– Я тебе не нужна? Ты хорошо завита?
– Да, бабушка, хорошо. Когда позвонят, не открывай, я открою сама.
Ровно в четыре часа Гастон Лашай трижды позвонил в дверь. Озабоченное детское личико выглянуло из комнаты: Жижи прислушивалась. После повторных нетерпеливых трелей Жильберта выбежала на середину гостиной. Она так и осталась в старом клетчатом платье и хлопчатобумажных чулках. Потерев щёки кулачками, она наконец направилась к двери.
– Здравствуйте, дядюшка Гастон.
– Ты что, не хотела мне открывать, злючка?
Они задели друг друга плечами, вежливо извинились, потом неловко рассмеялись.
– Садитесь, пожалуйста, дядюшка. Представьте себе, у меня не было времени переодеться. Не то что у вас. Какая красивая саржа, я такой никогда не видала.
– Ты ничего в этом не понимаешь, это шевиот.
– Да, правда. Что я такое говорю.
Она села напротив него, натянула юбку на колени, и они посмотрели друг на друга. Жильберта внезапно утратила свою детскую самоуверенность, и в её расширившихся синих глазах промелькнуло какое-то жалобное выражение.
– Что с тобой, Жижи? – спросил Лашай вполголоса. – Скажи мне что-нибудь… Ты знаешь, зачем я пришёл?
В ответ она лишь кивнула головой.
– Так да или нет? – спросил он ещё тише.
Она откинула за ухо локон и решительно проглотила слюну.
– Нет.
Лашай разгладил усы и отвёл взгляд от синих потемневших глаз, от родинки на розовой щёчке, от изогнутых ресниц, губ, которым была неведома его власть, тяжёлых пепельных волос, шеи, литой как колонна, крепкой, не похожей на женскую, без единого украшения…
– Я не хочу того, чего хотите вы, – вновь заговорила Жильберта. – Вы сказали бабушке…
Он прервал её движением руки. Рот его слегка скривился, словно его мучила зубная боль.
– Я сам знаю, что я сказал твоей бабушке. Можешь мне это не повторять. Скажи мне только, чего ты не хочешь. Ты можешь также сказать, чего ты хочешь… Ты это получишь.
– Правда? – вскричала Жильберта.
Он кивнул, плечи его устало ссутулились, словно он совершенно выбился из сил. Жижи с удивлением наблюдала за этими проявлениями слабости и душевной муки.
– Дядюшка, вы сказали, что хотите обеспечить моё будущее?
– Да, и тебе не на что будет жаловаться, – твёрдо сказал Лашай.
– Конечно, только если это будущее мне понравится, – не менее твёрдо возразила Жижи. – Мне все уши прожужжали, что я отстаю в развитии, но я всё же понимаю, что означают ваши слова. Они означают, что я должна буду уехать из моего дома, буду жить с вами и спать в вашей постели…
– Умоляю тебя, Жижи…
Она остановилась, потому что голос у него действительно был умоляющим.
– Не понимаю, дядюшка, что, собственно, тут такого, ведь вы не постеснялись сказать об этом моей бабушке? И бабушка тоже не постеснялась сказать всё это мне. Бабушка хотела убедить меня, что мне невероятно повезло. Но я-то знаю, что она не всё мне рассказала. Я знаю, что получится, если вы займётесь моим будущим: это значит – мои портреты в газетах, это значит – праздник Цветов и скачки в Довиле. Когда мы с вами поссоримся, об этом напишут в «Жиль Блаз» и «Пари ан амур»… А когда вы бросите меня окончательно, как бросили Жантиану де Севенн, как только она вам надоела…
– Как, тебе и это известно?
Она серьёзно кивнула головой.
– Мне рассказывали бабушка и тётя Алисия. Они объяснили мне, что вы человек известный. Я знаю, что Мариза Шюке украла у вас письма, а вы подали на неё в суд. Я знаю, что графиня Париевски была вами очень недовольна, потому что вы не захотели жениться на ней, и она стреляла в вас из револьвера… Я знаю то, что знают все.
Лашай положил руку на колено Жильберты.
