по сравнению с этими сигарами то, что курил дядюшка Артур, было вроде духов Шарлотты Скурос.— Простите за вторжение. Вы Тим Хатчинсон?— Да. А ты кто, малыш?— Филип Калверт. Я хочу воспользоваться передатчиком на одной из ваших шхун, чтобы связаться с Лондоном. Кроме того, мне нужна ваша помощь. Вы не представляете, насколько это срочно. Много жизней, не говоря уж о нескольких миллионах фунтов, будут потеряны в ближайшие двадцать четыре часа. Он пронаблюдал, как отвратительного вида облако ядовитого дыма поднялось к низкому потолку, затем перевел взгляд на меня.— А ты сам случайно не разбойничек, малыш?— Я не бандит, слышишь ты, большая черная обезьяна! И пожалуй, можно обойтись без «малыша», Тимоти.Он посмотрел прямо перед собой, его глубоко посаженные, угольно-черные глаза стали не дружескими, как бы мне хотелось, но хотя бы веселыми.— Туше! — как говаривала моя француженка — гувернантка. Может быть, вы и не бандит. Тогда кто вы, Калверт?Снявши голову, по волосам не плачут. Этот человек не станет помогать мне, если не узнает правду. А помощь его, похоже, была бы крайне полезна. Поэтому второй раз за эту ночь н второй раз за всю свою жизнь я сказал:— Я агент службы безопасности. — Слава богу, что дядюшки Артура не было здесь, его давление от такого нарушения конспирации подскочило бы так, что он не выжил бы. В отличие от Мак-Дональда н Шарлотты, Хатчинсон узнал не просто правду, он узнал всю правду.— Будь я проклят, если это не самая жуткая история, которую мне доводилось слышать! И все прямо под нашим гадким носом. — Слушая его речь, трудно было решить, австралиец он или американец — позднее я узнал, что Хатчинсон много лет провел во Флориде, где ловил тунцов. — Так это вы были на той трещотке? Однако, братец, от тебя ни днем ни ночью не скроешься. Беру назад свои слова насчет «малыша». Что вы хотите, Калверт?Я объяснил ему, что рассчитываю на его личную помощь этой ночью, надеюсь использовать и шхуны вместе с экипажами в течение двадцати четырех часов, а также должен немедленно воспользоваться передатчиком. Он кивнул:— Рассчитывайте на нас. Я скажу своим мальчикам. Можете качать передачу прямо сейчас.— Я бы предпочел, чтоб мы с вами поднялись прямо сейчас на борт нашей шхуны, — сказал я. — Вы бы подождали там, а я бы вернулся сюда к передатчику.— У вас еще есть о чем посекретничать с вашими ребятами, а?— Я просто боюсь, что нос «Файркреста» в любу" минуту воткнется прямо в эту дверь.— Тогда я предлагаю сделать по-другому. Я подниму ребят, мы возьмем «Шарман» — это та шхуна, что ближе к сараю, — н подойдем к «Файркресту». Я перейду к ним на борт, и мы покрутимся вокруг да около, пока вы передаете свое сообщение. Потом вы перейдете туда, а мальчики вернут «Шарман» на место.Я подумал о водоворотах вокруг рифов, о пенных бурунах в устье залива и спросил:— А не рискованно выходить в море на ваших судах в такую ночь?— А чем вам не нравится эта ночь? Прекрасная свежая ночь. Лучше не надо. Это еще что, я помню, как мои ребята выходили отсюда в шесть часов вечера в декабре, в самый настоящие шторм, — Была серьезная необходимость?— Представьте себе, очень серьезная. — Он улыбнулся. — У нас кончились все запасы, и ребята спешили добраться до Торбея, пока не закрылись кабаки. Все будет о'кей, Калверт.Больше я ничего не сказал. Было пределом мечтаний иметь Хатчинсона при себе до конца этой ночв. Мы вышли в коридор, и тут он заколебался;— Двое из моих ребят женаты. Я думаю...— Они будут вне опасности. Кроме того, они будут как следует вознаграждены за работу.— Не портите нам удовольствие, Калверт. — Для человека с таким громыхающим басом он иногда выглядел удивительно мягким. — Мы не возьмем денег за такую мелочь.— Я не нанимаю вас, — сказал я устало. Слишком многих мне пришлось переубеждать в эту ночь, чтобы бороться еще с Тимом Хатчинсоном. — Страховая компания назначила премию. Я имею указания предложить половину вам.— А, ну это совсем другое дело. Я не прочь облегчить карманы страховой компании. Но не половину, Калверт, не половину. Ведь тут работы на один день, после того, что вы уже сделали. Двадцать пять процентов нам, а двадцать пять вам и вашим друзьям.— Вы получите половину. Другая половика пойдет на компенсацию тем, кто пострадал от них. Например, в Эйлен-Ораве есть старая супружеская чета, которым кроме мечты жить дружно и умереть в один день нужно еще как-то прокормиться до этого дня. — А вы ничего не получаете?— Я получаю свое жалованье, размер которого я обсуждать не собираюсь, потому что это больной вопрос. Работник службы безопасности не имеет права на премию.