а потом решил все свои работы производить независимо от киностудий. – Всхлипывания Эмили стали тише, она печально улыбнулась. – Ты совершаешь сделку с дьяволом. Так что нечего жаловаться, если тебя ткнули вилами в задницу.
И снова покатились слезы.
– Но этот сценарий для меня, как ребенок. Я любила его, я хотела ему самого лучшего, и меня просто убивает, когда я вижу, как они разрывают его тельце – моего бедного малыша. – В ужасе она замолчала. – Ой, Мэгги, я опять. Прости, я не хотела.
32
Когда у вас случается выкидыш, вас заваливают всяческой информацией, но вы мало чего на самом деле узнаёте. Люди из лучших побуждений надавали мне кучу советов, которые для удобства кардинально отличались друг от друга. Кто-то говорил, что нужно немедленно попытаться снова забеременеть, другие настаивали, что жизненно важно вволю поубиваться, а потом уже двигаться дальше.
Но никто не сказал того, что я хотела знать. Почему это случилось? Самое большее, что мог сообщить мой гинеколог доктор Коллинз: пятнадцать-двадцать процентов беременностей обычно заканчиваются выкидышами.
– Но почему? – не унималась я.
– Так задумано природой, – ответил он. – Должно быть, с плодом что-то не так, поэтому он не смог бы выжить.
Я уверена, он сказал так, чтобы меня утешить, но вместо этого я разъярилась. В моем понимании мое дитя, кто бы это ни был, было совершенным.
– Но этого не может произойти еще раз? – спросил Гарв.
– Может. Наверное, этого не произойдет, но я бы солгал, если бы сказал, что этого не может произойти.
– Но ведь это уже с нами произошло, – упорствовал Гарв, подразумевая, что мы исчерпали положенное нам несчастье.
– То, что это было однажды, не гарантирует, что этого не будет во второй раз.
– Спасибо на добром слове, – с горечью сказала я.
– Еще кое-что, – осторожно сказал доктор.
– Что? – раздраженно спросила я.
– Да. Что еще? – эхом отозвался Гарв.
– Перепады настроения.
– И что с ними делать?
– Ожидать их.
Следующие девять недель я прожила, прочесывая свою жизнь расческой с частыми зубьями в поисках того, что я сделала неправильно. Поднимала тяжести? Время от времени каталась на американских горках и делала мертвую петлю? Заразилась краснухой? Или же (хотя я и не могла этого представить) я просто не хотела этого малыша, и он(а) узнал(а) об этом?
Для меня пригласили даму, нечто среднее между сиделкой и психотерапевтом, которая убеждала меня, что ребенок никоим образом не может знать, что ему не совсем рады.
– Эти малявки довольно толстокожи, – сообщила она мне. – Но это естественно винить себя. Обычно в такой ситуации все чувствуют вину.
– А еще что?
– Ну гнев, печаль, потерю, крушение надежд, страх, облегчение…
– Облегчение? – Я уставилась на нее.
– Не все это испытывают. Я уже упомянула необоснованные вспышки ярости?
Поскольку мы мало кому сказали о моей беременности, то почти никто и не знал, что у меня случился выкидыш. Так что нам практически не делали поблажек, когда мы пытались заполнить пустоту в своей жизни.
А пустота была. Мы уже придумали имена. Если мальчик, то Патрик, а девочка – Аойфе.
Ребенок должен был родиться двадцать девятого апреля. И мы уже стали присматривать одежку для малыша и планировать, как украсить детскую. И вот из-за событий всего одного вечера нам уже не нужны были обои с мишутками и вращающиеся лампы, свет которых превращался в звезды на стенах. К этому было очень сложно привыкнуть.
Еще больнее было от другого. Я так радовалась, что буду постепенно узнавать своего малыша. Мне хотелось всю свою жизнь провести с этим новым человечком, который был частью меня и частью Гарва. И внезапно этому пришел конец.
Вы знаете, каково это, когда тебя бросает парень. Как гром среди ясного неба. Оказывается вдруг, что мир полон влюбленных парочек, которые держатся за руки, целуются, чокаются бокалами с шампанским и кормят друг друга устрицами. Точно так же я ощущала себя, когда потеряла ребенка. Мир вдруг продемонстрировал мне полные автобусы беременных женщин. Они были уже готовы к рождению малыша и выглядели просто великолепно. И несли с гордостью огромные животы. Еще хуже, куда бы я ни пошла, везде было полно детей. В супермаркете, на улице, на берегу моря, в кабинете у офтальмолога. Совершенные маленькие существа улыбались своими крошечными ротиками так, как умеют улыбаться только дельфины. Их кожица блестела и пахла свежестью. Они махали своими толстенькими ручонками, хлопали липкими ладошками, стягивали носочки и издавали тоненький, протяжный и мелодичный визг, словно перед вами была мини-Бьорк, только без волос.
