– У него есть оружие, и он в джунглях стреляет. Только еды у него очень мало, и поэтому ваш слуга посылает ему продукты. Очень странно, конечно, ведь я всегда думал, будто у солдат хороший паек.
Краббе почувствовал легкую тошноту.
– Он рассказывает о большой помощи аборигенов, которые доставляют продукты в джунгли зятю вашего слуги, а тот ими делится со своими товарищами. Китайцы очень щедрые. Хотя я очень долго сидел у них в тюрьме, все равно говорю, самые щедрые в мире люди. И самые преданные. – Отец Лафорг сиял, не замечая, то ли из-за теней, то ли из-за полной своей поглощенности призрачным миром Китая, нараставшей бледности Краббе. – Много могу вам поведать о щедрости ко мне китайцев. Один раз, например, сильный ветер свалил мою церквушку…
– Вот теперь, – объявил Хардман Краббе, – тебе действительно нужен юрист.
11
Виктор Краббе лег в постель очень поздно, очень усталый. Вместе с Хардманом и отцом Лафоргом он провел душный час в комнатках А-Виня, где простодушный старик выслушивал многословные речи, подвергался перекрестному допросу, все без особого толку. Собеседование представляло собой лингвистический кошмар – с английского на французский, с него на китайский или просто с французского на китайский, потом точно так же обратно; упреки и угрозы по-малайски от Краббе, крики птицы-подранка. Ни священника, ни слугу не удалось убедить в совершении одного из ужаснейших преступлений против законов Чрезвычайного положения. У Краббе голова шла кругом. Вся их компания, словно в ватном мире лихорадочного бреда, перебрасывала из рук в руки вопросы, ответы, следила, как они меняют цвет, форму, роняла, теряла, и все это на зловонном фоне сушившихся ящерок, тигриных клыков, древних яиц, жирных кошек, портрета Сунь Ятсена. А-Винь по окончании оставался невозмутимым. Сидел по-портновски на койке, обхватив мозолистые ступни, с застывшей улыбкой беззубого рта, время от времени удовлетворенно кивал, нередко недопоняв или недослышав. Мячик часто пропадал в его глухоте. Он руководствовался простой логикой: если дочкин муж нуждается в горсточке риса, разве семья просто-напросто не обязана помогать? Солидарность. Концепция Государства никогда не могла прийти ему в голову, где прочно утвердилось Святое Семейство. Но, втолковывал Краббе, коммунисты дурные, жестокие, хотят свергнуть нынешнюю власть, править с помощью расстрельных рот, резиновых дубинок. Начал даже рассказывать истории про отрубленные головы и выпущенные кишки. Никакой разницы. А-Винь как бы даже радовался перспективе правления красных китайцев в Малайе. Кровь сильнее идеологии. Кроме прочего, зять – человек молодой, всегда усердно трудился, храбро бился с японцами. Хороший парень. Враг Человечества? Чепуха.
Искренняя невинность – опаснейшая на свете вещь. Краббе содрогнулся, осознав свое собственное положение. Он всегда сам оплачивал счета за продукты – Фенелла ему не экономка, – никогда не трудясь проверять. Фенелла как-то раз вроде прокомментировала напрасные траты, но Краббе не обратил внимания. Теперь мысленно видел, как террористы сидят за копчушками, которые он недоеденными отправлял обратно, за огромными окороками, от которых отрезано лишь несколько кусочков, за холодной, завернутой в газету яичницей, за горами вареного риса с кэрри, возвращавшимися каждый вечер на кухню. А-Винь даже не крал ничего: просто пользовался привилегией слуги присваивать объедки, крошки и хвосты.
В такой ситуации, видимо, не годились никакие ортодоксальные меры. А-Виня следовало сдать полиции, но тогда самого Краббе тоже. Стукнуть органам безопасности – придется давать неприятные разъяснения. Как минимум, выгнать А-Виня, но рано или поздно он в старческом слабоумии расскажет все китайцам, тогда как есть люди, необязательно китайцы, которых обрадует обвинение Краббе в сношеньях с врагом. Неразумно изгонять А-Виня из его изолированного Эдема. Он никогда не ходит в город, встречается только с малайцами, не слишком заинтересованными в Чрезвычайном положении, да с несколькими сакаями с трубками для стрельбы, да с шоферами торговых фургонов. А как насчет самих торговцев? Вряд ли у них возникнут особые подозрения, разве что у одного оптового поставщика, заказчиками которого были супруги Краббе. Даже если в каком-то беспошлинном кедае приказчики и толкуют о горах мяса, съеденных новым директором школы, им вполне могут припомниться времена славных в прошлом обильных званых обедов. А колоссальный болезненный аппетит Толбота подкрепляет уверенность в неумеренном потреблении пищи экспатриантами из Службы просвещения. Будущее хозяина А-Виня можно обезопасить, немедленно сократив заказы, но пускай А-Винь плывет в собственной лодке. Краббе тревожило прошлое: «УЧИТЕЛЬ-ЭКСПАТРИАНТ СНАБЖАЕТ СКРЫВАЮЩИХСЯ КОММУНИСТОВ-ТЕРРОРИСТОВ». Хардману и отцу Лафоргу можно предположительно доверять. Но в целом дело в высшей степени неприятное. Одно хорошо: сократятся счета за продукты, Краббе сбросит вес и сэкономит деньги.
