— О господи! — я приоткрыл один глаз. — Который час?— Ровно полдень. Вам нельзя больше спать, Калверт.— Полдень?! Я просил разбудить меня в пять. Да знаете вы... — Идите сюда. — Он отошел к окну, я медленно опустил ноги с кровати и последовал за ним. Хатчинсон кивнул в сторону окна: — Что вы думаете об этом? Я уставился в серый непроницаемый мир за окном.— Что я там должен увидеть, кроме чертова тумана?— Туман.— Вижу, — сказал я с идиотским выражением. — Это туман.— Я слушал новости для тех, кто в море, в два часа ночи. Они обещали, что туман на рассвете рассеется. Однако чертов туман и не думает рассеиваться. Зато рассеялся туман в моих сонных мозгах. Они потопили «Нантсвилл» в ночь с понедельника на вторник, однако у них не было возможности начать работу ни в ту ночь, ни в следующую: ветер был достаточно свежий в бухте Торбея, один бог знает, что вытворял шторм вблизи Бойл-нан-Уам. Однако они могли начать работы прошедшей ночью, они начали работы этой ночью, потому что водолазного бота не было в эллинге Даб-Сгейра. Бронированная камера на «Нантсвилле» старого образца, как утверждают владельцы судна, можно вскрыть ее автогенам за пару часов. За прошлую ночь, работая втроем без перерыва, они могли поднять на поверхность довольно много золота — но черт побери меня совсем, если они могли поднять все. Все восемнадцать тони. Я занимался подъемом затонувших кораблей до того, как меня нанял дядюшка Артур, так что я представляю, сколько там работы. Им нужна была еще одна ночь, чтобы закончить. Они должны были дожидаться захода солнца, чтобы мы не обнаружили их. Но с таким же успехом они могли работать и в такой туман, как сейчас. Это куда лучше, чем дожидаться ночи.— Дайте знать дядюшке Артуру. Скажите, что мы выходим. На «Файркресте».— Он тоже захочет пойти.— Он захочет остаться. Он знает, черт побери, что должен остаться. Скажите ему: Бойл-нан-Уам.— Разве не Даб-Сгейр?— Вы же знаете, что мы не можем пойти туда до полуночи.— Я забыл, — медленно проговорил Хатчинсон. — Мы не можем пойти туда до полуночи.Бойл-нан-Уам не заботился об упрочения своей жуткой репутации. Нынче в полдень вода тут была неподвижна, и только легкая зыбь набегала с юго-запада. Мы перевели дизель на подводный выхлоп, и даже в рулевой рубке почти не слышен был мерный рокот нашего двигателя. Даже если открыть дверь рубки, звук не становился намного слышнее. Но мы держала дверь рубки открытой не для того чтобы прислушиваться к собственному двигателю.Тим Хатчинсон внимательно следил за показаниями глубиномера.— Вы уверены, что нам нужно идти вдоль этого выступа с глубиной четырнадцать саженей, Калверт?— Уверен. Нам нужна именно эта глубина. На отметке семь саженей здесь прекрасное ровное дно, но семи саженей мало, чтобы скрыть надстройки и мачты сухогруза. От семи до четырнадцати саженей идет резкий спуск. А после четырнадцати обрыв, я там уже везде тридцать пять саженей. Чтобы работать на такой глубине нужно специальное оборудование.— Уж больно узкий этот выступ, — проворчал он. — Меньше кабельтова. Надо ухитриться точно уложить корабль на дно и не промазать...Хатчинсон перевел ручку газа на нейтраль и вышел на палубу. Мы дрейфовали сквозь опаловую гущу тумана. Тихое урчание дизеля только подчеркивало мертвую тишину вокруг. Хатчинсон вернулся в рубку.— Боюсь, что вы правы. Я слышу звук мотора.Я прислушался — и вскоре различил отчетливый звук работающего компрессора.— Чего же вы боитесь?— Сами знаете — чего. — Он чуть двинул вперед рукоять газа и повернул штурвал на четверть оборота. Мы медленно двинулись по дуге в сторону больших глубин. — Вы собираетесь спускаться туда.