несколько раз бывал здесь с Томасом Шредером. С точки зрения Гаррисона, обстановка была такой же, как и на Кипре, ему ничего больше и не надо было, как сидеть на террасе прибрежного кафе около моря и есть кебабы, запеченные в пресном тесте, запивая еду дешевым бренди.
Они остановились в Кастолеоне и в первый же день посетили Кносский дворец. С Гаррисона было достаточно туризма. Он настаивал, что на Крите он не турист и больше не может выносить монотонно бубнящих гидов и толпы экскурсантов. К тому же, хотя он ни разу в жизни не был на острове, он довольно много читал об этом месте, поэтому для него здесь оказалось мало нового и странного. Возможно, это было следствием лет, проведенных на Кипре, а может чего-то совершенно другого. Как бы то ни было он чувствовал, что в дальнейшем будет лучше просто ехать на машине, избегая все местные достопримечательности, и останавливаться в лежащих в стороне от дороги городках и деревнях, которые большинство туристов обычно обходят стороной.
В полдень третьего дня, когда они в молчании ели темные оливки и пили узо в маленьком ресторанчике с северной стороны у подножья горы Иды, Кених вдруг заговорил.
- У Томаса здесь есть очень хороший Друг. Или был, о, уже десять лет назад! Странно, но я не чувствую, что прошло десять лет с тех пор, как я в последний раз был здесь, - он пожал плечами. - Может быть, он уже умер. Он и тогда был старым.
Гаррисон поднял глаза и, казалось, разглядывал его через свои отражающие, иногда загадочные, линзы.
- О, нет, я так не думаю. Почему бы нам просто не поехать в Ретимнон? - конечно, он не видел выражения лица Кениха, когда произносил эти слова, но определил нечто вроде удивления в его голосе:
- Да, Ретимнон. В заливе Армирас. Но, Ричард, как ты узнал об этом? Гаррисон нахмурился.
- Ничего таинственного, - ответил он, на мгновение заколебавшись. - Должно быть, Томас упоминал его при мне...
- Я не могу поверить этому, Ричард, - медленно произнес Кених.
- Но я уверен в этом! - Гаррисон ответил слишком быстро. - Герхард Кельтнер. Да, определенно.
Кених взял его за локоть и сильно сжал. Его голос был холодным и очень тихим.
- Осторожно, Ричард! Да, ты прав, его имя Кельтнер. Это имя, которое верно или искаженно значится в самых первых строчках розыскных за нацистами во всем мире! Если нам придется встретиться с ним, это может быть совершенно другой человек.
Гаррисон ударил себя по лбу, осознавая внезапную головную боль. Складки неуверенности пробороздили его лоб.
- Да.., конечно, - запинаясь, произнес он. - Никое Караламбоу... - и по мере увеличения головной боли он чувствовал увеличивающееся изумление другого.
- Ричард, - прошептал Кених, - невозможно, чтобы Томас упомянул оба имени этого человека.., одному и тому же липу. Я...
- Моя память действительно... - перебил его Гаррисон, на мгновение задохнувшись и сжимая виски, прежде чем продолжить, - ., удивляет, да?
- Да, удивляет, если это только на самом деле твоя память! Но у тебя болит голова. Забудь на мгновение об этом Караламбоу. Может быть, нам стоит остановиться сегодня здесь, а может, найдем место получше в Маргаритос, а завтра отправимся в Ретимнон?
- Нет, - ответил Гаррисон, стряхивая заботливую руку Кениха. - Нет, со мной все будет в порядке. Давай отправимся в Ретимнон сегодня, прямо сейчас. Я должен знать...
- Что?
- ..Этот Никое Караламбоу действительно тот человек, которого я помню, - он повернул бледное лицо и, казалось, снова посмотрел на Кениха. - Если это так, то откуда я его помню?
