душевая кабина цена
Огибая падающие стены света, они с криком взмывали ввысь.
- Я слышу петуха, - воскликнул Питер, и простыни на кровати поднялись до его подбородка.
Человек с кистью провел красную борозду на востоке. Призрак кольца, обводившего круг луны, слился с облаком. Он провел языком по губам, которые, как по волшебству, покрылись плотью и кожей. Во рту был удивительный привкус, как будто прошлой ночью, триста ночей назад, он выжал головку мака, выпил сок и заснул. Он едва улавливал вечное бормотание Каллагана. С рассвета до сумерек он говорил о смерти, видел мотылька, пойманного свечой, слышал смех, который не мог быть просто звоном в ушах. Петух прокричал опять, и какая-то птица просвистела, словно коса по колосьям.
Райанон вошла в комнату - о нежная обнаженная шея.
- Райанон, - сказал он, - возьми меня за руку, Райанон.
Она не слышала его, но стояла над кроватью, не сводя с него глаз, в которых была только печаль и ни капли надежды.
- Возьми меня за руку, - сказал он. И потом, - зачем ты кладешь простыни мне на лицо?
ПЫЛАЮЩИЙ МЛАДЕНЕЦ
Говорили, Рис жег своего младенца, когда на вершине холма вспыхнул куст утесника. Весело пылающий куст принимал, им казалось, бледные печальные очертания рахитичных конечностей пылающего младенца священника. Остатки пепла, не развеянные ветром, Рис запечатал в глиняном кувшине. Вместе с прахом Рис Риса лежит прах того младенца, а рядом с ними - прах его дочери в гробу из белого дерева.
Люди слышали, как воет вместе с ветром его сын. Они видели, как он идет по холму, протягивая к звездному свету мертвого зверька. Видели, как проходит он долиной и шагает по кромке поля, повторяя движения косаря. В лечебнице он выкашлял в таз одно свое легкое и с наслаждением погрузил в кровь пальцы. То, что двигалось за невидимой косой по долине, было тенью и пригоршней теней, отброшенных могильным солнцем.
Куст догорел, и лицо малютки развеялось вместе с тлеющими листьями.
Говорили, случилось это в середине лета, чудесным субботним утром, когда Рис Рис влюбился в свою дочь. В то утро утесник вспыхнул ярким огнем. Рис Рис в черном церковном облачении смотрел на языки пламени, устремленные в небо, и куст на краю холма горел ярко, как Бог, среди частокола, занявшегося от травы. Он взял за руку дочь, лежавшую в садовом гамаке, и сказал, что любит ее. Он сказал, что она красивей, чем была ее мать. От ее волос пахло мышами, из-под губы торчали зубы, а веки были красны и влажны. Он увидел, как красота вытекает из нее, как сок из растения. Складки платья не могли скрыть от него жалкой наготы ее тела. И не плоть ее, и не кровь, и не волосы вдруг показались ему красивыми.
- Бедная земля дрожит под солнцем, - сказал он. Он провел ладонью вверх и вниз по ее руке. Только нескладное и безобразное, только бесплодное родит плоды. Кожа на руке покраснела от его прикосновений. Он дотронулся до ее груди. Дотронувшись, он узнал каждый кусочек ее плоти.
- Почему ты меня здесь трогаешь? - спросила она.
В то утро в церкви он говорил о красоте урожая, об обещании, заключенном в налитом колосе, и обещании на острие косы, срезающей колос и рассекающей воздух, прежде чем врезаться в налитую зрелость. Сквозь открытое в боковом приделе окно он видел желтые пятна по краям лугов. Мир созрел.
- Мир созрел для второго пришествия сына человеческого, - сказал он вслух.
Но не божественная зрелость сверкала там, на холме. Это было обещание и зрелость плоти, доброй плоти, подлой плоти, плоти его дочери, плоти, плоти, плоти громового голоса, воющего перед тем, как умереть человеку.
Той ночью он молился за грехи плоти.
- О Господь, в образе плоти нашей, - шептал он.
Его дочь сидела на скамье в первом ряду и гладила свою руку. Она потрогала бы и грудь, там, где он к ней прикасался, но взгляды прихожан были устремлены на нее.
- Плоть, плоть, плоть, - сказал священник.
