Я ехала в своей открытой колеснице,
которую за воротами покину и сменю на карету. Народ кричал и приветствовал
нас. Это было больше, чем процессией богини и короля, - это был
великолепный отъезд начальника на войну. За Белой пустыней тянулся Театр
военных действий, место турниров, где каждая коалиция сражалась с другими,
однако Вазкор знал, да и другие, наверное, тоже, что нынешний Театр
военных действий начнется у черных ворот Эзланна. Каждый Город был для
него призом, завоеванием и властью, чем-то, способным хоть на время
затянуть кровоточащую рану его гордости. Да более того: не только Города
юга, но и все за пределами его тела и даже само тело ему требовалось
покорять и держать в тисках, чтобы удовлетворить снедавшее его душу
страстное желание.
Крики и колокола все звенели и звенели. Как непохоже на деревню,
совсем непохоже. Но впрочем, ведь богиня-то на самом деле не покидала их;
ее Сила была повсюду, в огромных неподвижных статуях и в лице ее главного
жреца Опарра.
Я чуть не рассмеялась.
За мной ехало восемьдесят воинов в масках фениксов, носящих все, как
один, на правой груди знак золотой кошки; каждой из десяти групп в семь
воинов командовал восьмой воин, носивший на талии зеленый кушак. Идея эта
принадлежала не мне, а, надо полагать, Мазлеку. Однако теперь никто не мог
с кем-то спутать почетный караул богини. Уж не знаю, как они договорились
с кузнецами и торговцами краской - ведь никакого собственного дохода у
меня не было.

Добираться до За нам пришлось четырнадцать дней, вдвое дольше, чем
потребовалось бы одинокому коннику, но так обстоит дело с любыми
караванами. Мало что вызывало у меня личный интерес; ибо я была заточена в
своей карете - душном позолоченном ящике. После каждой ночи я просыпалась
негнущейся и с болями во всем теле. Карету с трудом тащили четыре
норовистых тихих мула. Несколько раз в день она, содрогнувшись,
останавливалась, и я слышала, как возницы уговаривают и увещевают мулов, в
то время как те стояли, глядя на них с вежливым интересом, пока кучера не
пускали в ход кнуты.
Я взяла с собой всего двух женщин - самых хорошеньких, ибо мне вдруг
пришло в голову, что мне волей-неволей придется часто смотреть на них, -
но они оказались вздорными, беспокойными и боялись находиться долго в моем
обществе; а их разговоры, возникавшие непродолжительными вспышками, были
пустой болтовней дур.
Каждую ночь сооружали лагерь, предприятие как военное, так и
архитектурное, что увеличивало продолжительность нашего путешествия.
Сперва, приблизительно ранним вечером, пехотинцы проворно маршировали
вперед, достигали намеченного места стоянки и начинали воздвигать
переносные металлические стены, привезенные ими на вьючных лошадях. К тому
времени, когда прибывали конники и повозки, лагерь надежно окружали
железные секции стен пятифутовой высоты с затейливыми воротцами, и
вырастали шатры и палатки. Выставляли часовых, размещали и кормили
лошадей, аккуратно разводили костры и готовили еду. К ночи мы становились
городом, и притом шумным городом. Несмотря на крепкие железные стены и
часовых, по проходам между палатками всю ночь шатались пьяные, ревностно
преследуемые разъяренными начальниками; лошади срывались с привязи и
носились галопом по лагерю, храпя, испражняясь и врезаясь во что попало.
Горстка проституток еженощно устраивала оргии в своих аляповатых жилищах в
нижнем конце лагеря, и там вспыхивали драки, вызванные нелепым
соперничеством между теми или иными группами солдат. Существовала
неистовая и индивидуальная преданность своим: всякий капитан, под началом
которого служил какой-то солдат, был лучше любого другого капитана. Каждый
рассвет озарял мертвые и умирающие останки жертв этих стычек до тех пор,
пока Вазкор не положил им конец, пригрозив казнить холодным и трезвым
утром всякого, кто обнажит меч против своего же брата - солдата. Однако
прежде чем новый порядок дошел до их мозгов, пришлось устроить три такие
казни.
Шатер Вазкора служил центром лагеря. Мой же стоял, отделенный от него
одним-двумя рядами палаток, под защитой моей собственной стражи. Я
заметила, что среди людей Мазлека не случалось никаких драк и никто из
регулярных войск тоже не решался бросить им вызов.