И все-таки он поднялся к последнему обильному завтраку с кисловатым привкусом во рту. После рабочего утра с многочисленными сигаретами причина кисловатости позабылась. С приближением мусульманского месячного поста учебный семестр заканчивался, выставлялись экзаменационные отметки. Один учитель по имени (в котором Краббе никак не мог разобраться) мистер Ганга Дин прибежал сгоряча с сообщением об имеющемся у него неопровержимом свидетельстве, что Абдул Кадыр продал своему классу вопросы – по два доллара за вопрос – и что Краббе найдет подтверждение этому в астрономических оценках наиболее состоятельных учеников Абдул Кадыра. Вдобавок Краббе прочитал несколько ответов по истории, превозносивших мифическое индийское правление в XIX веке в Малайе и проклинавших свергнувших его британцев:
«Сэр Рафлс убил много малайцев за неуплату жестоких налогов и выстроил большую тюрьму, где малайцев, индусов, китайцев пытали, а солдаты отрубали головы детям, играя жестокую шутку на потеху смеющимся англичанам».
Через пять минут после финального утреннего звонка он сидел за своим столом с переполненной пепельницей перед стопкой ведомостей с невразумительными отметками. Вошел торжественный отлакированный мистер Джаганатан.
– Хочу с вами поговорить, мистер Краббе. По-моему, нам лучше выйти, так как клерки-малайцы хорошо понимают английский. Разговор очень серьезный.
– Вы имеете в виду Абдул Кадыра?
– По-моему, нам лучше выйти.
И они пошли по сухой траве спортивной площадки. Солнце поднялось высоко, воздух полнился детским шумом, звоночками велосипедов, ехавших домой. Мистер Джаганатан, с головой оросившейся под солнцем, с мокрыми подмышками, заговорил:
– Мистер Краббе, я все про вас знаю.
– Простите?
– Слишком поздно просить прощения, мистер Краббе. Я узнал очень-очень серьезные вещи. Никому не скажу. Но вы должны понять, у вас один выход.
«Долго ждать не пришлось», – думал Краббе. И с горечью вспомнил, что здесь, в колониальном обществе, не бывает секретов. Тем не менее предъявил Джаганатану изумленное лицо, готовое в любой момент изобразить гнев.
– Может, лучше объяснитесь, мистер Джаганатан.
– Объяснюсь. Прямо скажу, здесь, сейчас и без всяких вступлений, все, что мне стало известно о вашей политике.
– У государственных служащих нет никакой политики, мистер Джаганатан. Вы так долго служите, что должны это знать.
– Тем хуже, мистер Краббе, учитывая характер вашей политики. Не тратя слов попусту, мистер Краббе, скажу: я узнал, что вы – видный коммунист и приехали сюда помогать коммунистам-террористам в джунглях под видом обучения малайских малышей.
– Обвинение очень серьезное, мистер Джаганатан. Надеюсь, вы понимаете его серьезность.
– Отлично понимаю, мистер Краббе. А также понимаю серьезность вашей работы в школе, вашей ответственности за невинные умы, которые вы намерены развратить порочными коммунистическими доктринами.
– Я не стану сердиться, мистер Джаганатан. Не будь ваши утверждения столь клеветническими, почувствовал бы искушение посмеяться. Какие у вас есть свидетельства в подтверждение этого дикого заявления?
– Свидетельством служит то, что об этом мне рассказал хорошо знающий вас человек, мистер Краббе. Мужчина, знакомый с вами много лет. Он учился в одном с вами университете и говорит, что вы даже тогда были выдающимся коммунистом.
– Вы не мистера Хардмана в виду имеете?
– Никого другого, мистер Краббе. Я слышал это совсем недавно из его собственных уст. Больше того, при свидетеле в лице джентльмена, ответственного за аборигенов. Я очень огорчен, мистер Краббе. – Он весь вспотел от горя; рубашка промокла от горя.
– Ясно. И вы, естественно, этому джентльмену поверили?
– Я не хотел, мистер Краббе. Но обязан подумать о бедных невинных детях.
– Правильно, мистер Джаганатан. – Краббе чувствовал не столько злобу, сколько опустошение. Всегда жди предательства. Господи помилуй, что Хардман может против него иметь? Краббе решил, что знает: старая зависть маленького первокурсника-альбиноса, робевшего женщин, к преуспевающему, выдающемуся студенту третьего курса, собиравшемуся жениться на хорошенькой талантливой девушке. И зависть оттого, что Хардман во время войны пострадал больше, чем Краббе. А потом новый мир Хардмана без корней, бедность, эксцентричная женитьба. Хардман действовал быстро. Но достаточно ли всего этого для оправданья предательства? Наверно, приходится постоянно учиться, постоянно изумляться.
