— Моя жена, джентльмены, — сказал Скурос. Он приподнялся и пустил по кругу фотографию темноволосой, темноглазой женщины, улыбка украшала ее скуластое славянское лицо. — Моя первая жена Анна. Мы были вместе тридцать лет. Брак это не обязательно плохо... Это Анна, джентльмены.Будь я рабом светских приличий, я должен был бы ударить его, растоптать. Чтобы мужчина демонстрировал в компании, что он держит у изголовья фотографию бывшей жены, после того, как он дал вонять веем, что нынешняя жена утратила привлекательность, после того, как он унизил ее — в это было невозможно поверять. Этого, да еще следов от веревок на руках его нынешней жены, было достаточно, чтобы застрелять его. Но я не мог этого сделать. И я не стал бы этого делать, потому что читал по глазам этого старого шута, по его голосу, что творилось в его душе. Если тут была игра — то самая искусная игра, какую мне доводилось видеть, а слеза, скатившаяся по его щеке, заслуживала всех Оскаров, какие были вручены со дня основания кинематографа. Если же это не было игрой, то значит передо мной был несчастный и одинокий человек, забывший весь мир, сосредоточившийся на единственной вещи, которая осталась ему от той, что он любил и что ушла безвременно. И так оно и было.И если бы здесь не было спокойной, гордой, не униженной Шарлотты Скурос, которая невидящим взглядом уставились в огонь, я бы и сам чего доброго расчувствовался. Но поскольку она сидела рядом, мне не составило труда скрыть свои чувства. Однако кое-кто не смог этого — и отнюдь не из сочувствия к Скуросу. Мак-Каллэм, шотландский адвокат, бледный от отвращения, поднялся, что-то пробормотал о плохом самочувствии, пожелал нам доброй ночи и вышел. Бородатый банкир остался сидеть. Скурос не заметил, что кто-то вышел, он все смотрел перед собой невидящим взглядом, словно и он, и его жена что-то хотели увидеть в языках пламени. Фотография лежала у него на коленях. Он даже не взглянул на капитана Блэка, когда тот вошел и сказал нам, что катер подан.Когда катер высадил нас на борт нашего судна, мы выждали, пока он не пройдет половину пути до «Шангри-Ла», закрыли дверь салона, отодрали прибитый к палубе ковер и сняли его. Я аккуратно поднял газетный лист, я под ним, на тончайшем слое специального порошка обнаружились четыре четких отпечатка ног. Мы обследовали обе носовые каюты, машинное отделение и кормовой отсек, и все те шелковые нити, которые мы так старательно завязывали перед отбытием на «Шангри-Ла», все они были оборваны.Кто-то — их было по крайней мере двое, если судить по отпечаткам ног, — обшарил «Файркрест» сверху донизу. Они затратили на эту работу по меньшей мере час, и мы с Ханслеттом не меньше часа пытались выяснить, что им было надо. Мы не нашли ничего.— Ну, — сказал я, — мы хотя бы знаем, зачем они нас так старательно удерживали на борту «Шангри-Ла».— Чтобы обеспечить им свободу действий здесь. Именно поэтому катер не был подан сразу — он был здесь.— Что еще?— Есть еще что-то. Я не мог бы в этом поклясться, но что-то есть.— Скажешь мне утром. А когда будешь разговаривать с дядюшкой в полночь, постарайся добыть у него информацию, какую удастся, насчет всех этих типов на «Шангри-Ла» и о враче, который лечил бывшую леди Скурос. И еще кое-что я бы хотел знать о бывшей леди Скурос. — Я объяснил ему, что бы я хотел узнать. — И между делом переведи яхту к острову Гарв. Мае придется вставать в половине четвертого, а ты потом можешь спать хоть до скончания веков. Я должен был выслушать Ханслетта. Я снова должен был выслушать Ханслетта. И снова ради самого же Ханслетта. Но я не знал, что у Ханслетта и впрямь будет возможность спать до скончания веков. Глава 4Среда, 5 утра — сумерки Неприятности начались сразу же, как я высадился на берег. Сразу же, как я попытался высадиться. В обуви на резиновой подошве я пытался втащить резиновую лодку на скользкие, покрытые тиной камни — некоторые были до шести футов в поперечнике, а до береговой линии оставалось еще двадцать ярдов. Преодолевая их даже при дневном свете, можно переломать ноги, а в полной темноте это верный способ быстро и эффективно покончить с собой. При третьей попытке я разбил фонарик. Несколько ударов о камни, и компас постигла та же судьба. При этом глубиномер остался невредим. Глубиномер, конечно, весьма способствует поискам дороги через лес ночью.Выпустив воздух из лодки и спрятав ее, я пошел вдоль линии берега, удаляясь от поселка Торбей. По логике вещей, если идти так довольно долго, то придешь к той самой песчаной косе на дальнем конце острова, на которой приземлится вертолет. Но по той же самой логике, когда лес доходил до самой кромки берега или попадались обрывистые, изрезанные участки, я сослепу шагал в пустоту и падал в море. Это повторялось регулярно и, выудив себя из воды в третий раз, я бросил эту затею и пошел напрямую через лес.