– Но если бы я объяснила ей все…
– Не надо нам ничего объяснять, – грубовато перебил ее Шон.
Он вышел из темноты на слабо освещенную тропинку, ведущую к дому, как и прошлый раз одетый в потрепанные джинсы и свитер с закатанными рукавами. На руках – следы древесной смолы, волосы влажные – должно быть, Шон только что принял душ.
– Можно, я зайду к вам на минутку? Мне что-то нехорошо, – пробормотала Китти, внезапно почувствовав ужасную слабость. Казалось, она вот-вот упадет.
Его темные глаза окинули ее настороженным взглядом – он, вероятно, считал, что Китти притворяется с какой-то целью. Но наверное, вид у нее и впрямь был неважный, поскольку Шон угрюмо кивнул и сделал ей знак следовать за ним.
Китти прошла по дорожке, посыпанной гравием, в дальний угол двора. Высокий деревянный забор почти скрывал от глаз автостраду, пролегавшую сразу за домом, но не спасал от яркого света фар проносящихся мимо автомобилей и рева двигателей.
Справа, почти у самого забора, стоял небольшой домик, который Китти поначалу приняла за сарайчик. Шон направился к нему, и Китти поняла, что это его жилище. «Ну да, он ведь уже не ребенок, – подумала она. – И дома-то Шон живет только ради Хизер и больного отца».
– Раньше тут жил художник, а это была его мастерская, – пояснил Шон, слегка усмехнувшись и словно удивляясь, что творческий человек мог обитать в такой дыре. – Кухни нет, зато есть водопроводный кран и туалет.
Над входом на веревке висел тибетский колокольчик, и перезвон его латунных трубочек приветствовал гостью.
Комната, в которую вошла Китти, была на удивление уютной: на полу лежал двуспальный матрас, с высокой табуретки свешивались побеги филодендрона, на стене висели одежда и несколько полок, уставленных потрепанными томиками в бумажных обложках.
Она взглянула наверх и застыла как завороженная. Над головой сияли звезды и месяц – крыша бывшей мастерской была застеклена.
Шон проследил за ее взглядом и с гордостью заметил:
– Да, я сплю под открытым небом, и мне не нужен будильник.
Сквозь жалюзи на окнах пробивался свет фар автомобилей, низкий рокот моторов то нарастал, то затихал вдалеке. Но Китти этого не замечала. Она стояла, запрокинув голову к потолку и любуясь звездами на бархатном небе.
Внезапно пол покачнулся у нее под ногами, как палуба корабля, комната почему-то накренилась набок, Китти рухнула на матрас, больно ударившись локтем о ножку стола, и слабо вскрикнула от боли. Все поплыло у нее перед глазами, в ушах зашумело.
Очнувшись, она увидела перед собой встревоженное лицо Шона. Он склонился над Китти, напряженно буравя ее черными глазами.
– Эй, как вы?
– Не знаю… Все произошло так внезапно… – Она снова закрыла глаза от слабости.
– Когда вы ели в последний раз?
– Не помню.
Шон шагнул к маленькому холодильнику в углу комнаты, вынул оттуда банку кока-колы и протянул ее Китти.
– Выпейте. – Он понимающе улыбнулся. – Поверьте, вам сразу полегчает.
Странно, но Китти и в самом деле поверила ему. Приподнявшись, она отпила глоток. Кока-кола вообще ей не нравилась, но сейчас показалась божественным напитком. Судя по всему, Китти не только проголодалась, но и мучилась от жажды. Что подумает о ней Шон? Если она толком не может позаботиться о самой себе, как ей можно доверить ребенка?
– Вы правы, мне не следовало приезжать, – произнесла она.
– Не извиняйтесь, – буркнул Шон. – В том, что случилось, вы не виноваты.
– Отец погиб, мать в тюрьме, и я ни в чем не виновата. – Китти нервно засмеялась.
Шон уселся на матрасе напротив нее, скрестив ноги. В полумраке комнаты взгляд его казался совершенно непроницаемым.
– Послушайте, я тогда вел себя как осел, – смущенно начал он. – По правде сказать, я против вас ничего не имею. Вы симпатичная, и наверняка из вас получится хорошая мама. Но нам тут и так не сладко живется – неприятностей и без того хватает. А ваша семья, простите за резкость, попала в серьезный переплет.
Шон вовсе не хотел унизить или оскорбить ее – просто говорил со свойственной ему жесткой прямотой. Видно, он не испытывал жалости ни к ней, ни к кому-либо другому. Еще до того как отец был признан недееспособным, Шон взял на себя все заботы по хозяйству и опекал младшую сестренку. «Он рассуждает как умудренный опытом человек», – подумала Китти.
Голова ее мало-помалу прояснилась, и комната перестала раскачиваться. Китти слабо улыбнулась.
– Помню, в вашем возрасте я тоже считала, будто знаю, что такое несчастье. Но только сейчас поняла, что такое настоящая беда.
Шон язвительно усмехнулся:
– Послушать вас, так вам лет сто. А вы немногим старше меня.
