Ее голос так его волновал!
- Значит, пойдем завтра, - осторожно предложил он, с восторгом и страхом чувствуя, что вся его жизнь зависит теперь от нее, от этой легкой, смуглой женщины с единственным, неповторимым именем - Рабигуль.
Только это они и сказали друг другу и молча, вдыхая запахи проснувшихся к весне деревьев, дошли до памятника, молча остановились возле.
Скорбный лик поэта смотрел прямо на них, железные цепи окружали маленькую площадку, темные туи печально возвышались в отдалении, замыкая траурную композицию. "Дзинь-динь... А-а-а..." - плакала под ветром - там, на вершине, - арфа.
- Холодно, - прошептала Рабигуль, и бережно, осторожно Володя обнял ее за плечи. Она вздохнула и, словно подчиняясь царившей вокруг тишине, земной и небесной гармонии, склонила голову ему на плечо.
Володя замер от счастья, боясь шевельнуться, спугнуть. Всем своим существом ощущал он небывалость происходящего. Эта чужая, непонятная, странно-суровая женщина с низким глубоким голосом так ему дорога, так бесценна, единственна, что только оставшись один, усевшись за стол, сможет он снова выразить всю безмерность своего чувства.
- Почему он всегда таким был печальным? - подумала вслух Рабигуль. Ведь любил, понимал, чувствовал Пушкина, ощущая себя, наверное, его преемником, но Пушкин - это же свет, а Лермонтов - ночь.
Она отодвинулась от Володи, взглянула на небо.
Первая звезда встала уже над арфой.
- И он, похоже, искал смерти, неустанно думал о ней, - сказал Володя. Но, как все молодые, не очень-то в нее верил.
- Да, - согласилась с ним Рабигуль. - В "Герое..." остался живым Печорин, разочарованным, как его создатель, но живым, а в жизни - Мартынов.
- Искусство с реальностью обычно не совпадает, - продолжал свою мысль Володя. - Это другая действительность. Да что я вам говорю? - спохватился он. - Вы и без меня знаете.
- Знаю. Музыка - самое абстрактное из искусств - ну, может, еще балет, - но рассказывает о человеке все: о чем он думает, что чувствует, чем живет...
Они говорили, негромко роняя слова, стоя, как заколдованные, у памятника безрассудному, как все русские, гению, зачарованные горами, дрожанием в прозрачном воздухе арфы, терпким запахом туи и сырой земли, покоренные близостью ночи. Уже давно пора было идти в санаторий, но лишь когда очертания памятника почти слились с темно-синим небом, Рабигуль сказала:
- Пошли?
- Пошли.
Они медленно, неохотно стали спускаться - к огням и людям, разухабистым, на зыбкой грани приличия песенкам, к шашлыкам, бастурме, пирожкам на прогорклом масле, оставляя за собой автора "Демона", божественных строф, поразительной прозы, так рано покинувшего этот мир, успевшего столько о нем сказать.
10
Санаторий "Ласточка" - заведение серьезное, основательное; в курортной книжке жизнь расписана если не по минутам, так по часам - это уж точно.
После завтрака - ванны и всякие там души (у Рабигуль - циркулярный, "от нервов", как определила Рита), через день у всех подряд сифонные промывания кишечника, а к ним та еще подготовочка.
- Вся наша жизнь - сплошная клизма, - громогласно потешалась над "сифоном" Люда, и ямочки играли на се упругих, крепких щеках.
А еще предлагалось народу промыть минеральной водой печень "Помолодеете лет на десять!" - но от этой средневековой пытки Рабигуль, например, отказалась. А Рита с Людой - нет, и долго потом рассказывали, как заглатывали кишку с металлическим наконечником, да так, чтоб добрался наконечник до печени.
- Ниче, - бодро сказала Рита, - у нас в горячем цеху пожарче будет.
Но выглядела при этом неважно и легла сразу.
- В Америке небось за такое деньги дерут! - поддержала ее Люда и тоже бухнулась в койку" - А мы задаром!
Они все гордились перед дурочкой Рабигуль, что платили за путевку сущие пустяки, а отдыхают по полной программе.
На Рабигуль же врач лишь взглянула, как тут же велела встать на весы, толкнула туда-сюда гирьку, покачала укоризненно головой - она и без весов оценила изящную хрупкость уйгурки - и на предложении помолодеть лет на десять не стала настаивать.
- Будете принимать ванны, душ, кислородный коктейль, дюбаж через день и "сифон" - через два Днем - спать. Очень рекомендую. Надеюсь, не пьете, не курите?
Рабигуль только улыбнулась в ответ. Зачем ей пить и курить, когда у нее есть музыка?
Врач, седая, с короткой стрижкой, чиркнула спичкой, закурила старомодную, со сладким медовым запахом папиросу, откинулась на спинку стула.
- Не возражаете? - на всякий случай спросила она, щурясь от дыма. - Вы у меня сегодня последняя.
- Конечно, нет, - снова улыбнулась Рабигуль.
Очень ей эта седая врачиха понравилась.
- И то правда, - непонятно сказала врач. - Что - папиросы? Так, чепуха! Нынче правят бал наркотики.
