Да, современные женщины совершенно не умеют держать мужчин на расстоянии. И сразу после дня рождения… Ах, как это некрасиво. Я бы даже сказала, неприлично.
Госпожа Альварес задумчиво мешала ложечкой ромашку, отставив в сторону мизинец. Когда она опускала взгляд, веки не прикрывали полностью её выпуклые глаза и сходство с Жорж Санд становилось разительным.
– Я подарил ей ожерелье, – сказал Гастон. – Да ещё какое. Тридцать семь жемчужин. Центральная была с мой большой палец.
Он выставил вперёд свой белый ухоженный палец, и госпожа Альварес осмотрела его с интересом и восхищением, подобающими такой редкой драгоценности.
– Вы умеете жить, – заявила она. – Свою роль вы сыграли прекрасно.
– Ага, роль рогоносца.
Эту реплику госпожа Альварес пропустила мимо ушей.
– На вашем месте, Гастон, я бы постаралась ей отомстить. Завела бы себе любовницу из высшего света.
– Сомнительное лекарство, – отвечал Гастон, в рассеянности принявшийся сосать леденцы.
– Впрочем, лекарство может оказаться опасней самой болезни, – осторожно заметила госпожа Альварес. – Может, и не стоит менять кукушку на ястреба.
Они помолчали. Сверху доносился приглушённый звук пианино. Гость молча протянул пустую чашку, и госпожа Альварес вновь наполнила её.
– У вас всё в порядке? Как поживает тётя Алисия?
– Сестра, знаете, совершенно не меняется. Очень замкнута, вся в себе. Говорит, что предпочитает жить прекрасным прошлым. Всё вспоминает испанского короля, Милан, своего хедива и полдюжину раджей. Как вам это нравится? Но с Жижи она очень мила. Алисия, и тут она права, находит её немного заторможенной и заставляет над собой работать. На прошлой неделе учила её есть омара по-американски.
– Зачем?
– Алисия утверждает, что это очень важно. Говорит, что омар по-американски, яйца всмятку и спаржа – это три пробных камня в воспитании. Неумение обращаться с этими блюдами разбило множество семей, так она считает.
– Возможно, – задумчиво сказал Лашай. – Возможно.
– О! Алисия далеко не глупа… А Жижи ведь так любит поесть, только подавай. Вот если бы голова у неё работала так же, как челюсти… Но она ведёт себя как десятилетний ребёнок. Скоро праздник Цветов, вы помните? Вы опять собираетесь нас поразить?
– А вот и нет, – проворчал Гастон. – Я собираюсь сэкономить на розах, раз уж у меня есть предлог.
Госпожа Альварес молитвенно сложила руки.
– О, Гастон. вы этого не сделаете! Без вас всё это шествие будет похоже на траурный кортеж.
– А мне-то что? – мрачно возразил Гастон.
– И вы отдадите расшитое знамя этой Валерии Шенягиной? Ах, Гастон, это невозможно!
– Очень даже возможно, – сказал Гастон. – Валерия – женщина со средствами.
– Вот уж кто не разорится. Знаете, откуда в прошлом году она взяла столько букетов? Она наняла трёх женщин, усадила их за работу, и они двое суток эти букеты складывали. А цветы были куплены на Блошином рынке. Представляете себе – на Блошином рынке! Только карету, сбрую и ещё, кажется, хлыст она не взяла напрокат.
– Что ж, примем на вооружение, – развеселился Лашай. – Боже мой, я съел все леденцы.
В прихожей раздался по-солдатски чеканный шаг Жильберты.
– Ты уже? – удивилась госпожа Альварес. – Что это значит?
– Это значит – ответила девочка, – что тётя Алисия неважно себя чувствует. Но я всё-таки прокатилась в дядюшкином драндулете, и это главное.
Она улыбнулась, сверкнули её блестящие зубы.
– Знаете, дядюшка, пока я ехала в вашем автомобиле, я притворилась такой уставшей, томной, словно мне давно осточертела вся эта роскошь. О, я отлично провела время.