Его сын рыскал по полям в поисках кротовин и следов красной лисицы, пересвистывался с птицами и гладил телят, стоявших без робости у материнского бока, и набрел на распластанного на камне мертвого кролика. Дробины изрешетили кроличью голову, собаки разорвали его брюшко, а на горле виднелись отметины зубов хорька. Мальчик бережно поднял кролика и почесал его между ушей. Кровь из кроличьей головы закапала ему на руку. Из разорванного брюха вывалились кишки и обмотались вокруг камня. Прижав к куртке маленькое тельце, он побежал через поля домой, кролик плясал у края его жилетки. Когда он добежал до ворот дома священника, из церкви группками выходили прихожане. Они пожимали руки и снимали шляпы, улыбаясь бедному мальчику в наглухо застегнутой куртке, зеленоволосому с ослиными ушами. Он всегда был для них "бедным мальчиком".
Рис Рис сидел в своем кабинете, черенок его трубки был зажат между потайными пуговицами на домашней куртке, нераскрытая Библия лежала на коленях. Божий день подошел к концу, и солнце, как еще одна суббота, скатилось за холм. Он зажег лампу, но его собственное масло горело еще ярче. Он опустил шторы, отгораживаясь от неприветливой ночи. И он распахнул свое сердце, чей отчаянный стук принес нечто сладкое и неведомое. Он не испытывал такой любви с тех пор, как женщина, увидев ведьму в его глазах самца, расцарапала его и упала к нему в объятья, и целовала его, шепча валлийские слова, когда он овладевал ею. Она была матерью его дочери, но умерла родами, и уже мертвая украла дитя его второй любви, оставив взамен зеленовласого детеныша эльфов. Опьяненный желанием, Рис Рис швырнул Библию на пол. Он достал другую книгу и при тусклом свете лампы стал читать о старухе, обманувшей дьявола.
- Дьявол - это несчастная плоть, - сказал Рис Рис.
Вошел его сын, держа на руках кролика. Долговязый мальчик в красной куртке был плотью из прошлого. Кожа несожженой смерти оставила следы на его костях, на губах играла улыбка эльфийского подкидыша, волосы цвета морской травы колыхались на голове, так он и стоял перед Рис Рисом. Призрак своей матери, он нежно прижимал к груди кролика, укачивая его. Хитро глядя из-под полуприкрытых век, он увидел, как отец отринул от себя видение смерти.
- Пошел прочь, - сказал Рис Рис.
Кто таков, этот зеленый чужак, чтобы тащить сюда смерть и баюкать у него на глазах, как ребенка под теплым покрывалом из меха? Минуту плоть мира лежала спокойно, старая вражда затихла, наводнение в груди отступило и соски проросли сквозь песок. А потом он заслонил глаза ладонью и остался один только кролик, маленький полупустой мешочек с плотью, который раскачивался в руках его сына.
- Поди прочь, - сказал он.
Мальчик прижал к себе кролика, продолжая укачивать, и снова почесал его между ушами.
- Эльфийское отродье, - сказал Рис Рис.
- Он мой, - сказал мальчик. - Я сдеру с него шкурку и у меня будет череп.
Его комната на чердаке была завалена черепами и сухими шкурками, и маленькими косточками в бутылках.
- Дай сюда.
- Он мой.
Рис Рис вырвал у него кролика и запихнул его поглубже в карман своей домашней куртки. Когда со свечой в руке его дочь, переодетая и готовая ко сну, зашла в комнату, в кармане Рис Риса лежала смерть.
Дочь смущалась, потому что грудь и рука еще болели, но она склонилась над ним, не покраснев. Она пожелала ему спокойной ночи и поцеловала его, а он задул ее свечу. Когда он прикручивал фитиль лампы, она улыбалась.
- Скинь рубашку, - велел он. Она послушалась и шагнула в его объятья.
- Мне нужен маленький череп, - раздался голос в темноте.
Сквозь затянутое паутиной окно, мимо шкур и бутылок в своей комнате на чердаке мальчик глядел на пространство за зеленым холмом, убегающее в темноту занимающегося рассвета. Летняя гроза жаром и дождем пригладила зеленую траву, выходящую из мертвой ночи с каждым тянущимся корнем.