– Наверное. – Он смотрел на нее в упор, и Китти ощутила странную неловкость. – А сколько вам лет?
– В следующем месяце исполнится двадцать пять. «Зачем мы обсуждаем возраст? – с тревогой подумала она. – Все дело в том, как он смотрит на меня», – ответила себе Китти. От откровенно оценивающего, напряженного взгляда у нее мурашки побежали по спине.
– Я пришла сюда не для того, чтобы пытаться переубедить Хизер, – сказала она, желая сменить тему. – Я просто надеялась…
– Вы надеялись, что Хизер проявит сострадание, великодушие и не станет винить вас в случившемся. Если хотите знать, мне жаль вашего отца – правда. Черт, даже не представляю, что вам пришлось пережить, – сочувственно добавил он. – Но постарайтесь понять мою сестру. Она совсем еще ребенок, а уже как следует хлебнула горя. Такое испытание ей не по силам.
Китти отставила кока-колу и откинулась на матрас. Слезы текли у нее по щекам.
– Я не осуждаю Хизер. На ее месте я вела бы себя точно так же, – горестно вздохнула она.
Когда Шон наклонился и ласково провел рукой по волосам Китти, она еще не осознавала, что барьер уже сломан. Граница между мыслями и действием исчезла. Секунды текли, и Китти не помнила, как получилось, что Шон вдруг лег рядом с ней и заключил ее в объятия. В тот момент это казалось ей вполне естественным.
Она закрыла глаза – от него пахло мылом и душистыми древесными опилками, а объятие было удивительно нежным. Китти провела рукой по его жесткой щеке, и Шон поцеловал ее. Нереальность происходящего напоминала чудесный сон, и каждое прикосновение, каждый поцелуй только усиливали это ощущение.
Китти казалось, будто она плывет по безбрежному океану, и Шон ее единственное спасение в холодных волнах. Она не воспротивилась, когда он снял с нее свитер. В этот момент свет фар проезжавшего за окном автомобиля выхватил из мрака лицо Шона, и Китти увидела его глаза – они были темнее ночи. В них можно было утонуть.
Шон обнял Китти за шею и впился в ее губы. Настойчивый, жадный поцелуй зажег в ней ответный огонь. «Что я делаю… Господи, что я делаю…» – шептал голос рассудка, но она уже не слушала его.
Китти, конечно, понимала, что сейчас не время и не место для романтических отношений, тем более с братом девушки, чей ребенок, возможно, станет ее ребенком. Но она уже ни о чем не думала – ее несло вперед, и Китти не могла остановиться.
Сейчас для нее существовали только Шон и звезды над головой, мерцающие сквозь застекленный потолок. Он выпрямился и стянул с себя свитер небрежным движением – так раздевается тот, кто молод, хорош собой и не стыдится своей наготы. Работа на свежем воздухе сделала его мускулистым и сильным, как те деревья, на которые Шон взбирался ради заработка. Тело труженика, не атлета.
Китти расстегнула его джинсы, и металлическая пряжка пояса приятно охладила ее горячую ладонь. Когда же он вошел в нее, она запустила пальцы в его густые волосы, чтобы не потерять сознание и насладиться каждым мигом пленительного единения. В этот момент только жар их переплетенных тел имел смысл в ее безумном, ускользающем мире.
Глава 6
Гроб из каштанового дерева обошелся в солидную сумму. Но Алекс вовсе не думала о том, чтобы произвести впечатление. И если сестры будут возмущаться, ей все равно. Она выбрала каштан, потому что он напомнил ей одно стихотворение.
«Под раскидистым каштаном деревенский кузнец стоит».
Много лет назад Алекс учила этот стишок в школе. Ее одноклассники никак не могли запомнить его, но она декламировала стишок без запинки. И не потому, что Алекс была самой способной, – просто поэтический образ заворожил ее. Она представляла себе, что это ее отец стоит под каштаном, гордый и сильный…
«И молот по наковальне бьет, высекая искры…»
Глазами полными слез Алекс смотрела на отца, лежавшего в гробу. Сказочный богатырь превратился в старика, уснувшего вечным сном. Его восковой профиль поблескивал в приглушенном свете свечей, суровые губы были плотно сжаты, словно выражали недовольство.
Сидевшая рядом с сестрой Дафна сжала ее руку. Наверное, Алекс сейчас думает о том же. Да, отец порой бывал с ними суров, но, обаятельный, остроумный, он страстно любил жизнь. Люди тянулись к нему и уважали его. А главное, с ним Алекс чувствовала себя в безопасности.
Когда-то давно, еще в детстве, она с родителями и сестрами гуляла по побережью неподалеку от их особняка, возвышавшегося на краю утеса. В лучах заката он напоминал пряничный домик с сахарной крышей. Алекс было тогда лет пять, и ей позволили идти по самому краю берега. Зазевавшись, она споткнулась, и тут же огромная волна накрыла ее с головой. Конечно, огромной она казалась только маленькой девочке, еще не умеющей плавать.
