Точнее, наверное, сказать — мы соблазнили друг друга.
Но, спросишь ты, как же могла она, будучи по сути еще невинным ребенком, обольстить меня? И я отвечу тебе: потому что сны не представляют собой опасности. Что бы ни случилось во сне, когда просыпаешься, все остается по-старому. Она могла воплотить все свои сексуальные фантазии, не опасаясь последствий этого воплощения. Ты можешь также спросить меня, каким же образом я, Фаэтор Ференци, даже во сне, мог стать кем-либо еще, кроме как Вамфиром? Но еще задолго до того, как я превратился в вампира, я умел мечтать и видеть сны. Когда-то я был обыкновенным человеком! То, что волновало меня в юности, по-прежнему продолжало время от времени беспокоить меня в моих снах. Старые страхи, чувства, эмоции, страсти и желания...
Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду: все мы знаем, что, даже когда тот или иной наш опыт, то или иное событие в реальном мире теряет свою новизну, утрачивает свое значение, в своих снах мы по-прежнему можем вспоминать о них и заново переживать с неменьшим, чем прежде, волнением и возбуждением. В своих снах я, например, имел обыкновение вспоминать момент своего перерождения, ту минуту, когда я от своего отца получил яйцо и превратился в вампира. Да-а-а... такие сны по-прежнему наводят на меня ужас! Но в холодном свете дня все эти страхи куда-то уходят, забываются, исчезают в тумане прошлого, и я вновь перестаю быть неопытным юнцом и становлюсь Ференци. — Соединение наших с Мариленой снов не было, однако, случайным — я ее искал и, в конце концов, нашел. И однажды проникнув в ее сны, я уже мечтал — как мечтал бы об этом любой мужчина на моем месте — увидеть и познать ее во плоти. Еще раз повторяю: это не были обычные сны. Я обладал возможностями вампира, а она была провидицей. А такого рода дар близок к телепатии. Мы в действительности проникали в сны друг друга, а потому имели возможность взаимно познать наши тела.
Обмен нежностями и ласками, а потом и неистовые любовные игры происходили в ином мире — мысленном, а потому отсутствовала необходимость избегать чего-либо, от чего-то отказываться. Таким образом, когда мы наконец встретились, мы чувствовали себя давними любовниками. Однако при всем этом Марилена по-прежнему оставалась девственницей, ее тела реально не коснулся ни один мужчина... во всяком случае — пока. Следует учесть, однако, что я все это понимал, а она — нет. Она считала, что смогла увидеть будущее только благодаря собственному дару без какого бы то ни было вмешательства извне. Она даже не подозревала, что в ее снах ею руководил я, пользуясь своей способностью к внушению, даром обольщения, свойственным вампирам, и... и еще многими своими талантами, издавна присущими мне... Она всего лишь воображала, что мы и в самом деле любовники. Кто знает, возможно, мы действительно стали бы ими. Но я был не настолько глуп, чтобы объяснять ей все это и разрушать ее иллюзии.
Тебе, вероятно, может прийти в голову вопрос: как же могла эта прекрасная юная девушка, свежая и гладкая, как яблочко, обладающая здравым умом и великолепным телом, приходить в возбуждение и получать удовлетворение от такого древнего бессмертного существа, как я, всего покрытого шрамами, жестокого, обладающего необузданным нравом и вселяющего во всех ужас. Я был бы удивлен, случись иначе и не приди такая мысль тебе в голову. Но потом ты, скорее всего, вспомнишь о гипнотическом даре, которым обладают Вамфири, и решишь, что нашел ответ, раскрыл эту тайну, подумаешь: “Она против своей воли стала игрушкой в его руках”. Что ж, не стану отрицать: до Марилены все именно так и происходило. Но только не с ней!
Начну с того, что я был не столь страшен, как может показаться. Как на любого Вамфира, прожитые столетия внешне не оказали на меня влияния. Они отражались разве что только в моих глазах. Поверь, мне не требовалось никаких усилий, чтобы предстать старым или молодым. Естественно, что перед Мариленой я всегда оставался молодым, мне нельзя было дать больше сорока лет. Даже не будучи Вамфиром, я всегда оставался высоким и сильным, и, кроме того, обладал веками накопленной мудростью, острым умом, способностью очаровывать и умением быть безрассудным, когда это требовалось. Шрамы? О да, их у меня было великое множество! Но я сохранял эти отметины тщеславия, ибо мне доставляло удовольствие гордиться следами прежних битв, а кроме того, они напоминали мне о том, кто нанес мне большинство из столь ужасных ран. Я вполне мог заставить своего вампира навсегда избавить меня от них, но не хотел этого делать, пока Тибор был еще жив. Нет, я сохранял эти шрамы как напоминание о нем, как стимул, укреплявший мою жажду мести, не позволявший ослабевать моей ненависти.