"Наркота", как они их называют.
- Как вы сказали? - с любопытством взглянула на врача Рабигуль. "Наркота"? Никогда не слышала.
- Проложили тропу из Афганистана, - словно сама с собой говорила врач. - Вторглись в "Золотой треугольник". А теперь никто не знает, что делать. И прежде была конопля, но сейчас...
Она устало махнула рукой, выпустила изо рта струйку синего дыма, проследила взглядом за его тающими в тиши кабинета кольцами и вдруг сказала то, о чем как раз подумала Рабигуль.
- Вот скажите, - резко наклонилась врач к сидевшей напротив" - зачем, например, творческому человеку наркотики? Вы ведь и так, без подстегиваний, создаете другие миры, расширяете жизненное пространство, его меняете - для себя и других. Зачем вам дурман и призраки?
Рабигуль молчала, стараясь вспомнить имя врача, написано же на дверях кабинета! Наконец вспомнила.
- Серафима Федоровна, - они словно поменялись местами, врач и ее пациентка, - я в этом совсем ничего не смыслю: поверьте, никогда ничего такого не пробовала. Я даже вина не пью - просто не хочется. И вы правы: когда пишешь или исполняешь что-то серьезное...
Но врач ее не дослушала.
- Некоторые считают: есть что-то такое в крови что притягивает. У кого-то есть, а у кого-то - нет Впрочем, в отличие от алкоголя привыкание идет стремительно. Эх, да что там... Простите великодушно. У вас есть дети?
- Нет, - потупилась Рабигуль, почему-то чувствуя себя виноватой.
- Тогда вам этого не понять.
- А что, сын? - с запинкой, несмело спросила Рабигуль. Она не была уверена, вправе ли задать такой вопрос.
- Хуже! - отчаянно воскликнула врач. - В сто раз хуже! Внук... Совсем мальчик... И я, врач, ничего не могу поделать... И не сразу я поняла, не сразу - мы все - догадались. Каким-то он стал странным...
Ну так подростки часто такими бывают. А потом не верили очевидному - не хотели, не смели верить.
Серафима Федоровна, вдавив пальцем окурок в стоявшее на столе блюдце, обхватила голову руками, закачалась, как пьяная.
- Идите, идите, - простонала она, и Рабигуль встала, попятилась, пробормотав "до свидания", и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.
- Извините меня,. - услышала уже за дверью глухой, сдавленный голос. Простите, что сорвалась.
Рабигуль нерешительно постояла у двери. Хотелось вернуться, что-то сказать, как-то утешить, но она услышала то ли всхлип, то ли сдавленное рыдание и не решилась.
***
Сифонное промывание - самая главная и не слишком приятная процедура в санаториях Пятигорска. Тут тебе и клизма, и нельзя позавтракать - чистый же горный воздух к завтраку, обеду, ужину очень располагает, - а длинная, как шланг, только тонкая трубка пробирается по всем извилинам кишечника, старательно промывая его минеральной водой, очищая, опустошая его с каждой через день-два - процедурой.
Лежишь на боку, а над тобой колдует сестра в ослепительно белом халате, и можно повернуть голову и посмотреть в стеклянном кусочке трубки, сколько из тебя вымывается всякой дряни, с удовольствием отмечая, что с каждым разом ее все меньше и меньше, что, конечно, с процедурой в какой-то мере смиряет. Люда неизменно, с восторгом и, как назло, за обедом сообщает динамику изменений, а Рабигуль никогда в стеклянную трубку не смотрит. Закрыв глаза, покорно лежит на боку и терпит все двадцать минут, думая о своем.
После процедуры положено отдыхать в общем зале. Отмучившиеся сидят расслабленно в креслах, многие - закрыв глаза. Кто-то читает, а кто-то спит.
- Ну вот и все, - бодро говорит сестра. - Книжечку не забудьте.
Рабигуль привычно благодарит, берет курортную книжку, выходит в зал. И тут же кровь бросается ей в голову: у самых дверей в процедурную, прислонясь плечом к стене, стоит, праздно сунув руки в карманы, что-то легонько насвистывая, Володя.
- Привет! - Он сжимает ей руку.
- Что ты здесь делаешь? - растерянно бормочет Рабигуль.
- Тебя жду, - ничуть не смущаясь, отвечает Володя. - А что?
Он заглядывает ей в глаза, вдруг понимает, и его богатырский хохот заставляет сидящих оторваться от книг, а тех, кто дремлет, открыть глаза.
- Тише, тише, - шепчет испуганно Рабигуль.
Снисходительно, по-взрослому, обнимает ее Володя за плечи.
- Какая же ты смешная! - с нежностью говорит он. - Боже мой, какая смешная! Пошли сядем.
Он усаживает свою восточную красавицу в кресло, садится рядом, держит в огромных ладонях ее тонкую смуглую руку, гладит длинные пальцы, заглядывает в смущенные все еще глаза. Потом кладет ее голову к себе на плечо блестящие черные волосы ласкают его лицо, - проводит рукой по нежной, как персик, щеке. Так вот что такое - любовь! Это когда все прекрасно - даже сифонные промывания.