* * *
Он оказался тем же самым лицом, но это едва ли отвечало на вопрос Гаррисона. В любом случае странная фаза ложных воспоминаний уже миновала его к тому времени, когда он оказался лицом к лицу с незнакомцем, которого, он думал, что знал, чьи имена он вспомнил, даже не зная их.
Был ранний вечер, когда Гаррисон и Кених прибыли в Ретимнон. Зная путь, огромный немец повел машину прямо по береговой дороге в западную часть городка, свернул на дорогу, которая вела к пляжу, где Критское море голубыми волнами (и чуть-чуть маслянистыми) набегало на песчаный берег. В четверти мили дальше по пляжу стоял дом Караламбоу, довольно современный, с плоской крышей в островном стиле. Вокруг него рос обнесенный стеной сад цитрусовых и гранатовых деревьев. Не особенно богатый дом, но не без очарования и некоторой критской красоты, так что любому чужестранцу было совершенно очевидно, что владелец - коренной житель Крита или грек с континента, которые приезжают сюда после выхода на пенсию.
Кених припарковал машину и провел своего друга и хозяина в сад черед небрежно построенную, обвитую виноградной лозой арку из кирпича и шпалер. Сидевший там в лучах быстро угасающего заката загорелый, сморщенный человечек шевелил горячую золу догорающего костра под шипящими и пузырящимися кусками баранины. Около него на сидении тростникового стула находились тарелки с ломтиками томатов, нарезанным кубиками огурцом, измельченным кресс-салатом и другой зеленью, и большой, только что разрезанный пополам, лимон.
Когда Кених и Гаррисон подошли, он поднял глаза, улыбнулся и крикнул в сторону дома:
- Алексия, по-моему, у нас гости к ужину. Принеси еще мяса. Надеюсь, вы не возражаете. - Он встал и протянул трясущуюся руку Кениху. - Кажется, я вас знаю, господа.., но, может быть, я и ошибаюсь. В любом случае, что я могу сделать для вас?
- Герхард, - очень тихим голосом произнес Кених. - Я привел к тебе друга.
У старика от удивления отвисла челюсть.
- Вилли Кених! - выдохнул он. - И... - он повернулся к Гаррисону. - Томас? Но почему ты так молчалив, мой старый друг?
- Я не Томас, господин Кельтнер, - ответил Гаррисон таким же тихим, как у Кениха, голосом. Он дрожал несмотря на тепло вечера. - Меня зовут Гаррисон, Ричард Гаррисон. Томас был моим другом. - Он повернулся и слепо, с упреком посмотрел на Кениха. - Вилли также мой друг, но он не сказал, что вы тоже слепы.
- Немного слеп, да, прошло много лет, а теперь они идут гораздо быстрее. Сейчас я вижу, что вы - не Томас, но, вот, дайте мне вашу руку.
Рука, что сжала руку Гаррисона, была высохшей! Как старая кожа, но он почувствовал в слабых пальцах дрожь - чего? узнавания?
- Ах! Не Томас Шредер, нет, но вы - он! Неудивительно, что я подумал, что вы - это он... - он помолчал. - Вы сказали, Томас был вашим другом. Был. Означает ли это, что он...
- Да, - ответил Гаррисон. - Он умер. Но что вы имеете в виду, говоря, что я - это он? Вы.., знали об этом?
- Конечно, я был с Томасом в старые добрые времена. Я знал о его растущем интересе в этих вопросах. Он часто говорил мне об этом, о своей вере в реинкарнацию. О Томасе никогда нельзя было сказать, что он чудаковатый, и все-таки я знал слишком много об их работе. Томас хотел, чтобы у него был сын, и он вернулся бы в него. Очевидно, это не сработало...
- Нет, не сработало.
- И поэтому вы заключили с ним соглашение.., и, похоже, в конце концов, он ошибся. У вас есть определенная аура, но вы - не Томас.
- Не будь слишком уверенным, Герхард, - вступил в разговор Кених.