– Все эти истории не стоят того, чтобы их обсуждать, Жижи. С этим покончено. Всё это в прошлом.
– Сегодня покончено, дядюшка, а завтра начнётся сначала. Вы, конечно, не виноваты в том, что вы так известны. Но у меня совершенно другой характер. Всё это не по мне.
И, одёрнув край юбки, она сбросила со своего колена руку Гастона.
– Тётя Алисия и бабушка с вами заодно. Но меня это тоже касается, и у меня тоже есть мнение. Так вот вам моё мнение: мне это не подходит.
Она поднялась и стала ходить взад и вперёд по комнате. Молчание Гастона, видимо, смущало её, и она подбадривала себя, бормоча: «Правда, правда, всё это именно так… Разве я не права?..»
– Скажи мне лучше, – заговорил наконец Гастон, – не пытаешься ли ты просто скрыть от меня, что я тебе не нравлюсь… Если это так, проще сказать об этом прямо.
– Нет, дядюшка, вы мне очень нравитесь. Я всегда рада вас видеть. И знаете что, давайте сделаем так. Вы будете приходить к нам как обычно, даже чаще. Никто не увидит в этом ничего плохого, потому что вы друг дома. Вы будете приносить мне леденцы, а на именины – шампанское, по воскресеньям сразимся в пикет. Мы прекрасно заживём. По крайней мере, не нужно будет спать с вами в одной постели чуть ли не на виду у всех, терять жемчужные ожерелья, позировать перед фотографом и постоянно ходить по струнке…
Она машинально накручивала на нос прядь волос и постепенно начала гнусавить, а кончик носа посинел.
– Действительно, всё это очень привлекательно, – прервал её Гастон Лашай. – Ты забываешь только об одном, Жижи: ведь я влюблён в тебя.
– Что? – вскричала она. – Но вы ни разу мне об этом не сказали.
– Ну вот, теперь я тебе это говорю, – вымолвил он с трудом.
Часто дыша, она застыла перед ним и молчала.
Смущение её бросалось в глаза: грудь трепетала под узким корсажем, щёки пылали, губы подрагивали и были крепко сжаты, вместо того чтобы раскрыться и потянуться ему навстречу…
– Но это совсем другое дело, – воскликнула она наконец. – Значит, вы просто ужасный человек! Вы влюблены в меня, а хотите, чтобы я только и делала, что мучилась, и вокруг меня все сплетничали, и газеты писали всякие гадости… Вы влюблены в меня и тащите в эту кошмарную жизнь, где только и есть что разрывы, скандалы, Сандомиры, револьверы и ла… ло… лауданум.
Жижи разразилась рыданиями, отрывистыми, как приступ кашля. Гастон обнял её, стараясь, как ветку, склонить к себе на грудь, но она вырвалась и спряталась за пианино.
– Но послушай, Жижи… Выслушай меня…
– Никогда. Я больше не хочу вас видеть! От вас я этого не ожидала. Никакой вы не влюблённый, вы просто скверный человек! Уходите!
Стиснув кулачки, она отчаянно тёрла ими глаза. Гастон дотянулся до неё и пытался поймать губами отворачивающееся личико. Но он натыкался лишь на маленький залитый слезами подбородок. Звук рыданий привлёк госпожу Альварес. В нерешительности, бледная, она застыла на пороге кухни.
– Боже мой, Гастон, что с ней?
– Она не хочет, – ответил Лашай.
– Она не хочет… – повторила вслед за ним госпожа Альварес. – То есть как это не хочет?
– Вот так, не хочет, и всё. Я, кажется, ясно говорю?
– Не хочу! – пискнула Жижи.
Госпожа Альварес смотрела на свою внучку чуть ли не с ужасом.
– Жижи… Но это же безумие! Жижи, я же говорила тебе… Гастон, видит Бог, я говорила ей…
– К сожалению, вы сказали ей слишком много, – воскликнул Лашай.
Он вновь обратил к девочке взгляд, полный любви и отчаяния, но смог увидеть лишь узкую спину Жижи, сотрясаемую рыданиями, и её рассыпавшиеся волосы.