Прошло много лет, а Алекс до сих пор помнила, какой леденящий ужас охватил ее, маленькую и беспомощную, когда волна завертела ее, как тряпичную куклу. В рот и в ноздри набился песок, она больно оцарапала плечо о камень, купальный халатик развязался и насквозь промок.
Хлебнув соленой воды, Алекс закашлялась и поняла, что тонет, но сильные руки подхватили ее и подняли вверх, на воздух, к жизни.
– Папа, папочка, – пролепетала она, всхлипывая и прижимаясь к отцу.
– Я здесь, здесь, – успокаивал он ее. – Ничего с тобой не случится, пока я рядом.
Алекс поежилась. Она выбрала для отца черный отлично сшитый костюм и репсовый галстук. Алекс нашла костюм в платяном шкафу родительской спальни рядом с черным смокингом, который отец должен был надеть на праздник. Теперь уже не узнать, он ли заехал в химчистку, или это сделала мама, прежде чем спустить курок?
Алекс проглотила подступивший к горлу комок. Вот уже два дня она с трудом ела и пила. Наверное, у нее ангина или что-то еще.
Взглянув на сестру, она заметила, что Дафна даже не смотрит на отца. Дафна сидела, потупясь, будто она не дочь покойного, а случайная знакомая, с нетерпением ожидающая, когда можно будет потихоньку ускользнуть. Дафна рассеянно потерла щеку, но вытирала она не слезы – след помады какой-то чувствительной родственницы, одной из тех, кто подходил выразить соболезнование.
Алекс вскипела. Почему Дафна не проронила ни слезинки? Словно в гробу лежит не ее отец, а дальний родственник!
Если Дафне все равно, почему она не осталась дома вместе с Китти? Сидели бы там и придумывали, как вытащить мамочку из тюрьмы. Сестра подняла голову, и Алекс поразило необычное, задумчивое выражение ее лица. Как если бы Дафна пыталась понять, нет ли в том, что случилось, вины самого отца?
А вдруг и другие думают точно так же? Алекс в панике посмотрела на друзей и родственников. Вот сидит тетя Роза, вся в черном, – копия мамы, только старше. Болезнь иссушила ее, но держится она по-прежнему прямо. Строго напротив Алекс расположились тетя Джуна и дядя Дейв. Они приехали с восточного побережья. А двоюродная бабушка Эдит со своим сыном Кэмероном – из Мэна. Все знают, что Кэмерон голубой – все, кроме его матери, которая утверждает, что он убежденный холостяк.
У всех застывшие, словно оцепеневшие лица – как у людей, чудом уцелевших в авиакатастрофе. Видя по телевизору интервью с такими пассажирами, Алекс тут же переключалась на другую программу.
Вот так бы сделать и сейчас – нажать кнопку и стереть весь этот ужас прошедших дней. И завтра, вместо того чтобы идти на похороны отца, она танцевала бы с ним в клубе, легко скользя по паркету на высоких каблуках.
Алекс вытерла слезы. Ей стало страшно. Как она будет теперь жить? Скандал помогает распродавать газеты, но ее семье он нанесет непоправимый урон. За примером далеко ходить не надо – взять хотя бы поместье Брюстера, чье самоубийство отпугнуло от его дома солидных покупателей. А то, что произошло в семье Алекс, наверняка отразится на ее комиссионных. Теперь и речи быть не может, чтобы выплатить долги – хорошо еще, если ей не придется стоять в очереди за социальным пособием.
Дафне повезло… У нее муж – преуспевающий врач и пентхаус в Манхэттене. Дафна может позволить себе сидеть дома с детьми и писать свои слащавые романы, совершенно не связанные с реальной жизнью. Как только все закончится, сестра вернется в Нью-Йорк, и ее не будут преследовать слухи и сплетни. А вот ей, Алекс, придется испить эту чашу до дна.
Леденящий страх закрался в ее душу. Хорошо еще, что она сидит прямо перед гробом, и никто не видит ее лица, на котором наверняка отразилась паника. Да и сухие глаза Дафны тоже у многих вызвали бы недоумение.
– Дать тебе платок? Я захватила пачку для тебя – на всякий случай, – язвительно прошептала Алекс, указывая на свои глаза, опухшие от слез.
Дафна смерила ее холодным, укоризненным взглядом.
– Нет, спасибо. – И чуть слышно добавила: – Не беспокойся, тебе не придется краснеть за меня на похоронах.
– Могла хотя бы притвориться расстроенной.
– А почему ты решила, что я не расстроена? Не только ты потеряла отца. Ты была его любимицей, но это не дает тебе права обвинять меня. – Дафна говорила тихо, но каждое ее слово дышало еле сдерживаемым гневом. – И ты ужасно ведешь себя по отношению к маме.
Алекс бросила испуганный взгляд через плечо.
– Ради Бога, Дафна, перестань. Нас могут услышать.
– Прекрасно. Пусть слышат.
И Дафна с вызовом посмотрела на сестру. Такой Алекс ее еще не видела. Теперь понятно, почему Дафна такая напряженно-притихшая: она просто старается скрыть раздражение, хотя и злится на Алекс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40