- Пожалуйста! - прошептал Кельтнер. - Лучше называйте меня Никое. Алексия расстроится, если вы будете пользоваться тем, другим именем. Нам почти удалось забыть его. И кроме того, Никосом звали моего отца. - Он обратил взгляд почти слепых выцветших зеленых глаз к дому. - Алексия, иди, иди же, встречай наших гостей. Старого друга и нового.
Он быстро повернулся обратно к своим гостям.
- О Томасе: когда это случилось?
- Шесть месяцев назад, - сказал ему Гарри-сон.
- Да! - выдохнул он. - Я знал, что он был ранен.., бомбой.., из новостей. Но как-то я, кажется, пропустил его.., его уход.
Гаррисон тихонько сжал его предплечье и почувствовал дрожь в костях старика.
- Не расстраивайтесь. Боли было достаточно. Она ранила всех нас и никого больше, чем меня. Но эта смерть была милосердием. Его тело очень страдало.
- Так, - кивнул старик, - и бедняга Томас ошибся, да? Он не вернулся. И все-таки... - Тусклые глаза впивались в лицо Гаррисона, пока он не почувствовал их почти физический жар. - И все-таки...
- Еще есть время, - сказал Кених.
- Время, да! - Гаррисон вдруг рассердился. - О, да! Мой добрый друг Вилли не может дождаться, пока Томас соединится со мной в этой моей слепой оболочке.., если я решу впустить его!
Кених, захваченный врасплох, ничего не ответил, но старик просунул лицо ближе к Гаррисону.
- О, ты не знаешь Томаса Шредера, как я. Если он может вернуться назад, он вернется, Ричард, и какая сила сможет остановить его тогда, а?
* * *
Через три дня они были дома. Стоял июнь, и лето обещало быть хорошим. Вся внутренняя отделка и изменения в беспорядочно выстроенном доме были закончены и теперь больше удовлетворяли Гаррисона в отличие от недавно пришедшей почты. Кених подозревал, что она-то, наверно, и послужила причиной недавних приступов депрессии у Гаррисона. Его психические силы возрастали, и понимание трагедии стало более острым. А трагедия была.
От Вики пришли две открытки, обе понятные и яркие в своей простоте. Первая из них, помеченная адресом клиники Зауля Зиберта в Харне, гласила: “Ричард, я знаю теперь, что не осталась, потому что любила тебя. Я верю, что ты не последовал за мной, потому что тоже любил меня. Благодарю тебя за это. Я не боюсь смерти. Но на самом деле, я ужасно боюсь ее, потому что мое тело начало чахнуть. Единственное, что причиняет сильную боль, - это то, что тело, которое ты так любил, стало таким непривлекательным.."
В другой говорилось: “Будь счастлив. Вряд ли я могу вспомнить, что видела тебя по-настоящему счастливым, и я не могу вынести мысль, что ты опечалишься насчет меня. Но кто знает? Может быть, Большая смерть - это как Маленькая смерть, только длится гораздо дольше..."
А в то утро пришло письмо, в котором сообщалось, что распоряжение Томаса Шредера (распоряжение Гаррисона, конечно) было выполнено согласно его письму. Тело Вики Малер теперь покоилось в криогенном растворе в Шлос Зонигене в Швейцарских Альпах. Там оно и будет оставаться, по-видимому, сохраненное навечно или, по крайней мере, на все предсказанное будущее.
Глава 8
Через три месяца, в самый разгар великолепного бабьего лета, было выковано еще одно звено цепи, - звено, которое ни Гаррисон, ни Кених, ни даже сам Томас Шредер, если бы он был жив, не распознали бы как таковое. И все-таки его источник был прямо там, в Суссексе, в английской резиденции Гаррисона.
Все началось с того, что в садовом домике на краю загородного поместья, принадлежащего доктору Гарету Вятту, знаменитому нейропсихиатру, нашли спящего бродягу. Его обнаружил некий Ганс Маас, бывший Отто Криппнер, возвращаясь к себе домой, в сторожку при въезде в поместье Вятта.