Ледянисто-красными зимними рассветами лагерь свертывался и готовился
к отбытию. Эзланны, у которых все естественные функции были скованы
жесточайшими табу, всячески исхитрялись в утаивании того, что было
необходимым. Рекрутированные хуторяне, словно в порядке умышленного
оскорбления, совершенно открыто ели, пили и отправляли все прочие телесные
надобности. На них смотрели как на животных, вот они и вели себя, как
животные, и - любопытная вещь - поступая так, добились в какой-то мере
животного достоинства. Во мне больше не было ни отвращения, ни жалости к
людям, привязанным к таким необходимостям; я теперь жалела не их, а
утаивающих и отрицающих естество эзланнов.
Большая часть путешествия была, как я сказала, смертоносной для меня.
Я прихватила с собой книги из библиотеки Асрена, но тряска кареты и
тусклый свет делали чтение при движении совершенно невозможным. Лишь ночью
я могла обратиться к ним, да и тогда не читала, так как каждая страница, к
которой я прикасалась, заключала в себе его призрак и напевала особую
меланхолию. Зимние виды из маленького окошка кареты - сплошная
беспросветная белизна, совершенно плоская, со снежным маревом на близком
горизонте, закрывающим небо или, возможно, горы, - вызывали у меня по
ночам мертвенные бледные сны. В пустыне, похоже, не водилось никакой
живности, даже снежных волков и медведей, как в горах Кольца. Сам караван
производил большой шум, но помимо него не было ничего, вообще ничего.
На рассвете десятого дня пути я позвала к себе в шатер Мазлека.
- Мазлек, найди мне верховую лошадь и какую-нибудь подходящую для
меня мужскую одежду, чтобы я могла ехать верхом.
Он выглядел пораженным.
- Но, богиня... - он заколебался. А затем сказал: - тогда придется
доставать одежду мальчика... И понимает ли богиня, какой стоит холод?
Несмотря на колебания, одежду принесли: простая, черная и чистая, но
поношенная. Я натянула легины, тунику до колен с разрезами по бокам и
сапоги. Когда я затягивала пояс и мне пришлось проколоть новую дырочку для
пряжки, мне вдруг с неожиданной болью вспомнилось, как я надела в ущелье
одежду мальчишки-разбойника при Дараке. Мазлек принес и плащ, тоже черный,
но с подкладкой из чистого серого меха какого-то животного - вернее,
шкурок нескольких животных, так как я различала по меткам и сочленениям,
где они соединялись. Я подсчитала шкурки, чтобы знать, когда поеду,
сколько смертей, двенадцать или четырнадцать, согревают меня. На руки я
натянула собственные перчатки, расшитые золотом. Они и золотая маска,
несомненно, выглядели совершенно не соответствующими моему новому наряду.
Снаружи ждала вороная кобыла. Мне выбрали очень послушную и
благонравную. Откуда ж им знать, что в лесу с Маггуром я скакала на
бешеных бурых лошадях.
Я легко перемахнула в седло, вызвав огромное удивление. Меня
взволновала возможность снова почувствовать между бедер живое существо, то
явление, которое, кажется, всегда пробуждает сексуальное воображение, а на
самом деле означает, по крайней мере для меня, своего рода стихийную
свободу. Я знала молодцов Дарака, которые были "едины" со своими лошадьми,
и я отлично понимаю, что они имели в виду, хотя у меня не было
коня-напарника. Я нагнулась к шее кобылы, погладила ее и, подняв голову,
увидела через разделявшие нас полуразобранные ряды палаток Вазкора. Он
сразу же повернулся и что-то сказал воину, который немедля побежал ко мне.
- Богиня, - обратился ко мне гонец, - Вазкор Джавховор спрашивает,
нельзя ли ему поговорить с тобой.
Меня сильно позабавило почтение, которое он проявлял на людях -
потому что иначе не мог.
- Конечно, - согласилась я и, повернув лошадь, неторопливо подъехала
к нему. Со всех сторон, разинув рты, глазели на меня пораженные солдаты.
Даже некоторые из хуторян обратили в мою сторону свои бессмысленные лица и
смотрели, продолжая сидеть и жевать хлеб.
- Ну, Вазкор, - осведомилась я, глядя на него на сей раз сверху вниз
- мелочь, но довольно приятная.
- Не соблаговолит ли богиня зайти ко мне в шатер? - спросил он.
- Соблаговолит, - снизошла я.
Он подставил руку, чтобы помочь мне спешиться, но я легко спрыгнула и
первой вошла в шатер. Я не бывала в нем раньше, но оказалось, что шатер
внутри был таким же черным и аскетическим, как и снаружи, с несколькими
горящими светильниками, жаровней и столом из черного дерева, аккуратно
заставленным картами и различными военными атрибутами. Полог закрылся, и
стало очень темно, хотя светильники горели.
- Богиня, - сказал он. - Я бы настоятельно рекомендовал тебе
продолжать путь так же, как и раньше, - в карете.
- Вазкор, - отпарировала я. - Я бы настоятельно рекомендовала тебе не
рекомендовать мне.