Это когда ничего не стыдно и ничто не смущает. Господи, какое великое чудо - жизнь! Ну ведь ничего уж не ждешь - и нечего вроде ждать! - ну ведь уже годами не пишется, а если пишется, то плохо, плохо, плохо! И дома так тяжело, и все давно уже в прошлом, а в писательском клубе невыносимо пошло, и вдруг - вот она, любовь, и нет никакого сомнения: пришла и стоит на пороге, и разве можно ее прогнать, от нее отказаться? Ну у кого, скажите, поднимется на любовь рука? Да и не получится ничего из такой-то затеи. Сейчас, вот сейчас перешагнет твоя любовь порог, перевернет все в твоей жизни, возьмет тебя целиком, и ты погиб, пропал, растворился в темных глазах, низком гортанном голосе, и тебе пишется так, как писалось лишь в юности, когда ты тоже любил, но совсем иначе, потому что юным был, легкомысленным и не ценил великий, бесценный дар. А сейчас все в тебе поет и ликует, и кажется, что ты неподвластен смерти... И пусть это всего лишь иллюзия и когда-нибудь кончится - да нет, такое не может кончиться никогда! - но сейчас ты так невыносимо счастлив, что даже больно от счастья.
- Пошли ко мне, - хрипло говорит Володя и видит в глазах Рабигуль ту же страсть, что испепеляет его.
- Да, скорее... - Рабигуль смотрит на него в странном отчаянии. - С этим надо ведь что-то делать, - беспомощно шепчет она, и Володя прекрасно ее понимает.
Невыносимо это чудовищное напряжение, желание, острое как нож. И приближается - неотвратимо и грозно - разлука. Соединившись, слившись в единое целое, они уже не расстанутся, и ничто тогда им не страшно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Есть же, наверное, где-нибудь родная, единственная ее половина? В вечном городе Риме, на влажных островах Океании, в знойной, загадочной, непостижимой для европейского сознания Индии или там, за Полярным кругом, где полыхает в бездонном и черном небе Северное сияние и разбросанные на десятки километров друг от друга станции перестукиваются, передавая важные сообщения своей любимой морзянкой, презирая компьютеры и прочую мудреную технику. Существует, должен существовать кто-то, кто думает, как она, так же, как она, ощущает мир, кто тоскует о ней, неведомой, как тоскует она, примирившись уже с утратой.
Сколько думала Рабигуль на эту бесполезную тему, а однажды поведала о своих грезах Маше. Та сочувственно улыбнулась, перекинула на грудь тяжелую русую косу, стала задумчиво и машинально ее расплетать-заплетать.
- До Океании не добраться, - философски заметила она. - Да и там попробуй найди! - Она по молчала. - Полюбила бы ты лучше Алика, посоветовала нерешительно. - Ведь он хороший.
- Хороший, - покорно согласилась Рабигуль. - Очень порядочный, честный...
Она словно загибала, перечисляя достоинства мужа, пальцы.
- И нефтяник классный, - подхватила это перечисление Маша. Выездной...
Она смутилась и замолчала: собственная фальшь в голосе пристыдила ее. Выездной... Какое отношение имеет это к любви?
Сейчас - здесь, в Пятигорске, - Рабигуль вспомнила их разговор, улыбнулась, как улыбаются взрослые, слушая детский лепет. Володя... Имя звучит словно музыка. Какие поразительные у него глаза! А какие волосы светлые, мягкие. Как он смеется, говорит, смотрит. И стихи у него замечательные, потрясающие стихи!
Ведь они - тоже музыка. Начало - низкие ноты, басы, потом все выше, выше и горячее - пиано, форте, фортиссимо... Вот она, ее половинка! Господи, Господи, за что ты послал мне такое счастье? А она-то про Океанию, Рим и Полярный круг! А он был совсем рядом, в одном с ней городе, ходил по тем же улицам, и его клуб, где он собирался с друзьями, - ну просто под боком у Гнесинки. Как же они не встретились? А может, не раз встречались, но каждый глядел себе под ноги - в Москве ведь сроду то снег, то лед, то все бурно тает и текут даже не ручьи, а потоки; а то слепит солнце так, что ничего не увидишь.
Где уж тут всматриваться в идущих навстречу?
Рабигуль сонно потягивается, щурясь от яркого солнца, заливающего их светлую комнату. Ах, как хорошо! Люда с Ритой уже ушли, можно распахнуть настежь окно, даже не форточку, можно постоять перед окном в пижаме - "Какая ты в ней хорошенькая!
Как паж, как мальчик!" - можно прошлепать босиком в ванную - здесь, в корпусе для иностранцев, душ есть в каждой комнате, не в конце коридора.
Рабигуль встает на цыпочки, вытягивает руки; вдох - выдох, вдох выдох. Володя велит ей делать зарядку, каждый день принимать не просто душ, а контрастный, учит не пропускать процедуры, пить воду и кислородный коктейль. Рабигуль с удовольствием ему подчиняется. Это так органично подчиняться мужчине, почему же с Аликом наоборот?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23