Смерть хватала за ноги его сестру, взбирающуюся по колено в вереске на холм. Он видел высокую траву вокруг ее бедер. И клинки усиливающегося ветра, летящего с четырех ветряных мельниц унавоженной смерти, пронзали, должно быть, ступни ее ног, пробираясь по венам в живот и чрево, и колотящееся сердце. Он смотрел, как карабкается сестра. Она остановилась на выступе холма, хватая ртом воздух и постукивая пальцами по мочевому пузырю и поглаживая поросшую волосами грудь (потому что волосы росли на ней, как на взрослом мужчине), ощущая, как сердце колотится в запястьях и испытывая любовь к своей возжеланной худобе. Ему она казалась столь же безобразной, как свинолицая женщина Ларегиб, обучившая его плотским кошмарам. Он помнил заигрывания этой отвратительной женщины. Она задула его свечу, когда он вошел к ней той ночью, когда выпал великий град, чтобы укрыться от жестокой непогоды в ее гниющем доме. И вот теперь в полумиле от него его сестра стояла посреди утра, и безжалостный хищник с холма мог наброситься на нее, застывшую, скругляя углы ее уродства. Он улыбнулся, представив жадно жрущих крыс, и оглядел комнату в поисках подходящей бутылки для ее сердца. Ее череп, прибитый гвоздем в нише над кроватью, мог бы стать приятным утешением от болезненных пробуждений.
Но он увидел Рис Риса, огромными шагами взбирающегося на холм, и шар сестриной головы, невидимо прибитый над его постелью, рассыпался в пыль. Вытянувшись в струнку у ствола влажного от росы дерева, она кивнула. Рис Рис двинулся сквозь вереск, доходивший ему до колен, и смерть в траве, мимо валунов и через протянутые листья папоротника туда, где она стояла. Он взял ее за руки. Две тени сомкнули руки и вместе направились к вершине холма. Мальчик смотрел, как они идут, и отвернулся лишь тогда, когда одной неясной тенью они скрылись за гребнем холма, спускаясь в глубокую лесистую лощину у западного края аллеи любовников.
Потом он вспомнил о кролике. Он сбежал вниз по лестнице и отыскал кролика в кармане куртки. Он держал на руках смерть, и, чувствуя на языке вкус откашлянной крови, удовлетворенный, он вернулся к своим прозрачным бутылкам и увешанной головами стене.
В свете первой утренней росы он увидел, как отец цепляется за ее руку. Та, которая была его сестрой, шла с раздутым животом по холму. Она потрогала его между ног, и он застонал и набросился на нее. Но ее лицевые нервы перепутались с дрожью его бедер, и она резко отстранилась от него. Рис Рис на выступе валуна внушал ей страх. Он выдохнул воздух и вновь набросился на нее. Она сплелась с ним в четвертом и пятом плотском кошмаре. И сказал Рис Рис: "Это глаза твоей матери". Не своими глазами глядела она на его гордость и не глазами своих пальцев. Плети ее пальцев повисли. Он увидел под ногтем шар.
Говорят, это случилось ранней весной, прекрасным субботним утром, когда она родила ему младенца мужского пола. Лежа на кровати своего отца, она кричала и умоляла дать ей обезболивающее, когда головка прорывалась наружу. В окровавленной рубашке она проспала до сумерек, и кровавая звезда рвалась наружу через уши. С тряпкой и ножницами Рис Рис прислуживал ей, и с изумлением глядя на сморщенное личико и ручки, похожие на кротовьи лапки, он бережно извлек младенца, и крик вырвался из груди его дочери и влетел в рот клубящейся рядом тени. Тень выпячивала губы, требуя молока и пеленок. Младенец отплевывался у него на руках, и шум струящегося пространства не был виден его ушам, а мертвый свет не слышали его глаза.
Рис Рис, держа перед собой мертвое дитя, вышел в ночь, он слышал, как стонет во сне мать, а смертоносная тень, пресытившись молоком, колышется около дома. Он повернулся лицом к холмам. Тень подошла к нему поближе, беззвучная в тени дерева. Подкинутый эльфами ждал. Он скорчил луне гримасу, и лунная плоть осыпалась, обнажив звездноглазый череп. Улыбаясь, мальчик побежал по лужайкам обратно к плачущему дому. Но на полдороге к своей комнате он услышал, что его сестра умирает. Рис Рис взбирался на холм.
На вершине холма он положил младенца, прислонив его к кустам вереска. Смерть, подпирающая темные цветы. Младенец оцепенел в лунном ознобе.
- Несчастная плоть, - сказал Рис Рис, обламывая мертвые ветки утесника и вереска.
