Ханна, хохоча, сбросила лакированные туфельки и аккуратно поставила ступни на ботинки отца – и тот закрутил ее в стремительном танце! У Корделии навернулись слезы, когда она увидела отца и дочь вместе. О, если бы Джин дожил до этого дня! Если б смог увидеть Грейс, счастливую с новым мужем, принятую его семьей! Он был бы так же счастлив увидеть Нолу, которая чувствовала себя своим человеком, непринужденно беседовала с друзьями Грейс и вела себя как частый гость в этом доме. Хотя Корделия до сих пор не знала, как ей общаться с Нолой, и держалась от той на расстоянии, она частенько ловила себя на том, что смотрит на Нолу и Грейс, стоявших рядом, тихонько переговаривавшихся или смеявшихся какой-то шутке. Они как сестры, подумала Корделия, с горечью пожалев о том, что Сисси – ее головная боль – не приняла приглашение Грейс.
Корделия, занятая по горло строительством библиотеки, не видела старшую дочь со времени последнего визита в Нью-Йорк. До церемонии открытия осталось меньше недели, и Грейс с семьей приедет к ней в гости – это будет ее первая поездка в Блессинг за почти четыре года.
Она приказала Нетте приготовить старую комнату Грейс и поставить раскладную кровать для Криса в детской. Ханна сможет спать в комнате Сисси. Это наверняка обидит ее младшую дочь, которая до сих пор ворчит, что "ее выгнали на мороз" – так она отозвалась об отказе матери принять ее обратно в дом. Вот и хорошо. Корделия слегка улыбнулась, подумав про себя, что Сисси давно пора понять: она не является центром вселенной.
Да кроме того, Сисси справится. Посмотрите, какого прогресса она уже достигла со времени своего развода – устроилась ассистентом в начальную школу и теперь ведет дополнительные занятия по чтению с бедными учениками, преимущественно темнокожими. Юджин, подумала Корделия, гордился бы дочерью. К тому же Сисси похудела по крайней мере на пять килограммов – и это только начало.
Она снова выглянула в окно и заметила, что Гейб и его стремянка исчезли; только аккуратно сложенная на траве кучка обрезков веток напоминала о том, что он здесь был. Когда она сообщит Гейбу, что не может выйти за него замуж, захочет ли он прийти на открытие библиотеки?
У нее в горле застрял комок, и показалось, что в ушах что-то зашелестело. Вспомнились мешочки с засушенными цветками сирени и лепестками роз, засунутые во все ящики шкафа… Они издавали точно такой же шелест, только мешочек в ее ушах был наполнен шепотом голосов. Голосов, убеждавших ее, почему она должна выйти замуж за Гейба…
"Он любит тебя. Ты любишь его.
Подумай о Джине, о том, как недолго вы были вместе. Нет и не будет никаких гарантий счастья. Живи настоящим, это единственное, что есть у тебя. Подумай о том, что ты можешь потерять…
Перестань жить разумом – хоть раз послушайся голоса сердца".
И снова она представила себе изумленные взгляды и холодный прием, с которыми ей и Гейбу придется столкнуться в Шейди-хилл, где издавна жила ее семья. Вспомнилось, как Люсинда Парментер заехала к ней на днях, чтобы забрать бегонии, пожертвованные Корделией на ежегодную выставку-продажу Клуба садоводов, и как старая курица чуть не упала в обморок при виде Гейба, сидевшего на кухне в восемь часов вечера в тенниске и пившего пиво.
– Умный поймет с полуслова, – прошептала она Корделии перед уходом. – Так вот, я знаю, что вы всегда были самостоятельной, моя дорогая. Но запомните, что не каждый будет так же, как я, снисходителен к вашему другу…
Нет, ничего не выйдет. Пора взглянуть в глаза реальности.
Корделия оттолкнула кресло и встала так резко, что потемнело в глазах. Она вспомнила, что сегодня еще не завтракала, и решила съесть что-нибудь. Вероятно, у Нетты осталась в холодильнике вчерашняя курица и сэндвичи с ветчиной. Да, и еще там был изумительный пирог с ревенем, буйно росшим на травянистых бордюрах в ее огороде.
Пикник – вот что она устроит. И там сообщит ему о своем решении.
Спустившись по лестнице, Корделия собрала корзинку со съестным и стравилась на поиски Гейба. Она нашла его на заднем дворе около сарая с инвентарем. Он чистил и смазывал ножницы, точил пилу и одновременно добродушно спорил с Холлис о преимуществах навоза перед химическими удобрениями. Мочки ушей и его выступающая переносица загорели. Кто бы подумал, что этим летом жара наступит так рано? Внезапно она почувствовала, что ей слишком жарко в легкой хлопчатобумажной блузке и габардиновых брюках.
– Я собрала нам ленч, – сказала она, протягивая Гейбу корзинку, – давай поедим в беседке, там попрохладнее.