Храп бродяги привлек внимание Мааса к сараю, который одной стеной подпирал старую сторожку. Сильный неприятный запах дешевого алкоголя, когда Маас толкнул скрипящую дверь, почти физически ударил ему в лицо. В углу лежал бродяга, наполовину рассыпанный мешок проросшей картошки служил ему подушкой, пустая бутылка свешивалась из обмякших пальцев, а сам он был покрыт слоем глубоко въевшейся грязи. Бросив несколько пустых мешков вместо постели, он не позаботился накрыться, - Вечера еще были теплыми.
Сначала Маас попытался разбудить его, но, когда попытка не увенчалась успехом, он грязно ругнулся по-немецки, вышел из сарая и отправился к себе в сторожку. Там он снял пальто и повесил его на вешалку в крошечной прихожей прежде, чем подойти к телефону. Держа телефонную трубку в руке, он остановился перед большим стенным зеркалом и оглядел себя. Жилистый, шестидесяти семи дюймов роста, все еще почти без морщин - годы не сильно изменили его. В самом деле, можно было бы ожидать, что они будут менее добры к нему. Он внимательно рассмотрел свою маленькую, квадратно обрезанную бородку и еще раз с удивлением отметил (как он делал каждый раз), как она изменила его лицо. Да, это все еще удивляло его. Сколько лет это уже продолжается-то? Тридцать? А он все еще никак не может привыкнуть к своей маске! Однако не такая же это и маска.
Возможно, его щеки запали чуть больше, да и разве сам он теперь не старик? И волосы с проседью, а когда-то были блестяще-черные. Но эти перемены в его внешности все-таки произошли на самом деле. Внутри же он не изменился совсем. Он покачал головой, отвел взгляд от зеркала, на мгновение задумчиво взглянув на телефонную трубку в руке, затем набрал номер в доме Гарета Вятта.
Пока слышались гудки, он думал о тех годах, которые пролетели с конца войны. Прятался тридцать лет и за что? Военные преступления? Отто Криппнер не совершал никаких преступлений. Не более, чем садовник, убирающий мусор с поверхности пруда или пытающийся вырастить идеальную розу. О, да, Криппнер убрал много мусора. И он также пытался вырастить розу, хотя были и такие, кто видел ее как ужасную гибридную орхидею. Господствующая раса! Да, когда-то он думал, что это возможно, но теперь...
Гарет Вятт снял трубку. Его вежливый голос не выдавал его скандальный и от природы бессовестный характер.
- Вятт слушает. Кто говорит?
- Маас, - ответил бывший наци.
- А, это ты, Ганс. Дело может подождать? У меня.., гость.
Скорее гостья, одна из бесконечной вереницы девочек Вятта. Привлеченная его красивой внешностью, умом, шармом с единственной целью - быть соблазненной и сброшенной со счетов. Если бы этот человек уделял столько внимания своему делу, сколько уделяет ухаживанию за женщинами...
- Да, может подождать, - ответил Маас, - но с другой стороны...
- Ну, тогда в чем дело, Ганс? - произнес тот нетерпеливым до резкости тоном.
Немец понизил голос. Мысль, сначала расплывчатая, теперь обрела форму в его голове.
- Нам нужен был объект, Гарет. И вот прямо сейчас он дрыхнет пьяный в садовом сарае. Пьяный в стельку, бродяга на куче мешков, я не смог даже разбудить его.
Голос Вятта стал таким же тихим, как и у Мааса.
- Бродяга? Ты с ума сошел? Каким объектом будет бродяга...
- Идеальным объектом! - оборвал Маас, его немецкий акцент становился заметнее по мере того, как росло возбуждение. - Подумай, Гарет. Бродяга. Если что-нибудь на этот раз пойдет не так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44