- Несчастный ангелок, - сказал он рту младенца, открытому, как ухо.
Червивым упал с дерева плотский плод. Чувствуя червя, древесная кора распадается. Вот лежит бедная звезда плоти, упавшая, как капля грудного молока с сосца червивого дерева.
Рис Рис свалил наломанный вереск в стожок посреди круга, где камни еще хранили отзвуки священной субботы. Сверху багряной кучи он добавил мертвой травы. Стог смерти, вереск ростом с него, громоздился над его полными ветра волосами.
За валуном шевелилась сопровождающая тень, а на горячем древесном боку отпечаталась тень мальчика. Тень запомнила мальчика, а мальчик запомнил косточки голого младенца под холодным покровом, и то, как трава царапала голый череп, и где его отец выбрал дорожку в раковой опухоли безмолвного круга. Он видел, как Рис Рис поднял младенца и положил его на кучу вереска, видел головку горящей спички и слышал треск кустарника, ломающегося, как детские ручки.
Костер вспыхнул. Рис Рис, глядя в красный глаз ползущего огня, вытянул руки и поманил тень из-за валуна. Окруженный тенями, он молился у пылающего стога, и искры от вереска освещали его улыбку.
- Гори, дитя, бедная плоть, подлая плоть, плоть, плоть, плоть, больная печальная плоть, плоть нечистого чрева, сгори и стань прахом, - молился он.
Младенец загорелся. Языки пламени лизали его рот и скукоженные десны. Пламя вилось вокруг красной пуповины и маленького живота, пока горелое мясо не повалилось на вереск. Пламя коснулось его языка.
- У-и-и-и, - заплакал пылающий младенец. И освещенный костром холм отозвался эхом.
САДЫ
Ему приснилось, что сто садов вдоль дороги, ведущей к приморской деревушке, охватило пламя и весь безветренный день огненные языки плясали в цветущих ветвях. Птицы взлетели ввысь, когда каждая ветка стала вдруг обрастать красным облачком; но, как только спустилась ночь и взошла луна, раскачав море где-то в миле отсюда, ветер задул огонь, и птицы вернулись. Он выращивал яблони в том сне, который закончился так же, как начинался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
- Я слышу петуха, - воскликнул Питер, и простыни на кровати поднялись до его подбородка.
Человек с кистью провел красную борозду на востоке. Призрак кольца, обводившего круг луны, слился с облаком. Он провел языком по губам, которые, как по волшебству, покрылись плотью и кожей. Во рту был удивительный привкус, как будто прошлой ночью, триста ночей назад, он выжал головку мака, выпил сок и заснул. Он едва улавливал вечное бормотание Каллагана. С рассвета до сумерек он говорил о смерти, видел мотылька, пойманного свечой, слышал смех, который не мог быть просто звоном в ушах. Петух прокричал опять, и какая-то птица просвистела, словно коса по колосьям.
Райанон вошла в комнату - о нежная обнаженная шея.
- Райанон, - сказал он, - возьми меня за руку, Райанон.
Она не слышала его, но стояла над кроватью, не сводя с него глаз, в которых была только печаль и ни капли надежды.
- Возьми меня за руку, - сказал он. И потом, - зачем ты кладешь простыни мне на лицо?
ПЫЛАЮЩИЙ МЛАДЕНЕЦ
Говорили, Рис жег своего младенца, когда на вершине холма вспыхнул куст утесника. Весело пылающий куст принимал, им казалось, бледные печальные очертания рахитичных конечностей пылающего младенца священника. Остатки пепла, не развеянные ветром, Рис запечатал в глиняном кувшине. Вместе с прахом Рис Риса лежит прах того младенца, а рядом с ними - прах его дочери в гробу из белого дерева.
Люди слышали, как воет вместе с ветром его сын. Они видели, как он идет по холму, протягивая к звездному свету мертвого зверька. Видели, как проходит он долиной и шагает по кромке поля, повторяя движения косаря. В лечебнице он выкашлял в таз одно свое легкое и с наслаждением погрузил в кровь пальцы. То, что двигалось за невидимой косой по долине, было тенью и пригоршней теней, отброшенных могильным солнцем.
Куст догорел, и лицо малютки развеялось вместе с тлеющими листьями.