– Мистер Джаганатан, – медленно произнес Краббе. – Можете делать все, что вам будет угодно. Я не собираюсь опровергать или подтверждать ваше предположение. Если желаете верить этой невероятной истории, пожалуйста. Можете принимать меры в любой миг, как только пожелаете. Но запомните, у вас потребуют доказательств, весьма решающих доказательств. Ради вашего личного блага прошу тщательно подумать, прежде чем действовать.
– Но, мистер Краббе, я не хочу действовать. Знаю, это мой долг, но я читал Шекспира, понимаю ценность милосердия. – Милосердие струилось по его лицу, пробивалось сквозь рубаху. – Вы должны сделать простое дело. Просто должны попросить перевода. Не имею желания губить вашу карьеру. Хочу только, чтоб вы не развращали здесь бедных детей, в школе, где я так давно работаю.
– Знаете, мистер Джаганатан, у вас должно быть желание погубить мою карьеру. Будь у меня решительные доказательства, что вы были коммунистом, я бы немедленно начал вашу карьеру губить. Немедленно сообщил бы полиции. И успокоился бы, только увидев вас запертым в камере.
Мистер Джаганатан улыбнулся с потной снисходительностью.
– Вы человек молодой, мистер Краббе. Возможно, уже осознали ошибки на своем пути. Может, уже точно знаете, что делаете. Даю вам шанс.
– Какие у вас доказательства? – спросил Краббе. – Если честно, мистер Джаганатан, по-моему, все это блеф. Хотите меня выставить с самого моего появления в школе. Теперь предпринимаете первую полноценную попытку от меня избавиться. Знаете, не получится. Вам известно не хуже, чем мне, что в этой дьявольски глупой клевете ничего нет. Хардман что-то против меня имеет, вы тоже. Утверждаете, будто я коммунист. Хорошо, то же самое я могу сказать про вас, про Абана, султана, Верховного комиссара. Только надо иметь доказательства, веские доказательства. Вы отлично понимаете, будь я проклят, что не осмелитесь пойти с этим в полицию. Просто абсолютная бесстыдная гнусность, вы за нее ответите… – Он слишком быстро выходил из себя. Сглотнул, замолчал. Джаганатан его успокоил улыбкой и жестом.
– Ну-ну, мистер Краббе. Нехорошо вот так вот терять контроль над собой. Здешний климат совсем не годится для этого. Сквозь рубаху видно, как у вас сердце колотится. Пойдите теперь домой, полежите немножечко, отдохните, подумайте о моих словах. Я могу стать вашим другом, мистер Краббе. Прошу совсем немного, а потом уж вы сможете ничуть меня не бояться. Ну, идите, успокойтесь, мистер Краббе, успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь.
Краббе чувствовал, что лишается сил, слыша успокоительно певучий голос, вспомнив, как в другой раз Джаганатан тем же самым тоном советовал отдохнуть, вспомнив упоминание Толбота о «колдунах». Взглянул на Джаганатана, но обнаружил, что щурится на солнце, а на Джаганатана смотреть не может. Бред, разумеется, чертовщина.
– Вы за это заплатите, Джаганатан, – буркнул он. – Богом клянусь.
– Вы сами заплатите, мистер Краббе, если за ум не возьметесь. Идите домой, отдохните, потом напишите в Куала-Лумпур короткую просьбу о переводе. Очень просто. Вам никогда тут не нравилось, мистер Краббе, вам здесь все ненавистно. Вы будете гораздо счастливей в любом другом месте, гораздо счастливей.
Краббе потащился по травянистому склону к машине, стараясь соображать. Доказательства. Допустим, Хардман злоумышленно прицепился к А-Виню, привлек в качестве переводчика невинного отца Лафорга. Допустим, он дал Джаганатану то самое свидетельство очевидца… Допустим наихудшее – обратился в органы безопасности, посоветовав проследить за очередными послами сакаев, обнаружить дорогу в укрытие. Зачем, зачем, зачем? Неужели Хардману хочется его вышвырнуть таким гнусным образом? Карьеру погубить? Какой за всем этим реальный мотив? Или просто в этом примитивном штате живет некое особое вековечное зло, бесы старше исламских и даже индусских, изгнанные в джунгли, молча действуют посредством мужчин с топорами, колдунов, друзей-предателей, мужчин, которые почти против воли жестоки к своим женам, как он к Фенелле?
Добравшись домой, Краббе обнаружил стол, накрытый на одного, а на столе сложенную записку.
«Абан лично позвонил и пригласил поехать с ним на водопады в Бедеба. Почему бы и нет. Возможно, вернусь поздно. Не волнуйся. Ф.».
Он мрачно съел грандиозный эдвардианский полдник – суп из бычьих хвостов, жареную рыбу соль, яичницу по-шотландски, говядину с овощами, сливки с жженым сахаром, камамбер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24