Гейб, протиравший замшевой тряпицей пилу, поднял голову и бросил на нее мимолетный вопрошающий взгляд. На его лице появилась милая, понимающая улыбка, он кивнул задумчиво. Корделия смотрела, как он моет руки под садовым шлангом. Кусочек мыла лежал на небольшом каменном выступе над водопроводным краном. Капли воды еще не просохли на покрасневших костяшках пальцев, когда Гейб взял у нее корзинку и они направились по дорожке вдоль только что посаженного огорода с рядами рассады, вдоль грядки с клубникой и низкой ограды, с которой свисали плети вьющихся роз, наперстянки и дельфиниума.
Остановившись рядом с решетчатой беседкой, Корделия ощутила острую боль при мысли о том, что ей придется сказать.
Гейб заранее очистил скамейки от пыли и опавших листьев, смел паутину с решеток, как будто знал, что Корделия захочет придти сюда сегодня.
Сердце у нее защемило от боли. Ей суждено любить человека, который не сможет стать частью ее мира… Человека умного и доброго. Гейб постелил одну из салфеток, которые она принесла с собой, на скамейку, чтобы Корделия могла сесть.
– Ты сделал хорошее дело.
Она показала на плакучую иву, ветки которой Гейб обрезал прошлой весной, заметив, что ему удалось подровнять дерево, сохранив при этом его естественные плавные линии.
Гейб кивнул головой и взял у нее куриную ножку.
– Я замазал смолой срезы, чтобы они не "кровоточили".
Солнечные лучи, падавшие сквозь решетку, рассыпались сверкающими алмазами на вытертых носках его рабочих ботинок. Корделия понимала, что должна сказать Гейбу о своем решении, и почти физически страдала от этого. Или он уже догадался?
Должен был догадаться.
– Помню, когда мы возвратились сюда, девочки и я, после того, как Джин… ну, когда мама стала нуждаться в уходе. Грейс тогда было почти четырнадцать, и мальчики для нее еще не существовали. Она проводила все время в пруду, вылавливая головастиков и Бог знает что еще.
– Ты, наверное, нервничаешь из-за того, что Грейс приезжает сюда через столько лет?
Удивительно. Любой другой предположил бы, что она ждет приезда Грейс, но Гейб знал ее слишком хорошо.
– Немного нервничаю. – Корделия улыбнулась, заметив светлые линии морщин в уголках его глаз. – Да, она пригласила меня на свою свадьбу, но, кажется, не до конца простила за то, что я была ее матерью.
– А ты не вполне простила ее за то, что она была не такой дочерью, как тебе хотелось…
– Возможно. Но теперь я знаю, что не все должно подчиняться моему образу мыслей. Господи, посмотри на Сисси! Она всегда слушалась меня – за исключением того случая, когда вышла замуж за этого типа, – и погляди, что из этого вышло.
– Она выправится. То, что ты делаешь для нее сейчас – самый большой подарок, который родители могут сделать своему взрослому ребенку.
Подарок? Да Сисси только и делала, что хныкала и жаловалась. Наверное, половина Блессинга говорит, что Корделия бросила дочь на произвол судьбы.
– Гейб, что ты говоришь! – раздраженно сказала она. – Я не сделала для нее абсолютно ничего с тех пор, как уехал Бич, кроме того, что выслушивала ее жалобы.
– Правильно, ты даешь ей возможность самой решать, что делать. Ты даешь ей возможность повзрослеть.
Корделия об этом не думала и сразу почувствовала себя так, будто ей дали какую-то передышку, а с ней и новую перспективу.
– Может, я и сама немного повзрослела, – призналась она. – Это немного странно для женщины моего возраста… Вся эта ужасная шумиха вокруг книги Грейс… Но теперь… Это какое-то чудо – видеть, что библиотека, спроектированная Нолой, построена, и она такая огромная, как сама жизнь. Кажется, будто сам Юджин…
Она смолкла.
Гейб кивнул, давая понять, что не нужно заканчивать фразу.
– Нола прислала мне письмо. Она будет на открытии и спрашивает, можно ли заехать ко мне. Я пригласила ее на чай.
Гейб удивленно поднял брови, однако ничего не сказал. Корделии было приятно видеть, что она удивила его. Правда состояла в том, что это приглашение удивило и ее тоже. До сих пор у нее были весьма противоречивые чувства в отношении Нолы Эмори. Ей иногда хотелось, чтобы эта молодая женщина исчезла, как дурной сон, чтобы однажды Корделия проснулась и обнаружила, что Нолы больше не существует.
Тогда почему она пригласила Нолу? Из приличия? Нет. Более, чем кто-либо другой, Нола Эмори имела право быть здесь в день, когда библиотека Юджина – и ее тоже – будет открыта…
Гейб взглянула на ветки, свисавшие над их головами, и заметил:
– Природа – дело Божье. Мы обрезаем, укорачиваем, но в конце концов у нас ведь нет никаких прав на нее, так ведь?
– Вы с Джином могли бы быть большими друзьями. Конечно, она всегда знала это, но редко говорила о Юджине с Гейбом, особенно если могло показаться, что она сравнивает их.
– Уверен, так бы оно и было, – мягко ответил Гейб.
Корделия замолчала, наблюдая, как кардинал перепархивает с ветки на ветку в поисках материала для гнезда. На душе у нее было очень легко, и в то же время она осознала, что придется начать неприятный разговор.