Говорили, случилось это в середине лета, чудесным субботним утром, когда Рис Рис влюбился в свою дочь. В то утро утесник вспыхнул ярким огнем. Рис Рис в черном церковном облачении смотрел на языки пламени, устремленные в небо, и куст на краю холма горел ярко, как Бог, среди частокола, занявшегося от травы. Он взял за руку дочь, лежавшую в садовом гамаке, и сказал, что любит ее. Он сказал, что она красивей, чем была ее мать. От ее волос пахло мышами, из-под губы торчали зубы, а веки были красны и влажны. Он увидел, как красота вытекает из нее, как сок из растения. Складки платья не могли скрыть от него жалкой наготы ее тела. И не плоть ее, и не кровь, и не волосы вдруг показались ему красивыми.
- Бедная земля дрожит под солнцем, - сказал он. Он провел ладонью вверх и вниз по ее руке. Только нескладное и безобразное, только бесплодное родит плоды. Кожа на руке покраснела от его прикосновений. Он дотронулся до ее груди. Дотронувшись, он узнал каждый кусочек ее плоти.
- Почему ты меня здесь трогаешь? - спросила она.
В то утро в церкви он говорил о красоте урожая, об обещании, заключенном в налитом колосе, и обещании на острие косы, срезающей колос и рассекающей воздух, прежде чем врезаться в налитую зрелость. Сквозь открытое в боковом приделе окно он видел желтые пятна по краям лугов. Мир созрел.
- Мир созрел для второго пришествия сына человеческого, - сказал он вслух.
Но не божественная зрелость сверкала там, на холме. Это было обещание и зрелость плоти, доброй плоти, подлой плоти, плоти его дочери, плоти, плоти, плоти громового голоса, воющего перед тем, как умереть человеку.
Той ночью он молился за грехи плоти.
- О Господь, в образе плоти нашей, - шептал он.
Его дочь сидела на скамье в первом ряду и гладила свою руку. Она потрогала бы и грудь, там, где он к ней прикасался, но взгляды прихожан были устремлены на нее.
- Плоть, плоть, плоть, - сказал священник.
Его сын рыскал по полям в поисках кротовин и следов красной лисицы, пересвистывался с птицами и гладил телят, стоявших без робости у материнского бока, и набрел на распластанного на камне мертвого кролика. Дробины изрешетили кроличью голову, собаки разорвали его брюшко, а на горле виднелись отметины зубов хорька. Мальчик бережно поднял кролика и почесал его между ушей. Кровь из кроличьей головы закапала ему на руку. Из разорванного брюха вывалились кишки и обмотались вокруг камня. Прижав к куртке маленькое тельце, он побежал через поля домой, кролик плясал у края его жилетки. Когда он добежал до ворот дома священника, из церкви группками выходили прихожане. Они пожимали руки и снимали шляпы, улыбаясь бедному мальчику в наглухо застегнутой куртке, зеленоволосому с ослиными ушами. Он всегда был для них "бедным мальчиком".
Рис Рис сидел в своем кабинете, черенок его трубки был зажат между потайными пуговицами на домашней куртке, нераскрытая Библия лежала на коленях. Божий день подошел к концу, и солнце, как еще одна суббота, скатилось за холм. Он зажег лампу, но его собственное масло горело еще ярче. Он опустил шторы, отгораживаясь от неприветливой ночи. И он распахнул свое сердце, чей отчаянный стук принес нечто сладкое и неведомое. Он не испытывал такой любви с тех пор, как женщина, увидев ведьму в его глазах самца, расцарапала его и упала к нему в объятья, и целовала его, шепча валлийские слова, когда он овладевал ею. Она была матерью его дочери, но умерла родами, и уже мертвая украла дитя его второй любви, оставив взамен зеленовласого детеныша эльфов. Опьяненный желанием, Рис Рис швырнул Библию на пол. Он достал другую книгу и при тусклом свете лампы стал читать о старухе, обманувшей дьявола.
- Дьявол - это несчастная плоть, - сказал Рис Рис.
Вошел его сын, держа на руках кролика. Долговязый мальчик в красной куртке был плотью из прошлого. Кожа несожженой смерти оставила следы на его костях, на губах играла улыбка эльфийского подкидыша, волосы цвета морской травы колыхались на голове, так он и стоял перед Рис Рисом. Призрак своей матери, он нежно прижимал к груди кролика, укачивая его. Хитро глядя из-под полуприкрытых век, он увидел, как отец отринул от себя видение смерти.