– В конце концов, мне это надоело, – проговорил он глухим голосом и вышел вон, хлопнув дверью.
Назавтра в три часа дня тётя Алисия, вызванная по пневматической почте, выходила из своей коляски у дверей дома Альваресов. По лестнице она поднялась отдуваясь, как будто страдала одышкой, и бесшумно толкнула дверь, которую её сестра оставила приоткрытой.
– Где Жижи?
– У себя в комнате. Ты хочешь поговорить с ней?
– Время терпит. Как она?
– Как всегда.
Маленькие кулачки Алисии яростно взвились в воздух.
– Как всегда! Обрушила потолок нам на головы – и в ус не дует! Ну и поколение!
Она подняла свою вуалетку в горошек и впилась взглядом в сестру.
– Ну а ты что стоишь? Надо действовать!
Сёстры глядели друг на друга, одна с лицом как увядшая роза, другая бледная как мел. Госпожа Альварес сказала сдержанно:
– Что значит действовать? Не могу же я тащить её на аркане. – Она тяжело вздохнула, приподняв свои полные плечи. – Мне кажется, я не заслужила, чтобы мои дети так со мной обращались.
– Не ной… Конечно, Лашай может наделать глупостей. Представляю себе, в каком состоянии он отсюда ушёл.
– Он ушёл без шляпы, – подтвердила госпожа Альварес. – Так, без шляпы, он и сел в автомобиль. Его могла видеть вся улица.
– Если мне скажут, что в настоящий момент он уже с кем-нибудь обручён или помирился с Лианой, я не удивлюсь.
– От судьбы не уйдёшь, – мрачно отозвалась госпожа Альварес.
– Ну и что ты потом сказала этой маленькой вонючке?
Госпожа Альварес поджала губы.
– Возможно. Жижи к некоторым вещам относится довольно странно и вообще отстаёт от своих сверстниц, но она не то, что ты говоришь. Девушку, которая привлекла внимание Гастона Лашая, нельзя назвать вонючкой.
Раздражённо пожав плечами, тётя Алисия тряхнула своими чёрными кружевами.
– Хорошо, хорошо… Так что ты сказала своей принцессе, обдув с неё все пылинки?
– Я взывала к её благоразумию. Говорила ей о нашей семье. Объяснила ей, что мы все связаны одной верёвочкой, перечислила ей всё то, что она сможет сделать для себя и для нас…
– А надо было взывать к её безумию. Почему ты не рассказала ей о любви, о путешествии вдвоём, о лунном свете, об Италии? Почему ты не поискала каких-либо тайных струн? Надо было сказать ей, как может светиться море, как колибри прячутся в цветах, как прекрасна любовь в тропическом саду, среди гардений и фонтанов.
Госпожа Альварес с грустью взглянула на свою восторженную старшую сестру.
– Я не могла рассказать ей об этом, Алисия, потому что я сама ничего об этом не знаю. Кроме Кабурга и Монте-Карло, я нигде не была.
– А придумать ты не способна? – Нет, Алисия.
Они помолчали. Потом Алисия решительно тряхнула головой.
– Позови мне эту птичку. Посмотрим, что можно сделать.
Когда вошла Жильберта, Алисия уже снова превратилась в легкомысленную пожилую даму и с томным видом нюхала чайную розу, приколотую у неё на груди.
– Здравствуй, моя девочка.
– Здравствуй, тётя.
– Что я слышу, у тебя есть поклонник? И какой поклонник! Для первой пробы совсем неплохо.
Жильберта кивнула, улыбаясь сдержанно и насторожённо. Тётя Алисия с каким-то новым интересом разглядывала свежее личико: оно казалось покрытым гримом – так густо лежала лиловая тень от ресниц, так ярко горели губы. Чтобы не было так жарко, Жижи двумя гребешками подняла на висках волосы, отчего ещё больше удлинились уголки её глаз.
– Я так понимаю, что ты строишь из себя злючку и пробуешь на господине Лашае свои коготки? Браво, внученька!
Жильберта подняла на тётку недоверчивые глаза.