— Вы хотите сказать, что можете быть избиты, застрелены, наполовину утоплены и искалечены при очередной попытке вас прикончить, и все это за какое-то вшивое жалованье? Вы нормальный, Калверт? Какого черты вы этим занимаетесь?— Это не оригинальный вопрос. Я задавал себе такие вопросы раз по двадцать в день. А иногда и чаще. Но эти времена уже прошли.— Я пойду поднимать мальчиков. Их имена эти хранители золота должны выбить на мраморе. Или выгравировать. Мы будем на этом настаивать.— Награда полагается в виде премии и никакой другой. В зависимости от того, какую часть товаров удастся спасти. Мы очень надеемся найти груз с «Нантсвилла». Много шансов на то, что найдем. Премия составит десять процентов. Ваших — пять. Минимум, на который можете рассчитывать вы и ваши ребята, это четыреста тысяч фунтов, максимум — восемьсот пятьдесят. Тысяч фунтов, я имею в виду.— Повторите еще раз... — Он посмотрел так, словно ему на голову упала башня лондонского Тауэра. Я повторил, и спустя некоторое время он смотрел так, словно на голову ему упал всего лишь телеграфный столб. Он строго сказал. — За такую плату можно рассчитывать на очень серьезную помощь. Больше и говорить нечего. Выкиньте из голову всякие мысли насчет объявления в газете. Тим Хатчинсон — ваш.Он провел «Шарман» между Сциллой и Харибдой на выходе из этого ужасного залива на полном ходу. Покрытые пеной рифы тянулись к нам с обеих сторон. Он, казалось, не замечал их. Да он просто не смотрел на них! Двое его мальчиков — этакие заморыши ростом шесть футов и два дюйма или около того — всю дорогу откровенно зевали от скуки. Хатчинсон установил точное место расположения «Файркреста» задолго до того, как я вообще начал различать контуры судна в тумане, и подвел к нему «Шарман» так аккуратно, как я бы сумел прижать свой автомобиль к бордюру ясным днем — да и то в лучшие мои времена. Я перепрыгнул на борт «Файркреста», что вызвало там страшный переполох, поскольку ни дядюшка Артур, ни Шарлотта не услышали даже шороха при нашем появлении. Объяснив им ситуацию и представив Хатчинсона, я вернулся на «Шарман». Пятнадцать минут спустя, закончив радиосеанс, я вновь оказался у себя на борту. Дядюшка Артур и Тим Хатчинсон были уже закадычными друзьями. Бородатый гигант-австралиец был предельно учтив и респектабелен, не забывая добавлять обращение «адмирал» к каждой своей фразе; дядюшка же был искрение рад и чувствовал себя обязанным Тиму за его появление на борту. Что касается меня, то я почувствовал, что мой авторитет капитана судна поставлен под сомнение, и так оно и было.— Куда мы теперь направляемся? — спросила Шарлотта Скурос. Я был несколько ошарашен тем, что она так же искренне радовалась присутствию Хатчинсона, как и дядюшка Артур.— Даб-Сгейр, — сказал я. — Пора навестить лорда Кирксайда и его очаровательную дочь.— Даб-Сгейр! — Она отпрянула от меня. — Вы же говорили, что ответ надо искать в Эйлен-Оране или на Крэйгморе?— Так оно и было. Но только ответы на некоторые частные вопросы. Но конец пути — на Даб-Сгейр. Конец пути и конец радуги.— Вы говорите загадками, — сказала она холодно.— Только не для меня, — охотно пояснил Хатчинсон. — Конец радуги, мадам, это место, где зарыт котелок с золотом. Так говорят легенды.— Что касается меня, я предпочел бы котелок с кофе, — сказал я. — Кофе для четверых, и приготовлю я его сам, собственными честными руками.— Я бы предпочла пойти спать, — сказала Шарлотта. — Я очень устала.— Вы сварили кофе для меня, — сказал я с шутливой угрозой. — Теперь придется выпить мой. Все должно быть по-честному.— Ну, тогда побыстрее.Я сделал все очень быстро. Поставил четыре чашки на жестяной поднос, всыпал в каждую солидную дозу растворимого кофе, добавил в каждую молока и сахара, а в одну из них кое-что еще. Недовольства качеством кофе не возникло.— Не понимаю, почему бы вам всем троим не пойти спать? спросил Хатчинсон, осушив свою чашку. — Или вы думаете, мне нужна помощь? Вне всякого сомнения, в помощи он не нуждался. Шарлотта Скурос отправилась спать первой — она вдруг почувствовала себя очень сонной, в чем я ничуть не сомневался. Она уснет крепко. Дядюшка Артур и я ушли чуть позже, Тим Хатчинсон пообещал разбудить меня, когда мы подойдем к берегу с западной стороны Даб-Сгейра. Дядюшка Артур закутался в плед на диване в салоне. Я пошел в свою каюту и лег. Я лежал три минуты, потом встал, взял трехгранный напильник, осторожно выбрался в коридор и постучал в дверь каюты Шарлотты. Ответа не было, поэтому я открыл дверь, вошел, бесшумно запер дверь и включил свет. Она, разумеется, спала, она была за миллион миль отсюда. Она даже не смогла добраться до постели и улеглась прямо на ковре, не раздеваясь. Я положил ее на койку и накрыл парой одеял. Но прежде приподнял край рукава и изучил следы, оставленные веревками.