- Пошел прочь, - сказал Рис Рис.
Кто таков, этот зеленый чужак, чтобы тащить сюда смерть и баюкать у него на глазах, как ребенка под теплым покрывалом из меха? Минуту плоть мира лежала спокойно, старая вражда затихла, наводнение в груди отступило и соски проросли сквозь песок. А потом он заслонил глаза ладонью и остался один только кролик, маленький полупустой мешочек с плотью, который раскачивался в руках его сына.
- Поди прочь, - сказал он.
Мальчик прижал к себе кролика, продолжая укачивать, и снова почесал его между ушами.
- Эльфийское отродье, - сказал Рис Рис.
- Он мой, - сказал мальчик. - Я сдеру с него шкурку и у меня будет череп.
Его комната на чердаке была завалена черепами и сухими шкурками, и маленькими косточками в бутылках.
- Дай сюда.
- Он мой.
Рис Рис вырвал у него кролика и запихнул его поглубже в карман своей домашней куртки. Когда со свечой в руке его дочь, переодетая и готовая ко сну, зашла в комнату, в кармане Рис Риса лежала смерть.
Дочь смущалась, потому что грудь и рука еще болели, но она склонилась над ним, не покраснев. Она пожелала ему спокойной ночи и поцеловала его, а он задул ее свечу. Когда он прикручивал фитиль лампы, она улыбалась.
- Скинь рубашку, - велел он. Она послушалась и шагнула в его объятья.
- Мне нужен маленький череп, - раздался голос в темноте.
Сквозь затянутое паутиной окно, мимо шкур и бутылок в своей комнате на чердаке мальчик глядел на пространство за зеленым холмом, убегающее в темноту занимающегося рассвета. Летняя гроза жаром и дождем пригладила зеленую траву, выходящую из мертвой ночи с каждым тянущимся корнем.
Смерть хватала за ноги его сестру, взбирающуюся по колено в вереске на холм. Он видел высокую траву вокруг ее бедер. И клинки усиливающегося ветра, летящего с четырех ветряных мельниц унавоженной смерти, пронзали, должно быть, ступни ее ног, пробираясь по венам в живот и чрево, и колотящееся сердце. Он смотрел, как карабкается сестра. Она остановилась на выступе холма, хватая ртом воздух и постукивая пальцами по мочевому пузырю и поглаживая поросшую волосами грудь (потому что волосы росли на ней, как на взрослом мужчине), ощущая, как сердце колотится в запястьях и испытывая любовь к своей возжеланной худобе. Ему она казалась столь же безобразной, как свинолицая женщина Ларегиб, обучившая его плотским кошмарам. Он помнил заигрывания этой отвратительной женщины. Она задула его свечу, когда он вошел к ней той ночью, когда выпал великий град, чтобы укрыться от жестокой непогоды в ее гниющем доме. И вот теперь в полумиле от него его сестра стояла посреди утра, и безжалостный хищник с холма мог наброситься на нее, застывшую, скругляя углы ее уродства. Он улыбнулся, представив жадно жрущих крыс, и оглядел комнату в поисках подходящей бутылки для ее сердца. Ее череп, прибитый гвоздем в нише над кроватью, мог бы стать приятным утешением от болезненных пробуждений.
Но он увидел Рис Риса, огромными шагами взбирающегося на холм, и шар сестриной головы, невидимо прибитый над его постелью, рассыпался в пыль. Вытянувшись в струнку у ствола влажного от росы дерева, она кивнула. Рис Рис двинулся сквозь вереск, доходивший ему до колен, и смерть в траве, мимо валунов и через протянутые листья папоротника туда, где она стояла. Он взял ее за руки. Две тени сомкнули руки и вместе направились к вершине холма. Мальчик смотрел, как они идут, и отвернулся лишь тогда, когда одной неясной тенью они скрылись за гребнем холма, спускаясь в глубокую лесистую лощину у западного края аллеи любовников.
Потом он вспомнил о кролике. Он сбежал вниз по лестнице и отыскал кролика в кармане куртки. Он держал на руках смерть, и, чувствуя на языке вкус откашлянной крови, удовлетворенный, он вернулся к своим прозрачным бутылкам и увешанной головами стене.