– Да-да, браво! Гастон почувствует себя в сто раз счастливее, когда ты сменишь гнев на милость.
– Что ты такое говоришь, тётя? Я просто не согласна, вот и всё.
– Да-да, это мы уже слышали. Ты дала ему от ворот поворот. Это даже забавно. Только не посылай его к чёрту, он способен тебя послушаться. Короче говоря, он тебе не нравится.
Жильберта по-детски дёрнула плечиком.
– Что вы, тётя, он мне очень нравится.
– Нет-нет, конечно, он тебе не нравится. Заметь, я считаю, что это даже к лучшему: когда сердечко молчит, голова лучше работает. Вот если бы ты влюбилась в него без памяти, я бы, пожалуй, всерьёз обеспокоилась. А ведь он ничего собой, этот брюнет. И сложен неплохо, достаточно взглянуть на его фотографии в Довиле, на пляже. Это тоже репутация, в своём роде. Да, мне, правда, было бы тебя жалко, бедная моя Жижи. Первая страстная любовь… Вы уезжаете вдвоём на другой конец света… Забываете обо всём в объятиях друг друга, слушаете песнь любви, живёте вечной весной… Видимо, всё это ничего не говорит твоему сердцу? Или всё же что-то говорит?
– Это говорит мне, что, когда вечная весна закончится, господин Лашай уедет на край света с другой. Или же мне придётся покинуть господина Лашая, и господин Лашай даст по этому поводу интервью. А мне ничего не останется, как отправиться в постель к другому мужчине. Не хочу. Я люблю постоянство.
Она скрестила руки на груди, по её телу пробежала дрожь.
– Бабушка, ты не дашь мне порошок? Я бы хотела лечь, меня знобит.
– Идиотка! – взорвалась тётя Алисия. – Тебе место за прилавком. Давай, выходи замуж за какого-нибудь экспедитора.
– Хорошо, если ты настаиваешь, тётя, а сейчас я хотела бы лечь.
Госпожа Альварес пощупала ей лоб.
– Ты плохо себя чувствуешь?
– Нет, бабушка, просто мне грустно.
Она прислонила голову к плечу госпожи Альварес и впервые в жизни патетически, по-женски закрыла глаза.
Сёстры переглянулись.
– Ты не думай, девочка моя, – сказала госпожа Альварес, – мы больше не будем тебя мучить. Раз ты действительно не хочешь…
– Что сделано, то сделано, – сухо сказала Алисия. – И нечего об этом говорить.
– Во всяком случае, ты не можешь нас упрекнуть, что была лишена советов: ты их получила, и лучших получить не могла.
– Я знаю, бабушка. И всё же мне грустно.
– Почему?
Жильберта не ответила. По её нежной щёчке скатилась слеза. Неожиданно резко задребезжал звонок, Жильберта вздрогнула.
– Ах, это он! – воскликнула она. – Это он… Бабушка, я не хочу его видеть, спрячь меня, бабушка…
Тётя Алисия сразу насторожилась, угадав опытным ухом низкие, страстные ноты в голосе Жижи. Она сама открыла дверь и быстро вернулась. Следом за ней появился Гастон Лашай с пожелтевшим лицом и мутными белками глаз.
– Здравствуйте, тётушка, здравствуй, Жижи, – сказал он неестественно игривым голосом. – Я на минутку, только забрать шляпу.
Никто не ответил, и уверенность покинула его.
– Да что же это такое? В конце концов, вы могли бы сказать мне хоть слово, по крайней мере поздороваться.
Жильберта шагнула к нему.
– Нет, вы пришли не за шляпой, – сказала она. – У вас в руке другая. Шляпа здесь ни при чём. Вы пришли мучить меня.
– Нет, это уж слишком, – возмущённо вмешалась госпожа Альварес, – я этого просто не вынесу. Когда человек от чистого сердца…
– Прошу тебя, бабушка, дай мне ещё одну минутку, я сейчас закончу…
Она машинально одёрнула юбку, поправила пряжку на поясе и подошла вплотную к Гастону.
1 2 3 4 5 6 7