Жижи швырнула в угол свою шляпку, рассыпавшиеся волосы закрыли её виски и щёки. Взобравшись на высокий табурет, она подтянула колени к подбородку.
– Как дела, дядюшка? Вид у вас неважный. Хотите, перебросимся в пикет? Сегодня воскресенье, мама весь день в театре. Неужели вы съели все мои леденцы? Нет, дядюшка, так дело не пойдёт. Надеюсь, вы хотя бы купите мне новые.
– Жильберта, веди себя прилично, – набросилась на Жижи госпожа Альварес. – Сейчас же опусти ноги. Ты думаешь, у Гастона есть время заниматься твоими леденцами? Одёрни юбку. Хотите, Гастон, я отправлю Жижи в её комнату?
Лашай-младший как заворожённый смотрел на истрёпанную колоду карт, которую тасовала Жильберта, и в душе его почти неудержимое желание расплакаться боролось с желанием немедленно рассказать о всех своих несчастьях, подремать в старом кресле и сыграть в пикет.
– Не ругайте малышку, тётушка. Мне так хорошо у вас. Даже дышится свободнее. Жижи, давай сыграем на десять кило сахара.
– Ешьте сами ваш сахар! Я предпочитаю конфеты.
– Конфеты и сахар – это одно и то же. Только сахар здоровее.
– Вы говорите так, потому что сами его делаете.
– Жильберта, ты забываешься!
В печальных глазах Гастона Лашая мелькнула улыбка.
– Пусть, пусть говорит, тётушка… На что же ты хочешь играть, Жижи? Может, на шёлковые чулки?
Большой детский ротик Жильберты недовольно скривился.
– Брр, от этих шёлковых чулок я вся чешусь. Знаете, чего мне хочется?..
Она задумчиво посмотрела вверх, морща свой курносый носик, склонила набок головку, тряхнула волосами, перебросив их с одной щеки на другую.
– Мне хочется корсет «Персефона» зелёного цвета с подвязками рококо, расшитыми розами… А лучше всего – нотную папку.
– Разве ты занимаешься музыкой?
– Нет, но мои подружки по курсам носят в нотных папках тетради, и все думают, что они учатся в Консерватории.
– Жильберта, ты ведёшь себя бестактно, – вмешалась госпожа Альварес.
– Ты получишь папку и леденцы. Сдавай, Жижи.
Минуту спустя известный сахарный магнат Лашай-младший уже горячо обсуждал ставки. Его монументальный нос и чёрные глаза ничуть не смущали партнёршу. Жижи облокотилась на стол, так что плечи её оказались вровень с ушами, её синие глаза блестели и щёки горели румянцем, она была похожа на подгулявшего пажа. Оба играли увлечённо, вполголоса переругиваясь. «Молоко оближи, прежде чем козырять», – бросал Лашай. «Сейчас мы хлопнем по чьему-то вороньему клюву», – отвечала Жижи. Мартовские сумерки опустились на узкую улочку.
– Не сочтите за намёк, Гастон, но уже половина восьмого, – сказала госпожа Альварес. – Я ненадолго отлучусь, чтобы позаботиться об ужине.
– Половина восьмого! – воскликнул Лашай. – Да ведь я должен ужинать у Ларю вместе с Дионом, Фей-до и младшим Барту. Сдавай последний раз, Жижи.
– А сколько их всего, этих Барту? – спросила Жильберта.
– Двое. Старший красавец, младший похуже, но он-то как раз самый из них известный.
– Это несправедливо, – заявила Жильберта. – А кто такой Фейдо?
Лашай от удивления выронил карты.
– Вот это да!.. Ты что, не знаешь Фейдо? Ты когда-нибудь ходишь в театр?
– Очень редко.
– Ты что, не любишь театр?
– Не особенно. Бабушка и тётя Алисия считают, что театр отвлекает от серьёзных проблем. Только не говорите бабушке, что я вам об этом рассказывала.
Она подняла обеими руками копну волос и со вздохом отбросила её обратно на плечи.