Если ты все еще сомневаешься в моей былой привлекательности, вспомни, каким увидел меня Ладислав Гирешци в ту ночь, когда ему пришлось отрубить мне голову. Вспомни, как он меня описал. Теперь видишь? Каким бы древним я ни был, я по-прежнему оставался настоящим мужчиной. Извини, что хвастаю, но вампиры всегда были тщеславны.
Я должен также попросить у тебя прощения за то, что так долго рассказывал о Марилене... мне это доставило истинное удовольствие. С кем же еще я могу поделиться своими воспоминаниями? Только с некроскопом! Только он один может услышать и понять меня...
* * *
Ты, конечно же, знаешь, что я — отец Яноша, и, возможно, теперь уже догадался, что матерью его была Марилена. Он был моим кровным сыном — плодом любви и страсти мужчины и женщины, результатом кипения крови и проникновением всего лишь одной маленькой частички его в ее лоно, где эта капелька — источник новой жизни — оплодотворила яйцеклетку и зародила внутри ее новое существо. Да, он был моим кровным сыном, “природным”, “естественным” — в нем не было ничего от вампира. Так должно было произойти. Я не знал, удастся ли мне совершить подобное, но хотел хотя бы попытаться породить новую жизнь без помощи вампира. Я обязан был сделать это ради Марилены, дать ей возможность по-настоящему стать матерью.
Но что если я потерплю неудачу и ребенок вырастет вампиром?
Что ж, в любом случае это будет мой сын. И я научу его всем приемам и хитростям Вамфири, с тем чтобы, когда я отправлюсь странствовать по миру, он мог остаться здесь, позаботиться о моем замке и уберечь мои горы от вторжения врагов.
Что?.. Ну да!.. Ты, конечно, вспомнил сейчас о том, что раньше я уже возлагал столь же большие надежды на этого неблагодарного валаха Тибора! Согласен... но такова уж натура всех великих людей — они пытаются вновь и вновь и не жалеют ничего в стремлении достичь совершенства. Разве что, как я уже тебе говорил, я был не из тех, кто легко смиряется с неудачами.
Когда Янош родился, он производил впечатление нормального, обыкновенного ребенка. Он был незаконнорожденным, внебрачным сыном, что очень расстраивало Григория, его деда, но не имело ровным счетом никакого значения для меня. На его руках, так же как и у Григория и Марилены, было три пальца. Но этот недостаток являлся наследственным, фамильная черта — не более. В нем не было ничего порочного.
Однако, по мере того как он рос, становилось все более ясно, что я потерпел неудачу. Моя сперма, которую я усилием воли постарался избавить от какого бы то ни было красного влияния, все же оказалась окрашенной, хотя и слегка. Глупо было надеяться на успех подобного эксперимента: может ли орел произвести на свет воробья или серый волк — визгливого розового поросенка! Еще труднее вампиру, чье даже легкое прикосновение уже оставляет несмываемое пятно. Дать жизнь невинному младенцу! Нет, Янош не был истинным вампиром, но в его жилах текла нечистая кровь вампиров. Да, все мои пороки проявились в нем в удвоенной мере, но при этом совершенно отсутствовали мои мягкость, гибкость и умение быть осторожным. Однако в молодости и я был своеволен и упрям, а, потому, как отец, я решил объяснить ему, что к чему. Этим я и занялся, а в тех случаях, когда, для того чтобы остановить его или направить на верный путь, требовалась твердая рука, не брезговал применить и силу.
И все же... он рос упрямым, чересчур гордым, до крайности жестоким — вообще, с мозгами у него явно было не все в порядке. Единственное, в чем он в точности следовал моим советам и чему научился в совершенстве, — это держать в подчинении цыган. Не только зганов Зирры — племя его деда и матери, которое к тому времени вновь увеличилось, но и моих, зганов Ференци. Мне казалось даже, что его они любят больше, чем меня. Вполне вероятно, меня это задевало, и я в какой-то степени завидовал ему. Возможно, это заставляло меня относиться к нему с еще большей строгостью.