Иногда смотреть на них было слишком больно, но в другое время – слишком больно не смотреть. И мы с Гарвом смотрели жадными глазами, думая «мы чуть было не завели себе такого пупсика». Потом Гарв обычно шептал мне:
– Лучше перестать так на них пялиться, мы ведем себя ужасно, мамаша сейчас натравит на нас копов.
Мой инстинкт велел мне снова забеременеть, и немедленно. Тогда можно было бы притвориться, что первой потери никогда и не было. А Гарв сказал, что сделает все, лишь бы я была счастлива. Так что я побежала и купила специальный термометр, чтобы определять дни овуляции. Я не хотела ничего оставлять на волю случая. Моя жизнь отныне была посвящена лишь одному всепоглощающему желанию. Меня терзал ужасный страх. А что, если на это уйдет год? А что, если (немыслимо!) у нас вообще никогда не получится? Но нам повезло. Выкидыш произошел в начале октября, а уже в середине ноября я снова была беременна. Сложно описать ту головокружительную смесь облегчения и счастья, которую я испытала при виде второй голубой полоски на тесте. Нам был дан второй шанс. Мы, затаив дыхание, сжимали друг друга в объятьях и плакали. И от горя, что потеряли первого ребенка, и от радости, что внутри меня – второй.
Но почти сразу же на смену радости пришло беспокойство. Даже не беспокойство, а безотчетный, слепой ужас. А что, если я потеряю и этого ребенка?
– Молния дважды в одно место не ударяет, – сказал Гарв, хотя вообще-то еще как ударяет, да тут у нас и не в молнии дело.
Я стала вести себя очень, очень осторожно. Прекратила ходить по пабам, так как боялась вдохнуть сигаретный дым. Водила машину со скоростью четырнадцать миль в час (хотя для Дублина это быстро на самом деле), чтобы исключить опасность экстренного торможения. Отказывалась даже держать дома сливочный сыр. Даже не позволяла себе рыгнуть. Вполне понятно, если вы примете во внимание, что я боялась даже слишком часто дышать, а то вдруг плод сместится.
Меня мучили кошмары. Однажды мне приснилось, что ребенок умер и все еще был внутри меня. В другой раз сон был про то, что я родила цыпленка. В этот раз мы не сбегали с работы и не покупали сумочек от JP Tod. В прошлый раз нас так сурово наказали за наше счастье, что теперь было страшно сделать хоть что-то, отдающее праздником. Однако во второй раз такого сильного токсикоза не было, меня тошнило, лишь если что-то смешило (а этого почти никогда не было). Смех плавно переходил в сухую рвоту. Я была просто образцовым гостем на званых вечеринках, хе-хе.
Мы осторожно решили, что уменьшившийся токсикоз – это хороший знак. Хотя с медицинской точки зрения оснований не было, я сказала Гарву, что в первый раз ужасная тошнота, наверное, была признаком того, что что-то не так. Он сказал мне то же самое, так что мы попытались уверить в этом и себя, и друг друга.
Любой приступ боли я воспринимала как начало беды. Как-то ночью у меня действительно сильно заболела подмышка, и я была абсолютно убеждена, что это оно. Гарв попытался успокоить меня, подчеркнув, что подмышки находятся в миле от матки. Но я не сдавалась:
– Когда у людей сердечный приступ, у них боль отдает в руку, – ответила я и увидела, что мой страх передался и ему.
Но мы пережили эту ночь. На седьмой неделе мы отправились в первый раз делать УЗИ. Беспокойство уменьшило ту радость от этого события, какую мы испытали с первым малышом. Я постоянно спрашивала, нормально ли выглядит плод, а врач постоянно отвечала «да».
Но что еще она могла сказать? Если быть совсем уж честной, картинка была скорее похожа на размытую черно-белую фотокопию с холста Ван Гога «Звездная ночь».
Мы добрались до девятой недели. Напряжение все росло и росло. В течение девятой недели время замедлилось настолько, что мы ощущали каждую секунду. Мы даже дышали так, словно воздух подавали нам порциями. А потом (невероятно!) эта неделя закончилась без происшествий, и мы нырнули в прозрачные, голубые воды десятой недели. Тучи рассеялись. Мы ловили ртами воздух, словно он был со вкусом шоколада. Вы могли бы невооруженным взглядом заметить в нас перемены. Я помню, как я улыбалась Гарву, а он мне, и мы были шокированы этим незнакомым ощущением.
Прошла десятая неделя. Наступила одиннадцатая. Мы пошли на второе УЗИ. Теперь мы были более мечтательны и веселы, чем во время первого. И произошло нечто, обострившее наши чувства настолько, что я не могла и представить. Я лежала на столе. Врач попросила нас не шуметь, она нажала на кнопку, и кабинет заполнился звуком сердцебиения нашего малыша. Легкое и частое постукивание. Такое частое, что оно казалось непрерывным. Я не могу передать всю глубину моего удивления и радости. Я была в восторге. Как вы могли ожидать, мы оба зарыдали, потом немного посмеялись, и снова покатились слезы. Мы испытали благоговейный трепет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55