— Вы думаете, я рехнулся? Думаете, я хочу лезть туда? Меньше всего я хотел бы туда спускаться, черт побери, — и вы прекрасно знаете, черт вас возьми, что я должен спускаться!— Половину, Калверт. Возьмите половину нашего вознаграждения, бога ради, мы ведь ни черта не делаем.— Можете поставить мне пинту в отеле «Колумбия». Ваше дело держать это корыто там, где я высажусь. Мне вовсе не улыбается до конца моих дней болтаться в Атлантике, когда я вернусь с «Нантсвилла». Он посмотрел на меня так, словно хотел сказать: «если» вернешься, а не «когда». Но вместо этого сказал:— До них примерно кабельтов. — Около того. Трудно определить в тумане.— Бросайте якорь.Я бросил якорь. Не наш, обычный, на цепи, а небольшой, на канате длиной в сорок саженей. Потом вернулся в рулевую рубку и надел акваланг. — Не забудьте, — сказал Хатчинсон, — когда подниметесь на поверхность, просто дрейфуйте по течению, и оно само принесет вас сюда. Я оставлю дизель работать на малых оборотах, чтобы вы могли услышать подводный выхлоп за двадцать ярдов. Надеюсь, этот чертов туман не рассеется. Иначе вам придется плыть до Даб-Сгейра.— Это было бы прелестно. А что будет с вами, если туман рассеется?— Обрублю канат и дам деру.— А если они погонятся за вами?— За мной? Каким образом? Бросив двух или трех мертвых водолазов на «Нантсвилле»?— Видит бог, — сказал я с раздражением, — вам не следовало бы говорить о мертвых водолазах на «Нантсвилле»!На борту «Нантсвилла» было три водолаза — живых, а не мертвых, и работали они как черти. Как могли бы работать черти под таким давлением, на такой глубине. Стальной канат подъемника, который служил мне путеводной нить" в недра «Нантсвилла», заканчивался стальным кольцом с четырьмя цепями, прикрепленными к четырем углам корзины из стальной сетки. Два водолаза нагружали корзину небольшими стальными ящичками, которые они вытаскивали из люка на веревках — примерно по одному ящику в минуту. Ящики были небольшие, но тяжелые: в каждом было по четыре 28-фунтовых золотых слитка. Каждый ящик целое состояние. И на борту «Нантсвилла» таких состояний было триста шестьдесят. Я попробовал прикинуть скорость разгрузки. В корзину входит шестнадцать ящичков. Шестнадцать минут на погрузку. Еще десять — чтобы поднять корзину, выгрузить и спустить обратно. Скажем, сорок штук в час. За полтора часа шестьдесят. После полутора часов работы они должны сменить водолазов. Сорок минут, включая две остановки для декомпрессии — по двенадцать и двадцать четыре минуты — плюс время на переодевание и спуск. Пусть будет час. Значит, они будут выгружать по шестьдесят ящиков за каждые два с половиной часа. Двадцать четыре ящика в час — но кто скажет мне, сколько их еще осталось в бронированной камере «Нантсвилла»? Трос подъемника дернулся, полная корзина начала подниматься. Водолазы сопровождали ее, придерживая на цепях, чтобы она не цеплялась за надстройку. Я начал спускаться в люк. Внизу и справа от меня я вдруг увидел луч света. Луч двигался, потому что шел от фонаря на шлеме третьего водолаза. Водолаз был в бронированной камере.Они не стали подбирать ключ к сейфу. Они просто вырезали автогеном кусок броневой обшивки, примерно шесть футов на четыре. Я приблизился к проему и заглянул внутрь. Там было достаточно света помимо фонаря водолаза. Мне хватило пяти секунд, чтобы сосчитать оставшиеся слитки. От трехсот шестидесяти ящиков осталось примерно сто двадцать.