– Уф! Как же мне жарко от этой гривы.
– А что они называют серьёзными проблемами?
– О! Их очень много, все я и не припомню. К тому же тут они не всегда согласны друг с другом. Бабушка всё твердит мне: не читай романы, от них портится настроение. Не пудрись, от пудры портится цвет лица. Не носи корсет, он портит фигуру. Не глазей на витрины. Не знакомься с родителями своих подруг, особенно с отцами, когда они забирают дочерей после занятий…
Она говорила быстро, слегка задыхаясь, точно набегавшийся до упаду ребёнок.
– А тётя Алисия заводит другую песню. Я, мол, вышла из возраста, когда носят корсеты с лямочками, и почему я не беру уроки танцев и хороших манер, и как это я до сих пор не знаю, что такое карат, а уж если мне понравится, как одета какая-нибудь актриса… «Это же мишура, – возмущается она, – все эти наряды на самом деле просто смехотворны!» У меня просто голова пухнет. А чем вас будут угощать сегодня у Ларю, дядюшка?
– Ты думаешь, я знаю? Скорее всего, морскими языками с мидиями. Ну и, конечно, седлом барашка с трюфелями. Шевелись, Жижи. У меня на руках пять червей.
– Всё равно останетесь с носом. Уж я об этом позабочусь. А мы на ужин будем доедать вчерашнее рагу. Обожаю рагу.
– Рагу, к сожалению, со свининой, – сказала Инес Альварес, успевшая вернуться из кухни. – Я так и не смогла купить гуся.
– Я распоряжусь, чтобы вам прислали гуся из Бон-Абри, – сказал Гастон.
– Большое спасибо, Гастон. Жижи, помоги господину Лашаю надеть пальто. Подай ему трость и шляпу.
Как только мрачный Лашай, принюхиваясь и сожалея о разогретом рагу, наконец удалился, госпожа Альварес повернулась к внучке.
– А теперь ответь мне, Жильберта, почему всё же ты так быстро вернулась от тёти Алисии? Я не стала допрашивать тебя при Гастоне. При посторонних семейные дела обсуждать не полагается, запомни.
– Всё очень просто, бабушка. Тётя Алисия была в кружевном чепчике, она всегда его надевает, когда у неё мигрень. «Я сегодня неважно себя чувствую», – сказала она мне. «Ну, тогда не буду тебе надоедать и вернусь домой», – сказала я. «Отдохни хоть пять минут», – сказала она. «Да что ты, – сказала я, – я совершенно не устала, я приехала на автомобиле». – «На автомобиле?» Она очень удивилась и даже всплеснула руками, вот так. Понимаешь, мне очень хотелось показать дядюшкин автомобиль тёте Алисии, и я попросила шофёра задержаться на две минутки. «Да, – сказала я, – это «Дион-Бутон», четырёхместный, с откидным верхом, мне одолжил его дядюшка. Он сейчас у нас. Он поссорился с Лианой». «За кого ты меня принимаешь? – рассердилась тётя. – Я пока ещё в своём уме и газеты читаю. Я не хуже тебя знаю, что он поссорился с этой дылдой. Ну что ж, возвращайся домой, нечего тебе скучать с бедной больной старухой». И она помахала мне из окна, когда я садилась в автомобиль.
Госпожа Альварес поджала губы.
– Бедная больная старуха, ничего себе! У неё и насморка никогда в жизни не было. И как только ей не стыдно…
– Бабушка, как ты думаешь, дядюшка не забудет о моих леденцах и нотной папке?
Госпожа Альварес задумчиво уставилась в потолок.
– Возможно, дитя моё, возможно.
– Но он же проиграл, это нечестно.
– Конечно. Раз он проиграл… Надеюсь, ты их получишь. А сейчас надень фартук и накрывай на стол. И убери карты.
– Хорошо, бабушка… Бабушка, а что он тебе рассказывал о Лиане? Это правда, что она драпанула с Сандомиром и прихватила ожерелье?