Каюта была не очень большой, и потребовалась лишь одна минута, чтобы найти то, что я искал.Как Тим Хатчинсон нашел этот старый пирс, несмотря на дождь, мрак н туман — это выше моего разумения. Может быть, он сам расскажет позднее. Он послал меня на нос с фонарем, но будь я проклят, если смог хоть что-то разглядеть. Он шел будто по радиопеленгу. Тим дал реверс мотору, подождал, пока нос судна фута на два уйдет под настил пирса, пока я выберу подходящий момент для прыжка, потом дал полный назад и исчез в тумане.Всю дорогу от пирса до плато над ним я скользил и карабкался, поскольку никто не позаботился снабдить лестницу перилами хотя бы со стороны моря. А я вдобавок был тяжело нагружен. Фонарь, пистолет и моток каната — я не собирался подобно Дугласу Фербенксу взбираться на бастионы замка Даб-Сгейр, но мой опыт подсказывал, что канат не будет лишним во время увеселительной прогулки по острову с обрывистыми берегами. И кроме этих мелочей я нес нелегкое бремя моих лет, так что я еле дышал, когда выбрался наконец на вершину. Я повернул не к замку, а на север, вдоль поросшей травой полосы. Полосы, с которой взлетал на своем «Бичкрафте» старший сын лорда Кирксайда в тот день, когда он со своим будущим родственником разбились; полосы, над которой каких-нибудь двенадцать часов назад пролетали мы с Вильсоном после разговора с лордом Кирксайдом и его дочерью; полосы, в самом конце которой я надеялся найти то, что ищу, но не был уверен, что найду. Не был уверен тогда. Теперь я был уверен.Полоса была ровной, без ям и бугров, поэтому я старался не включать без нужды мой фонарь в обтянутом резиной корпусе.Я не знал, насколько далек обрывистый край утеса от конца травянистой полосы, и не собирался проверять это с риском для жизни. Я встал на четвереньки и пополз, освещая путь светлячком. Я достиг края через пять минут и сразу же обнаружил то, что искал. Глубокие борозды на кромке утеса — дюймов восемнадцать шириной и до четырех дюймов глубиной. Следы были не очень свежими. Это были следы, оставленные самолетом «Бичкрафт». Они запустили моторы, дали полный газ и выбили подпорки. Не набрав достаточной скорости, чтобы подняться в воздух, самолет без единого человека на борту перевалил через кромку утеса, пропоров при движении эти канавы, и упал. Это было все, что мне нужно — это и еще дыра в обшивке шлюпки Оксфордской экспедиции, и еще круги под синими глазами Сьюзан Кирксайд. Теперь я не сомневался.Мне повезло, что я подошел к замку именно в этом месте если бы я подошел с другой стороны, с подветренной, я бы ни за что не уловил запах табачного дыма. Очень слабый запах, ничего похожего на вонючие сигары дядюшки Артура, и уж совсем слабенький по сравнению с карманным арсеналом отравляющих веществ Тима Хатчинсона, но тем не менее это был табачный дым. Кто-то у ворот курил сигарету. Общеизвестно правило, что на посту нельзя курить. С этим я полностью согласен. Я взял пистолет за ствол и стал осторожно красться вперед. Часовой стоял, прислонившись к воротам, силуэт его был виден плохо, но огонек сигареты был великолепным ориентиром. Я подождал, пока он сунет сигарету в рот третий раз, и в тот момент, когда она ярко разгорелась, почти ослепив часового, шагнул вперед и ударил рукояткой пистолета в то место, где должен был находиться его затылок. Он стал валиться назад, я подхватил его, и тут что-то больно ткнуло меня в ребро. Штык, и что характерно — очень острый штык. Штык был примкнут к винтовке «Ли-Энфилд 303». Весьма воинственно. Это уже не похоже на обычную предосторожность. Наши друзья забеспокоились всерьез, а я понятия не имел как разузнать, что им известно и что они предполагают. Время теперь работает против них так же, как и против меня. Через два часа рассвет.Я взял винтовку и осторожно двинулся к кромке утеса, прощупывая штыком землю перед собой. Когда у вас в руках винтовка со штыком, у вас в запасе лишних пять футов до края, за которым начинается вечность. Я нашел этот край, отступил назад и сделал сбоку две параллельные царапины на мокром торфе, обрывающемся у самого края. Потом вытер приклад и бросил винтовку на землю. На рассвете караул сменят, и тогда, надеюсь, они придут к тому выводу, какой мне нужен.Удар был не так силен, как мне показалось, часовой уже шевелился и слабо стонал, когда я вернулся. Это было к лучшему, а то пришлось бы тащить его на себе. Я был не настолько в форме, чтобы таскать на себе кого-то. Я затолкал ему в рот носовой платок, и стоны прекратились. Это опасный метод, я знаю — пленник с простудой или разбитым косом через четыре минуты умирает от удушья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28