Что-то вдруг коснулось моего запястья. Я глянул вниз и увидел линь — нейлоновый линь, который тянул к себе водолаз, чтобы привязать к ручке очередного ящичка. Я быстро убрал руку. Он стоял спиной ко мне. Он был занят привязыванием линя, но он покончил с этим двумя быстрыми движениями и выхватил нож из ножен на поясе. Я пытался понять, зачем ему нож. Нож был предназначен для меня. Возможно, он повернул голову и краем глаза увидел меня. Или почувствовал натяжение линя. Или его шестое чувство работало лучше моего. И даже в тяжелом водолазном костюме он двигался слишком быстро для меня. Он был уже в четырех футах от меня, а я все еще торчал на месте: после всех этих приключений реакция у меня стала как у мешка с цементом. Шестидюймовое лезвие ножа блестело в его поднятой руке, но бог знает, зачем ему понадобился нож. Он бы и без ножа справился с двумя такими, как я. Потому что это был Квиин.Я смотрел прямо ему в лицо с каким-то парализующем любопытством.Я видел его лицо, видел, как он затылком нажимает на клапан, чтобы стравить лишний воздух, я ждал, что он нажмет подбородком кнопку телефона. Но он и не думал этого делать: Квиин никогда не просил о помощи и теперь он тоже в помощи не нуждался. На губах его играла усмешка. Маска скрывала мое лицо, но он знал, что имеет дело именно со мной. Он медленно двигался вперед, готовясь к броску.Секунды замешательства истекли. Я двинулся назад, прочь от бронированной камеры. Вдруг я наткнулся на воздушный шланг, тянувшийся к шлему Квиина, схватил его и потянул вниз, налегая всей тяжестью, чтобы лишить Квиина равновесия. Остро отточенное лезвие пропороло мой скафандр от нижнего ребра до правого плеча. Я сильнее дернул шланг. И тут я потерял Квиин из виду он исчез в облаке блестящих воздушных пузырьков. Шланг, выдерживающий чудовищное давление морских глубин, не мог выдержать встречи с лезвием отточенного как бритва ножа, потому что нож был в руке самого сильного человека, которого я когда-либо знал. Квиин перерезал собственный воздушных шланг, и теперь никакие силы в мире не могли его спасти. Надеюсь, когда сообщники вернутся и обнаружат его, они решат, что произошел несчастный случай, что Квиин запутался и случайно перерезал шланг, пытаясь освободиться.Я сделал так, как Хатчинсон советовал мне, предоставил течению доставить меня на «Файркрест» — и возвращение не составило мне труда. Хатчинсон помог мне вскарабкаться на палубу, и помощь его была весьма кстати.— Рад тебя видеть, братец! — сказал он. — Вот уж не думал, что придет день, когда Тим Хатчинсон будет тысячу раз умирать от страха, однако этот день пришел. — Как обстоят дела?— Нормально. У нас есть время. Еще пять или шесть часов. — Пойду вытащу якорь.Три минуты спустя мы легли на обратный курс. Я без сил сидел на койке, пытаясь наскоро забинтовать глубокую рану, тянущуюся от нижнего ребра до плеча. Вошел Хатчинсон. Я не видел его лица, но его застывшая фигура была весьма красноречива.— Что случилось, Калверт?— Квиин. Я встретил его в бронированной камере.Он подошел и молча стал помогать мне накладывать повязку. — Квиин умер, — утвердительно произнес он.— Квиин умер. Он перерезал собственный воздушный шланг. Я рассказал все, что случилось, и он ничего не ответил. Он не произнес и дюжины слов на обратном пути до Крейгмора. Я знаю, он не поверил мне. Знаю, он никогда не поверит. И дядюшка Артур тоже. Он до конца дней своих не поверит мне. Но его реакция весьма отличалась от реакции Хатчинсона — его лицо выражало профессиональное удовлетворение.