– Я говорила тебе, что губернатор приедет на открытие? – оживленно спросила она, стремясь отложить неизбежное. – Он обещал произнести речь, хотя, клянусь, если он скажет хоть слово об этом новом шоссе, строительство которого пытается протолкнуть, я лично прослежу, чтобы его вымазали в дегте, вываляли в перьях и выгнали из города.
Гейб хмыкнул, вытирая подбородок салфеткой.
– Я знаю тебя, Корделия. Самое большее, что ты сделаешь – посадишь его рядом с той женщиной, которая руководит экологическими "зелеными беретами".
– С Вильмадин Клемпнер? О Боже, тогда он сам предпочтет, чтобы его вымазали в дегте и перьях. – Она улыбнулась и отщипнула кусочек от сэндвича с ветчиной. – Но это неплохая идея… Может, правда пригласить ее? Хотя бы ради того, чтобы посмотреть, какое выражение появится на лице Лотти Паркер.
– Точно такое же, какое будет у нее, если ты появишься там со мной рука об руку.
В небрежном тоне Гейба сквозил легкий вызов, и Корделия примолкла. Внезапно солнечные лучи, пробившиеся сквозь решетку, словно сковали ее, заточив в клетку из света и тени.
– Гейб…
Он накрыл ее руку ладонью мягко и в то же время настойчиво.
– Я знаю, что ты собираешься сказать, Корделия. Вижу это по твоему лицу. Все, что я прошу – это еще раз подумай, не давай мне ответ сию же минуту. Я могу подождать. – Гейб улыбнулся, и Корделию потрясли его глаза, в которых блестели слезы. – Терпение – это искусство надежды, как сказал однажды мудрец.
Она почувствовала, что умрет, если сделает ему больно. Однако помимо ее воли вырвались слова:
– Гейб, я люблю тебя, но думаю, что не смогу выйти за тебя замуж.
– Есть разница между тем, что человек думает, и тем, что он знает совершенно точно.
– Я только сделаю тебя несчастным.
– Ты уверена, что тебя волнует лишь мое счастье, Корделия?
В его голосе зазвучал холодок.
– Я уже не молода. А ты…
– Не думаю, что это является препятствием. – Он улыбнулся. – "Старей со мной вместе, и лучшее все впереди!"
– О, Гейб, цитаты из Браунинга не помогут, когда выглядишь дряхлой старухой. Ты понимаешь, что я имею в виду.
– Полагаю, что да.
Он аккуратно завернул куриные косточки в бумажную салфетку, положил в корзинку и взглянул на Корделию. На его лице была неприкрытая печаль.
Она положила ладонь на его руку. О, как бы она хотела, чтобы эта обветренная сильная рука, эти крепкие кости, выступающие на запястье, эти еле заметные выгоревшие волоски на предплечье навсегда принадлежали ей, чтобы она могла найти в них опору и утешение.
Гейб привлек ее к себе и поцеловал. Его рот был нежным и жадным. Он обволакивал ее своим запахом – запахом зелени и молодых побегов. Ей хотелось, чтобы этот поцелуй длился вечно, чтобы он никогда не выпускал ее из объятий.
Но в самой глубине сердца она спрашивала себя, перенесет ли их любовь – хрупкий цветок, пока защищенный высокой оградой, – суровое дуновение зимы.
"Ты дурочка, Корделия Траскотт", – прошептал голос, который она узнала. Он принадлежал той юной идеалистке, с которой Юджин, приехавший в Блессинг, чтобы объявить их помолвку, занимался любовью в этой самой беседке, под луной.
Гейб отстранился и, коснувшись пальцем ее губ, покачал головой, словно запрещая говорить. Корделия позабыла, что именно хотела сказать, мысли у нее перепутались, и она подумала, не теряет ли рассудок.
– Подожди, – произнес Гейб, – несколько дней, несколько недель. Столько времени ты можешь нам дать?
Именно слово «нам» оказалось решающим. Как могла она сказать «нет» человеку, который понимал, что если она простится с ним навсегда, то ей будет больно так же, как и ему, а может, даже еще больнее?
Ноле пришлось пересаживаться с самолета на самолет в аэропорту «Шарлотт». Между рейсами был двадцатиминутный перерыв, который растянулся до полутора часов. Во время полета в Мэкон она достала номер журнала "США сегодня" с фото на полстраницы только что построенной библиотеки Траскотта. Когда она проглядывала статью под снимком, в глаза бросился абзац о "Мэгвайр, Чанг и Фостер".
Это меня сегодня лишают славы, думала Нола, выезжая во взятом ей напрокат «шевроле» из аэропорта, это мое имя должно быть указано в этой статье и на медной пластинке при входе в библиотеку.
Но если бы ее имя было там, библиотеку никогда бы не построили. Все равно это был ее проект, пусть лишь немногие знали об этом.
В любом случае все вышло хорошо. Десять тысяч долларов выходного пособия плюс пятнадцать тысяч, вложенных Кеном Мэгвайром, помогли ей открыть небольшой офис на углу Тридцать девятой и Восьмой улиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61