- Ты должна понять, - резко сказал он, - что быть богиней - означает
быть связанной определенными правилами соблюдения достоинства. Появившись
верхом в этой неприглядной одежде, ты уничтожишь собственный образ.
- Я ездила верхом много раз. Падение мне не грозит. А если ты
возражаешь против моей одежды, то найди кого нибудь, кто сможет изготовить
мне одежду для верховой езды, которая не вызовет у тебя возражений,
конечно, при условии, что в наряд этот не будет входить юбка.
Он был в маске. Стоя неподвижно как камень, он сказал:
- Это очень глупо с твоей стороны. Твоя глупость может перевесить
твою полезность для меня.
Его голос казался лишенным эмоций и очень спокойным. По телу у меня
невольно пробежал холодок, и я поняла, что все еще боюсь его. Однако что
он мог мне сделать такого, что не исправится и не исцелится? Наверное, во
мне больше говорило желание страшиться его, чем настоящий страх. И я
освободилась от страха.
- Брат, - сказала я, откликаясь на то родство, которое он использовал
в обращении ко мне. - Мы не должны ссориться из-за таких пустяков. Я буду
действовать, как мне нравится, а ты будешь действовать, как нравится тебе,
и пока нам обоим выгодно помогать друг другу, мы так и будем делать. Ты не
можешь приехать в За без Уастис.
Возникло короткое молчание. Затем он сказал:
- Вечером я пришлю к тебе портного. На том и порешим.
Это было поражением для него, но все же оно слегка меня тревожило.
Я вышла, снова вскочила в седло и поехала во главе своей стражи в
сопровождении Мазлека, оставив карету своим женщинам с их дурацкой
болтовней.

С лошади мертвый белый мир выглядел не столь уж чужим. Один раз с
криками пролетела стая птиц, направляясь на восток.
Вечером пришел портной с испуганной женщиной - подогнать мне одежду.
Я теперь носила тонкую черную шерсть, бархатную черную тунику с разрезами
и золотыми полосами. На сапогах сверкали золотые пряжки; на подкладку
плаща пошел мех белого медведя, почти неотличимый от моих волос.
К концу двенадцатого дня мы проехали через деревню темнокожих,
сгрудившуюся вокруг замерзшего водопада среди каких-то скал. Мужчины
кололи лед на воду, но, как я помнила, женщин, животных и детей где-то
спрятали. Солдаты Вазкора прошли деревню насквозь и присвоили кувшины с
маслом, запас дров, а также тайком - кожаные бурдюки с пивом. Наступил
вечер, и наш лагерь расположили примерно в ста ярдах от поселения. В
темноте воины украдкой выбрались из лагеря и устроили на хуторян набег в
поисках пищи. Позже я услышала визг, вышла из шатра и увидела горящий в
нескольких рядах от меня большой костер. При его свете солдаты с
энтузиазмом насиловали одну из деревенских девушек. Я не знала, ни как они
ее раздобыли, ни почему она так боялась, поскольку помнила девушек,
танцевавших с ящером у Воды.
Посмотрев на шатер Вазкора, я увидела, что он стоит там, окруженный
своей стражей, видимо, заинтересовавшись, как и я, чем вызван шум. Он был
в маске, но в его облике появилось что-то странное. Но только на
мгновение. Заскучав, он почти сразу же вернулся в шатер. Не знаю, почему я
повернулась и тут же пошла к шатру, - наверное, в гневе на него, или же
потому, что они терзали женщину. Никаких чувств к ней как к живому
существу я определенно не испытывала.
- Прекратить, - приказала я, когда подошла достаточно близко.
Воины повернулись и виновато уставились на меня. Один, все еще
лежавший на ней, то ли не услышал, то ли зашел слишком далеко, чтобы его
волновало что-то иное. Вопли девушки затихли. Я нагнулась над насильником,
взяла его за плечо и стащила с нее. Когда он поднялся, беспомощный в моей
хватке, семя уже извергалось из него. Я несколько раз ударила его по лицу
без маски. Он приходил в себя, пошатываясь, с остекленелыми глазами,
ошеломленный и разъяренный. В лице его не было ничего особенного, только
невежество, скотство и гнев. Не думаю, что он понял, кто я такая.
Наверное, никто не сообщил, что богиня теперь разъезжает верхом, как
мужчина. Тяжело дыша, нелепый, с летаргически болтающимся перед ним
признаком его пола, он выхватил длинный нож и нацелил его на меня. Воины
криками пытались привести его в чувство и шипели мое имя как
предупреждение. Извергая пьяную цепь проклятий, он бросился на меня с
ножом, но он был дурак. Я шагнула в сторону и подставила ему ногу. Он
тяжело упал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71