В свете первой утренней росы он увидел, как отец цепляется за ее руку. Та, которая была его сестрой, шла с раздутым животом по холму. Она потрогала его между ног, и он застонал и набросился на нее. Но ее лицевые нервы перепутались с дрожью его бедер, и она резко отстранилась от него. Рис Рис на выступе валуна внушал ей страх. Он выдохнул воздух и вновь набросился на нее. Она сплелась с ним в четвертом и пятом плотском кошмаре. И сказал Рис Рис: "Это глаза твоей матери". Не своими глазами глядела она на его гордость и не глазами своих пальцев. Плети ее пальцев повисли. Он увидел под ногтем шар.
Говорят, это случилось ранней весной, прекрасным субботним утром, когда она родила ему младенца мужского пола. Лежа на кровати своего отца, она кричала и умоляла дать ей обезболивающее, когда головка прорывалась наружу. В окровавленной рубашке она проспала до сумерек, и кровавая звезда рвалась наружу через уши. С тряпкой и ножницами Рис Рис прислуживал ей, и с изумлением глядя на сморщенное личико и ручки, похожие на кротовьи лапки, он бережно извлек младенца, и крик вырвался из груди его дочери и влетел в рот клубящейся рядом тени. Тень выпячивала губы, требуя молока и пеленок. Младенец отплевывался у него на руках, и шум струящегося пространства не был виден его ушам, а мертвый свет не слышали его глаза.
Рис Рис, держа перед собой мертвое дитя, вышел в ночь, он слышал, как стонет во сне мать, а смертоносная тень, пресытившись молоком, колышется около дома. Он повернулся лицом к холмам. Тень подошла к нему поближе, беззвучная в тени дерева. Подкинутый эльфами ждал. Он скорчил луне гримасу, и лунная плоть осыпалась, обнажив звездноглазый череп. Улыбаясь, мальчик побежал по лужайкам обратно к плачущему дому. Но на полдороге к своей комнате он услышал, что его сестра умирает. Рис Рис взбирался на холм.
На вершине холма он положил младенца, прислонив его к кустам вереска. Смерть, подпирающая темные цветы. Младенец оцепенел в лунном ознобе.
- Несчастная плоть, - сказал Рис Рис, обламывая мертвые ветки утесника и вереска.
- Несчастный ангелок, - сказал он рту младенца, открытому, как ухо.
Червивым упал с дерева плотский плод. Чувствуя червя, древесная кора распадается. Вот лежит бедная звезда плоти, упавшая, как капля грудного молока с сосца червивого дерева.
Рис Рис свалил наломанный вереск в стожок посреди круга, где камни еще хранили отзвуки священной субботы. Сверху багряной кучи он добавил мертвой травы. Стог смерти, вереск ростом с него, громоздился над его полными ветра волосами.
За валуном шевелилась сопровождающая тень, а на горячем древесном боку отпечаталась тень мальчика. Тень запомнила мальчика, а мальчик запомнил косточки голого младенца под холодным покровом, и то, как трава царапала голый череп, и где его отец выбрал дорожку в раковой опухоли безмолвного круга. Он видел, как Рис Рис поднял младенца и положил его на кучу вереска, видел головку горящей спички и слышал треск кустарника, ломающегося, как детские ручки.
Костер вспыхнул. Рис Рис, глядя в красный глаз ползущего огня, вытянул руки и поманил тень из-за валуна. Окруженный тенями, он молился у пылающего стога, и искры от вереска освещали его улыбку.
- Гори, дитя, бедная плоть, подлая плоть, плоть, плоть, плоть, больная печальная плоть, плоть нечистого чрева, сгори и стань прахом, - молился он.
Младенец загорелся. Языки пламени лизали его рот и скукоженные десны. Пламя вилось вокруг красной пуповины и маленького живота, пока горелое мясо не повалилось на вереск. Пламя коснулось его языка.
- У-и-и-и, - заплакал пылающий младенец. И освещенный костром холм отозвался эхом.
САДЫ
Ему приснилось, что сто садов вдоль дороги, ведущей к приморской деревушке, охватило пламя и весь безветренный день огненные языки плясали в цветущих ветвях. Птицы взлетели ввысь, когда каждая ветка стала вдруг обрастать красным облачком; но, как только спустилась ночь и взошла луна, раскачав море где-то в миле отсюда, ветер задул огонь, и птицы вернулись. Он выращивал яблони в том сне, который закончился так же, как начинался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29