Джослин отвечала за контакты с клиентами на маленьком винограднике; собачий питомник появится еще не скоро и никогда не сможет ее обеспечивать. Горди прожил шестнадцать лет, в его последний день на земле Сильвия и Дэниел взяли отгул и вместе с Джослин отвезли пса к ветеринару. Они сели снаружи на лужайке, и Горди умер у Джослин на руках. Потом они просто сидели в машине. Вести было некому: никто не мог сдержать слез.
— Как ты? — спросила Джослин Сильвию. В кухне у них была одна минута наедине и сотня несказанных вещей, о которых они молчали при Аллегре. Аллегра была любимицей Дэниела, единственной дочерью; она сразу и навсегда приняла сторону матери, но это выглядело неестественным и всех нас огорчало.
Кухня, само собой, была красиво оформлена: тумбы с бело-голубым плиточным верхом, медные ручки, антикварная плита. Сахара сидела у раковины, демонстрируя свой изящный африканский профиль. Когда все разойдутся, ей дадут вылизать тарелки, но это секрет, а она умеет хранить секреты.
Джослин споласкивала бокалы. В городе была такая жесткая вода, что в посудомоечной машине они наверняка поцарапаются, приходилось мыть руками.
— Ходячий труп, — ответила Сильвия. — Знаешь, как раньше Дэниел меня злил? Оказывается, я была очень счастлива замужем. Тридцать два года. Как будто сердце вырвали из груди. Кто бы мог подумать?
Джослин поставила бокал и взяла холодные руки Сильвии в свои скользкие, мыльные ладони:
— Я все эти годы очень счастлива не замужем. Все будет хорошо.
Только сейчас она поняла, что тоже теряет Дэниела. Она не отказалась от него — просто дала попользоваться. А между тем, пока Джослин разводила собак, протирала лампочки и читала книги, Дэниел собрал вещи и уехал.
— Я тебя очень люблю, — сказала она Сильвии.
— И как я могла забыть, что большинство браков заканчивается разводом? — спросила Сильвия. — Остен этому не учит. У нее в конце всегда свадьба или две.
Тут появились Аллегра, Пруди и Бернадетта, с кофейными чашками, салфетками и тарелками. Возможно, из-за слов Сильвии это чем-то напоминало свадебную процессию. Золотистый свет отражается в окнах. Снаружи молчаливый туман. Женщины заходят в кухню одна за другой, держа перед собой грязную посуду. Наконец мы снова в сборе.
— Le monde est le livre des femmes, — объявила Пруди.
Бог знает к чему. Может, и всерьез, губы все-таки остались видны — если это не очередная ирония. Так или иначе, вежливого ответа мы не придумали.
— Моя драгоценная, любимая Сильвия, — сказала Джослин. Крошечная, женственная капелька слюны упала изо рта Сахары на каменный пол. Наши вилки и ложки в раковине сползли под мыльную пену. Аллегра обняла мать и положила ей голову на плечо. — Это еще не конец.
Джослин рассказывает о выставке собак:
Как правило, для начала судья просит всех владельцев провести собак по рингу и выстроить в линию вдоль барьера. Пока собаки идут, судья стоит в центре и оценивает грацию, пропорции, здоровье.
Когда собаки занимают наиболее выгодную стойку, судья лично проверяет прикус, глубину грудной клетки, упругость ребер, угол плеча, шерсть и выставочную кондицию. У самцов надо вручную удостовериться в наличии двух яичек.
Потом владельцы опять водят собак, теперь уже по очереди: сначала от судьи, чтобы тот оценил их сзади, затем обратно к нему, для осмотра спереди. Судья ищет дефекты в движениях: правильно ли собака идет, не слишком ли сближает лапы? Какая у нее походка: свободная или скованная, легкая или зажатая? На финальных этапах судья может попросить, чтобы владельцы водили соперников в парах для непосредственного сравнения и выбора победителя.
На выставке собак в центре внимания чистопородность, экстерьер и темперамент, но все держат в уме деньги и селекцию.
Март. Глава вторая, в которой мы читаем «Чувство и чувствительность» с Аллегрой
Вот неполный список того, чего нет в книгах Джейн Остен:
убийства с узким кругом подозреваемых
ожесточенные поцелуи
девочки, одетые как мальчики (обратное бывает реже)
шпионы
маньяки-убийцы
плащи-невидимки
архетипы Юнга, прискорбнее всего — двойники кошки
Но не будем о минусах.
— По-моему, самые лучшие страницы у Остен — это где Фанни Дэшвуд обстоятельно, шаг за шагом, уговаривает мужа не давать денег его мачехе и сестрам, — сказала Бернадетта. Она повторяла эту мысль на разные неубедительные лады, а Аллегра слушала, как дождь тихо стучит по крыше, окнам и веранде. Сегодня Бернадетта явилась в каком-то сиреневом бедуинском одеянии. Она подстриглась, оставив волосам меньше простора для импровизации, и выглядела очень хорошо; самое удивительное, что достигнуто это было чудесным способом, без зеркал.