Единственными моими проводниками были косые струи дождя и рельеф местности. Коса, к которой я направлялся, лежала не востоке, а ветер дул почти точно с запада, так что пока холодный дождь стегал меня по шее сзади, я шел в правильном направлении; для проверки достаточно было помнить, что остров Торбей в профиль напоминает дикого кабана, хребет которого тянется с востока на запад, значит, когда земля под ногами начинала клониться влево или вправо, я начинал сбиваться с пути. Но порывы ветра то в дело непредсказуемо меняли направление, хребет кабана имел отростки и неровности, и в результате много времени терялось понапрасну. За полчаса до рассвета — если верить часам, потому что темно было так же, как н в час ночи, — я начал сомневаться в том, что успею к сроку. А если вертолет не прибудет, мне придется вернуться сквозь холод к сырость туда, где я спрятал лодку, а потом, окончательно замерзшему и голодному, дожидаться, пока вновь стемнеет, и только к ночи я смогу вернуться на «Файркрест» незамеченным. Сейчас у меня еще оставалось в запасе двадцать четыре часа. К ночи у меня останется только двенадцать. Я побежал.Пятнадцать минут бега, бог знает сколько сокрушительных ударов о деревья, и я услышал его. Сначала слабый, еле различимый, потом постепенно нарастающий рокочущий звук двигателя вертолета. Он появился рано, слишком рано, черт побери, он приземлялся там, ничего не обнаружил и вот теперь возвращается на базу! В отчаянии я даже не подумал, как он мог приземлиться в незнакомом месте при практически полной темноте. Я уже готов был зажечь сигнальный факел, я даже вытащил его наполовину из кармана, во тут же сунул обратно. Было условлено, что факелом я укажу место посадки, если я зажгу его здесь, вертолет последует на огонь, напорется на верхушки сосен, и это будет конец всему.Я побежал еще быстрее. Прошло много лет с тех пор, как мне приходилось пробегать больше двух сотен ярдов зараз, поэтому я задыхался н хрипел, легкие сипели как драные кузнечные мехи. Но я бежал что было сил. Налетал ив деревья, спотыкался о корни, падал в канавы и опять врезался а эти чертовы деревья, я низко растущие ветки царапали мне лицо. Я выставил перед собой руки, во это не помогло — я все равно натыкался на стволы. Один, два, три раза я слышал как звук мотора исчезает на востоке, в третий раз я был уверен, что он больше не появится. Но каждый раз он возвращался. Небо уже начало светлеть на востоке, но я еще не видел вертолет; для пилота же все внизу было темным, как ночь. Земля под ногами вдруг исчезла, я снова упал. Я напрягся, выставил руки вперед, чтобы не удариться о другой край канавы. Но протянутые руки ничего не нашли. Никакой опоры. Я продолжал падать, это была оконечность острова Торбей. Я скатился по травянистому склоку в лег навзничь на мокрый мягкий песок. Все еще хрипя и задыхаясь, пытаясь перевести дух, я все-таки выкроил время, дабы возблагодарить провидение и те миллионы лет, что превратили зазубренные береговые камни в этот прекрасный, мягкий песчаный пляж.Вертолет снова появился с востока на высоте примерно триста-четыреста футов. Я выбежал на середину косы, вытащил факел, содрал с него защитное покрытие и дернул запальный шнур. Сразу вспыхнул бело-голубой магниевый свет, столь ослепительный, что мне пришлось защитить глаза другой рукой. Факел горел лишь тридцать секунд, но этого было достаточно. Вертолет завис почти прямо над моей головой, обдавая острым, раздражающим запахом выхлопных газов. Два вертикальных луча с носа и хвоста высветили на песке сверкающие белые круги. Через двадцать секунд полозья мягко погрузились в песок, рев мотора стих, лопасти медленно вращались по инерции. Я никогда не летал на вертолете, но видел их достаточно, так вот этот в полумраке казался самым больший из всех, что мне доводилось видеть. Правая дверца сдвинулась, и когда я приблизился, в лицо мне ударил луч фонаря. Кто-то, судя по экльскому выговору уроженец Ронда-Велли, спросил:— Вы, Калверт?— Я. Можно войти?— А откуда мне знать, что Калверт?— Я же сказал. Слушай, парень, не будь таким занудой. Разве тебе приказано спрашивать у меня удостоверение?— У вас что, нет никаких документов? Совсем никаких?— Ты что — плохо соображаешь? Мог бы сообразить, что кое-кто никогда не носит документов, чтобы его нельзя было опознать. Или ты думаешь, что я случайно оказался здесь в пяти милях от жилья, и у меня случайно оказался в кармане сигнальный факел? А может, ты хочешь лишиться работы еще до захода солнца? Очень многообещающее начало наших совместных действий...