– Во-первых, что за слово «драпанула»? Во-вторых, подойди, я подвяжу тебе волосы, чтобы ты не купала их в тарелке. И в третьих, что тебе за дело до женщины, которая оказалась столь плохо воспитанной? Это личное дело Гастона.
– Но, бабушка, если это его личное дело, то почему об этом все говорят и даже в «Жиль Блаз» пишут?
– Прекрати. Тебе достаточно знать, что поведение госпожи Лианы д'Экзельманс противоречит здравому смыслу. Тут ветчина для твоей матери, я накрыла её тарелкой, поставь на холод.
Жильберта уже спала, когда вернулась её мать: Андре Альвар, на афишах «Опера-Комик» мелким шрифтом в самом низу. Госпожа Альварес, не отрываясь от пасьянса, спросила её, по обыкновению, не очень ли она устала. Отдавая дань принятым в их семье правилам вежливости, Андре попеняла матери, что та ждала её и не ложилась спать, и госпожа Альварес отвечала ей как всегда:
– Я никогда не засыпаю, пока ты не вернёшься. Поешь ветчины, рагу в кастрюльке, ещё тёплое. Есть печёные сливы. Пиво на окне.
– Жижи спит?
– Конечно.
Андре Альвар поужинала с аппетитом убеждённого мизантропа.
Подгримированная, она была ещё очень хороша собой, но без грима сразу бросались в глаза покрасневшие веки и бледные губы. Поэтому тётя Алисия и говорила, что её успехи кончаются за порогом театра.
– Ты хорошо пела, дочь моя? Андре пожала плечами.
– Да, я пела хорошо. А что толку? Ты же понимаешь, что за Тифэн мне всё равно не угнаться. О Господи! Что за жизнь, и как только я её терплю!
– Такую жизнь ты выбрала себе сама. Но, полагаю, тебе было бы куда легче, – нравоучительным тоном говорила госпожа Альварес, – если бы у тебя кто-то был. Не может молодая женщина жить одна, это противоестественно. Ничего удивительного, что ты видишь всё в чёрном цвете.
– О! Мама, не начинай, пожалуйста, всё сначала, я очень устала. Какие новости?
– Никаких. Все говорят лишь о разрыве Гастона с Лианой.
– Да, это наделало шуму. Даже в этой нашей дыре, в «Опера-Комик», ни о чём другом не болтают.
– Что ж, понятно, такое случается не каждый день.
– А что он собирается делать? Есть уже кто-нибудь на примете?
– О чём ты говоришь? Прошло ещё так мало времени. Гастон в отчаянии. Ты не поверишь, но ещё без четверти восемь он сидел вот за этим столом и играл с Жильбертой в пикет. Говорит, что не примет участия в празднике Цветов.
– Не может быть!
– Представь себе. Если он не передумает, разговоров будет ещё больше. Я очень советовала ему всё взвесить, прежде чем на такое решиться.
– В театре говорят, что будто бы есть шансы у одной девицы, из «Олимпии». Она там выступает под именем Кобра, у неё какой-то акробатический номер: представляешь, выносят на сцену корзинку, малюсенькую, там и фокстерьеру было бы тесновато, и она из неё вылезает, извиваясь как змея.
Госпожа Альварес презрительно выпятила свою широкую нижнюю губу.
– Гастон Лашай всё же не опустится до артистки мюзик-холла. Согласись, что он ведёт себя, как подобает холостяку в его положении: связи у него только среди дам полусвета.
– Смазливые коровы, – пробормотала Андре.
– Выбирай слова, дочь моя. Это пошло, называть всё своими именами. Все любовницы Гастона из хороших семей. Связь с известной дамой полусвета – это единственный достойный образ жизни в ожидании блестящей женитьбы, при условии, что он вообще когда-нибудь женится. Во всяком случае, мы узнаем обо всём одними из первых. Гастон так доверяет мне! Видела бы ты, как он просил меня заварить ему ромашку! Мальчишка, настоящий мальчишка. Впрочем, ему всего тридцать три. И какая ноша на плечах, это его богатство.
1 2 3 4 5 6 7