Погода стояла холодная и сырая, как бывает в апреле, когда ты уже решишь, что весна пришла. Последняя насмешка зимы. Мы сидели вокруг камина в огромной гостиной Сильвии; через открытую дверцу было видно, как огонь стелется по дровам. С высокого потолка из клена «птичий глаз» на маленькую компанию смотрела сотня глазков.
В дождь у Аллегры часто ныл локоть; она машинально потирала его, но, заметив, что мать смотрит, остановилась и попробовала ее отвлечь.
— Я люблю, когда есть развитие, — согласилась она. — Повторение надоедает, — подразумевалась Бернадетта, но Аллегра промолчала бы, если б та могла понять, — потому что ни к чему не ведет. Особенно мне нравится такое развитие, которое все переворачивает с ног на голову. От одной крайности к другой.
Аллегра жила противоположностями — либо объедалась, либо умирала с голоду, либо замерзала, либо горела, либо валилась с ног, либо бурлила энергией. Она вернулась домой в прошлом месяце, когда ушел отец. Джослин смотрела на Аллегру с одобрением. Очень хорошая дочь. Без нее Сильвии было бы совсем одиноко.
С Аллегрой никому не бывало одиноко. Столько жизни — любой воспрянет духом. Единственное — но Джослин об этом думать не хотелось, — Аллегра... она необычайно глубоко все переживала. Одно из ее восхитительных качеств: плакать вместе с плачущими.
Сыновья Сильвии тоже могли ее подбодрить, особенно Диего. Энди не умел сочувствовать долго, хотя на час-другой его хватало. Жаль, Диего не удалось приехать — у него работа, семья. Но Диего развеселил бы Сильвию. Аллегра же могла распереживаться так, что в итоге приходилось ее утешать, даже если трагедия лично твоя.
Джослин поняла, что Сильвия держит себя в руках ради Аллегры. Вынуждена притворяться счастливой, когда ей так плохо. Кто посмел бы такого требовать? Она представила, как Сильвия варит Аллегре суп и наполняет ванну, закутывает в шали, укладывает на диван и отпаивает чаем. Нет, чтобы Сильвия носилась с Аллегрой сейчас — это уж слишком. Украдкой взглянув на разбросанные вокруг плеера коробки от компакт-дисков, Джослин поняла: кто-то упивался своим горем, причем не Сильвия — если только она вдруг не увлеклась Фионой Эппл. Откуда в Аллегре столько эгоизма?
Впрочем, она всегда была трудным ребенком. Красивым, без сомнения. Она унаследовала темные глаза матери и блестящие волосы отца, в лице сочетались лучшие черты обоих, фигура была как у Сильвии, только сексуальнее. А вот родительского самообладания и спокойствия ей не досталось. Счастливая Аллегра была безудержна, несчастная — безутешна, но потом, когда ты уже давно сдался, вдруг затихала сама. У Сильвии в репертуаре имелось несколько приемов для маленьких сыновей. «Был бы ты песиком, я бы потерла тебе за ушками, чтобы не плакал, — говорила она и терла за ушками. — Был бы ты котиком, почесала бы тебе шейку, — и чесала. — Был бы ты лошадкой, потрепала бы по носику. Был бы птичкой, погладила брюшко, — гладила, — но, — быстро задирала ему рубашку, — ты мальчик», — и громко дула в живот, прижимаясь мокрыми губами, пока он не заходился от смеха. Аллегру такая игра привела бы в ярость.
Однажды, листая женские журналы Сильвии, четырехлетняя Аллегра расстроилась, что в них столько белых мест. «Я не люблю белое, — сказала она. — Это так скучно. — И разрыдалась. — Так скучно, так много белого». Всхлипывая, она просидела больше часа, просматривая каждую страницу и закрашивая белки глаз, зубы, пространство между абзацами, вокруг рекламы. Она плакала потому, что видела; ей такое не под силу; вся жизнь пройдет в безнадежных, бесконечных попытках исправить эту безвкусицу. Она постареет, но никуда не денется от белых простыней, белых стен, своих белых волос.
Белого снега.
— Начало чем-то напоминает сказку, — заметил Григг. — Интересный вариант. Давным-давно доброй мачехой после смерти ее любимого мужа стала помыкать злая падчерица.
Официально в этом месяце нас принимала Аллегра, но поскольку дом и еда принадлежали Сильвии, получалось, что хозяйка Сильвия. И в этой роли, как ее ни назови, Сильвия поклялась себе: Григг останется доволен. Он пришел последним — она успела забеспокоиться и от этого обрадовалась ему еще больше. Бернадетта никогда не простит им, если Григг снова сбежит. Он только что высказал очень интересную мысль.
— Интересная мысль, — ответила Сильвия. — В обществе, где деньги переходят к старшему сыну, ничего необычного тут нет, правда? Но часто ли об этом пишут в книгах? Большинство писателей равнодушны к проблемам пожилых женщин. Мисс Остен, как всегда, молодец!