— Не прошло и двадцати четырех часов, — торжественно заявил он за чаем, — с тех пор, как я приказал Калверту найти и обезвредить этого типа любым способом, какой он сочтет нужным. Должен признаться, что не думал, что этот способ будет именно таким: нож и воздушный шланг. Хороший удар, мой мальчик, очень точный удар. Шарлотта Скурос поверила мне. Не знаю почему, но она мне поверила. Пока она сдирала временную повязку и накладывала новую, я рассказал ей все. И она поверила мне и не задавала никаких вопросов, а когда я поблагодарил ее за повязку и за доверие — она улыбнулась мне.Шесть часов спустя, за двадцать минут до одиннадцати вечера — крайний срок нашего выхода на «Файркресте» — Шарлотта смотрела на меня, как обычно смотрят женщины, которые что-то задумали и не могут решиться на исполнение: отнюдь не ласковым взглядом.— Простите, Шарлотта, — сказал я. — Мне искренне жаль, но ничего не выйдет. Вы не пойдете с нами. — Она была одета в черные брюки и свитер — самая подходящая одежда, чтобы идти или намереваться идти с нами на полуночную увеселительную прогулку. — Мы собираемся не на пикник на Темзе. Вспомните, что вы сами говорили утром. Там будут стрелять. Вы думаете, мне хочется видеть, как вас убьют?— Я останусь внизу, — настаивала она. — Я буду очень осторожна. Пожалуйста, Филипп, разрешите мне пойти с вами.— Нет.— Вы говорили, что готовы ради меня на все. Помните?— Это нечестно, и вы его знаете. Все, чтобы помочь вам, я имел в виду. А не то, что приведет к вашей смерти. Пусть убьют кого угодно, только не вас.— Кого угодно? Вы так ко мне относитесь?Я кивнул.Она посмотрела на меня долгим взглядом, ее глаза удивленно расширились, губы зашевелились, словно она силилась что-то сказать и не могла.Туман к тому времени поредел, видимость была не менее ста ярдов. Я посмотрел на светлую Т-образную щель, образовавшуюся в том месте, где створки ворот эллинга неплотно примыкали друг к другу и чуть-чуть не доставали до крыши постройки.— Сейчас, — сказал я и повернулся к Хатчинсону. — Ширина корпуса у нас пятнадцать футов. Ворота не шире двадцати. Тут нет ни бакена, ни какой-либо отметки. Кроме того, скорость приливного течения четыре узла. Вы в самом деле рассчитываете провести судно в этот проход достаточно быстро, чтобы снести ворота, я не посадить нас по пути на камни?— Другого пути все равно нет.Со стороны это, видимо, походило на все что угодно, только не на спокойное вхождение. Хотя ворота были не заперты, створки все же соскочили с петель, и мы появились в проломе среди обломков. При этом скорость снизилась на один узел. Алюминиевая носовая мечта с любимой телескопической антенной дядюшки Артура вспорола обшивку ворот, прежде чем саму ее срезало с неприятным металлическим скрежетом как раз на уровне рулевой рубки. Это стоило еще одного узла. Еще на одни узел снизил скорость винт, отрабатывающий полный назад, но все же мы двигались слишком быстро до тех пор, пока скрежет, хруст дерева — частично нашей обшивки, но большей частью ворот, — и визг резиновых шин, густо навешенных на носу, не прекратился, и мы со страшным ударом не остановились, зажатые между водолазным ботом и левой стенкой эллинга. Дядюшка Артур был, должно быть, в весьма растрепанных чувствах — так же, как и обшивка его возлюбленного «Файркреста». Хатчинсон дал малый вперед, чтобы удерживать судно в заклиненном положении, и включил прожектор — не столько для того, чтобы освещать и без того ярко освещенную внутренность эллинга, сколько для того, чтобы ослепить свидетелей нашего вторжения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28