— Мне приказали соблюдать осторожность... — Он был осторожен, как кот, беспечно уснувший на согретом солнцем тротуаре. Особой сердечности тоже не чувствовалось. — Лейтенант Скотт Вильямс, Военно-воздушные силы. Адмирал прислал меня в ваше распоряжение. Влезайте.Я забрался в кабину, закрыл дверцу и уселся. Он не протянув руки, включил свет и спросил:— Черт возьми, что это с вашим лицом?— А что случилось с моим лицом?— Кровь. Сотня маленьких царапин.— Сосновые иглы. — Я рассказал, как его произошло. — А почему такая большая машина? На ней можно перевезти батальон.— Четырнадцать человек, если быть точным. Я вытворял много всего, а этой жизни, Калверт, но я никогда не полетел бы на двухместной малютке в такую погоду. Может сдуть с неба на землю. С двумя пассажирами на этой машине можно заполнить все запасные баки.— И вы можете летать целый день?— Более или менее. В зависимости от скорости. Чего вы хотите от меня?— Для начала вежливости. Или вы не любите рано вставать?— Я пилот морской спасательной службы, Калверт. Это единственная на базе машина, достаточно большая для поиска в такую погоду. И я должен был вылететь на поиск, а не на какие-то игры в шпионы. Не знаю, насколько все это важно, но где-то милях в пятидесяти отсюда люди, может быть, из последних сил цепляются за спасательный плотик. Это моя работа. Но я должен выполнять приказ. Так что вы от меня хотите?— Вы имеете в виду «Морэй Роз»?— Вы тоже слышали? Да, ее.— Она не погибла. Она вообще не терпела бедствия.— Что это вы говорите? Передача новостей...— Я сказал все, что вы должны знать, лейтенант. Это было нужно, чтобы я мог исследовать этот район, не вызывая подозрений. Нужно было придумать убедительный повод. Поиск «Морей Роз» — именно такой повод. Пришлось сочинить сказку...— Фальшивка?— Фальшивка.— И вы смогли это подстроить? — медленно сказал он. — Вы смогли подделать передачу новостей?— Да.— Чтоб мне провалиться на этом месте! — Он в первый раз улыбнулся. — Виноват, сэр. Лейтенант Вильямс — для вас просто Скотт — обрел свою обычную бодрость и готов действовать. Что дальше?— Вы хорошо знаете береговую линию и острова в этом районе? — С воздуха?— Да.— Я здесь уже двадцать месяцев. Спасение на море, в промежутках армейские и морские учения, а также спасение альпинистов. Основная моя работа связана с командос. Я знаю этот район насколько это вообще в человеческих силах.— Я ищу место, где можно спрятать лодку. Довольно большую лодку. Сорок, может быть, даже пятьдесят футов. Для этого годится вместительный эллинг, небольшой залив, скрытый зарослями, или бухта, вход в которую трудно заметить с моря. Между Ислэем и Скаем.— Только и всего? А вы представляете, сколько это сотен миль, если взять береговую линию всех островов? А может, даже тысяч... Сколько мы потратим времени на эту работу? Месяц?— Времени у вас до захода солнца. Но подождите. Следует исключить все населенные центры — даже если это два-три домика, стоящие рядом. Исключить все известные рыболовные районы. Исключить районы, где проходят регулярные пароходные линии. Это поможет?— Более чем достаточно. А что же мы в самом деле ищем?— Я уже сказал.— О, кей, о, кей! Не мое дело рассуждать и выяснять причины. У вас есть какие-нибудь соображения, откуда начнем и каким районом ограничим поиск?— Давайте сначала двинемся на восток к материку. Двадцать миль вверх по берегу, двадцать миль на юг. Затем исследуем пролив Торбей в остров Торбей. Затем острова к западу и северу. — Через пролив Торбей проходит пароходная линия.— Я имел в виду ежедневные рейсы. Пароход на Торбей ходит два раза в неделю.— Пристегните ремни и наденьте эти наушники. Сегодня нас потрясет и покачает. Надеюсь, вы хороший моряк.— А зачем наушники? — Таких больших я еще не видел: четыре дюйма в диаметре и толщиной в дюйм, они были сделаны из чего-то вроде натуральной резины. Микрофон был прикреплен на пружине к головному обручу.— Для ушей, — добродушно сказал лейтенант. — Чтобы у вас не лопнули барабанные перепонки. И чтобы вы не оглохли на неделю после всего этого. Представьте себя внутри стального барабана посреди цеха, где делают паровые котлы, да еще рядом работает дюжина отбойных молотков, и вы получите представление о том удовольствии, какое вас ожидает.Наш первый заход в северном направлении вдоль побережья материка начался с ложной тревоги, одной из множества за этот день. Минут через двадцать после вылета мы заметили реку, маленькую, но все же реку, впадающую а море. Мы поднялись вверх по течению на милю, затем внезапно появились деревья, которые подступали к самым берегам с обеих сторон в том самом месте, где начиналось скалистое ущелье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28