— Но на самом деле книга не столько о миссис Дэшвуд, сколько о юных и красивых дочерях, — возразила Пруди. Она пришла с собрания учительского профсоюза, непривычно накрашенная и политизированная. Ее брови слегка отросли, или же она их подрисовала, и слава богу; только ораторский голос все портил. Профессиональная болезнь, предположила Сильвия, надо посочувствовать и так далее. До конца вечера ее произношение наверняка исправится. — За исключением вводной части. Полковник Брэндон не намного моложе, но влюбился не в миссис Дэшвуд, а в ее младшую дочь. Пожилой мужчина еще может влюбиться. Пожилой женщине — не стоит.
Пруди сказала это без задней мысли, однако мысль не заставила себя ждать. Какой faux pas она только что совершила. Справедливости ради, такие проколы ей вроде несвойственны, да? Но тогда это было тем более заметно. Ходили слухи, что у Дэниела есть другая, что Сильвию он бросил не из-за несчастливого брака, а сгоряча. Пруди решила уточнить, что не имела в виду Сильвию, хотя — для своего возраста Сильвия выглядит хорошо, но, если честно, какие могут быть перспективы в пятьдесят с чем-то?
— Не... — сказала Пруди, однако Бернадетта начала одновременно с ней и продолжила. И останавливаться не собиралась. Дождь отмерял длину ее речи. Пламя из синего сделалось оранжевым — от одной крайности к другой. В топке упало полено.
Бернадетта умела говорить и в то же время наслаждаться тишиной. Ничто не нарушало ее покой меньше, чем звук собственного голоса. У Сильвии такая благодать, не то что у Джослин. Сильвия жила в центре, рядом со студенческим городком, но в стороне от улицы — прямо за женским обществом, то ли «Фи Бета Пи», то ли «Пи Бета Фи». Место было укромное, мирное, если не считать конкурсных дней, когда целую неделю толпа девиц распевала на лужайке; «Мечты мои — "Фи Бета Пи" (или наоборот), бум, бум», — словно русалки морякам. Само собой, на конкурсной неделе клуб здесь не собрался бы. Уйди Дэниел в такую неделю, Бернадетта поняла бы. Джослин рассказывала ей, что Дэниел встречается с женщиной, которая годится ему в младшие сестры.
Джослин знала, каково покинутому отцом ребенку. Но конечно, все иначе, когда ребенок взрослый и живет отдельно. Аллегра имела полное право скучать по отцу, хотя иначе, нежели Сильвия. Сильвия теперь одна изо дня в день; Аллегре просто испортили Рождество. У нее больше нет настоящего дома. Праздники будут разрезаны пополам, словно грейпфрут.
Декабрь еще далеко, но, зная Аллегру, Джослин подозревала, что она об этом уже задумывалась. Рождество всегда столько значило для нее. В детстве она за несколько дней начинала терзать себя страхами: вдруг ей не понравятся подарки, вдруг ее желания останутся неуслышанными. По ночам Аллегра засыпала в слезах, предчувствуя разочарование. К рождественскому утру вся семья бывала сыта по горло.
На самом деле она никогда не просила чего-то редкого или дорогого — почему бы ее не порадовать? Завидев наконец подарки, Аллегра приходила в дикий восторг.
Она любила сюрпризы и, разорвав обертку, визжала от счастья, что бы ни было внутри. «Это мне? — спрашивала она, словно не могла поверить. — И это мне?»
Каждый год ей давали некоторую сумму на подарки другим, и Аллегра тратила ее разумно, однако денег все равно никогда не хватало. Поэтому она стала добавлять свои поделки — рисунки для братьев, сшитые из картинок книжечки для родителей и Джослин, Пепельницы и игрушки. Камешки и сосновые шишки в блестках. Обложки и календари. Аллегра взрослела, и самодельные подарки вытесняли покупные. Художественного дара — она подчеркивала — у нее не было. Просто способности. Отец научил ее обращаться с электроинструментами, и в старших классах она выбрала не кулинарию, а ремесло. К тому времени Аллегра моделировала мебель и украшения. Тогда она и сделала стеклянный кофейный столик, куда Джослин только что поставила сумочку, — по всем меркам вполне приличный.
Теперь она продавала свои поделки в магазинах, через Интернет и на ремесленных ярмарках. В последнее время Аллегра выискивала на блошиных рынках сломанную бижутерию, треснувшие бусины и разбитые камеи, дробила их, а из полученных осколков делала мозаику, вроде рыбьей чешуи. Сильвия носила новый браслет — изящную цепочку из непарных сережек. Выглядело гораздо симпатичнее, чем может показаться, и подтверждало, что сердце у Аллегры чуткое — как всегда. Весь прошлый сочельник она вместе с рождественским хором обходила больницы и дома престарелых в Сан-Франциско, пела гимны вторым сопрано. У Сильвии над камином стояла ее фотография — в фиолетовой мантии и с горящей свечой. Серебряную рамку Аллегра сделала сама. Мадонна с пылающими щеками, глаза как зеркала.
— Второстепенные персонажи у Остен превосходные, — заметил Григг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29