Так или иначе, но я обязан упомянуть еще об одном его несомненном достоинстве — он очень любил свою мать. Такое отношение к матери вполне естественно для ребенка и необходимо ему, пока он маленький, но вовсе не всегда характерно для взрослого мужчины. Ибо любовь любви рознь. Ты вскоре поймешь, что я имею в виду...
А тем временем в мире происходило множество бед и несчастий — беды возникали, множились и горячей волной обжигали все вокруг. Лет десять тому назад Салладин уничтожил королевства франкских крестоносцев, жестокий и порочный наемник Тибор теперь воевал где-то на дальних границах Валахии, будучи воеводой и получая плату золотом от мелких князьков и бояр. За Греческим морем, в Турецких землях, вновь стеной поднялись монголы, сметая и сжигая все на своем пути. Войны бушевали возле самых границ Венгрии. Еще один Иннокентий, уже третий, недавно был избран папой римским. Да-а-а... Повсюду, по всему миру до самых горизонтов клубились тучи, изрыгая красные молнии!..
...И скажи на милость, где, по-твоему, в это страшное время был Фаэтор Ференци? Все наверняка решили, что он уже страдает старческим слабоумием, если сидит в своем замке в горах, следит за порядком, воспитывает и обучает хорошим манерам ублюдка-сына, в то время как его некогда отважные воины-зганы напиваются, дрыхнут, сколько им вздумается, и хихикают за его спиной.
Так незаметно для меня прошло еще какое-то время. Но однажды утром я проснулся, тряхнул головой и огляделся вокруг. И вдруг почувствовал себя изумленным, потрясенным и совершенно сбитым с толку. Двадцать лет промелькнули как один день, а я этого даже не заметил. И осознал только сейчас. Все это время я словно спал летаргическим сном, был болен, околдован, находился под воздействием таинственных чар, у обыкновенных людей называемых любовью. Да-а-а... И она подчинила меня себе, сделала слабым. Куда подевались все мои таинственные навыки, мое мастерство? Я превратился не более чем в мелкого землевладельца, никому не известного боярина, презренного хозяина никому не нужных земель и примостившегося возле скал каменного домишки.
Я отправился к Марилене, и она прочла мне мое будущее. “Мне предстояло присоединиться к великому и кровавому крестовому походу, — сказала она, добавив, — что не будет мне мешать”. Я ничего не мог понять. “Она не станет мне мешать? Да она же не могла перенести даже краткой разлуки со мной О каком еще крестовом походе она говорит?” Но она в ответ только покачала головой. Она видела лишь, что я буду сражаться в какой-то страшной святой битве, а потом... казалось, все ее способности к прорицательству, хиромантии, астрологии вдруг покинули ее. О, разве мог я тогда знать, что она одновременно прочла и свое будущее — только лишь затем, чтобы убедиться, что его у нее нет!
Однако... она говорила о великом и кровавом крестовом походе? Обдумав ее слова, я решил, что она, вполне возможно, права. Новости в то время распространялись очень медленно, а иногда не доходили до меня вовсе. Я начал ощущать себя, как в тюрьме, вместе со вновь возродившейся жаждой мести ко мне возвратились воспоминания обо всех прежних обидах и разочарованиях.
Осе, хватит! Пришло время действовать!
Что ж, Яношу уже почти двадцать, он превратился во взрослого мужчину. Я поручил ему все заботы по дому и тайно, инкогнито, отправился в Сегед, чтобы выяснить, что вокруг происходит, и разработать для себя план действий на будущее. Как выяснилось, это была своевременная поездка.
Город просто кипел новостями, в нем царили суматоха и хаос. Зара, лишь недавно отошедшая к Венгрии, должна была вот-вот подвергнуться нападению и осаде со стороны франкских крестоносцев. Огромный флот франков и венецианцев был уже в пути. Во все стороны были разосланы гонцы, чтобы передать окрестным боярам (и мне, как полагаю, в том числе) королевский приказ, предписывавший им собрать отряды и взять в руки оружие. Марилена совершенно точно прочла мое будущее.
В окрестностях Сегеда жили мои люди-зганы. На обратном пути в замок я довольно легко отыскал их.
— Вы должны встретить меня, когда я буду возвращаться с гор, — сказал я им. — Я собираю армию из самых лучших. Мы отправимся сначала в Зару, а потом гораздо дальше. Те из вас, кто сейчас беден, станут богатыми. Вставайте под мое знамя, деритесь храбро, и я всех вас до единого сделаю боярами. Но если вы предадите меня, вы обречены, и с вами будет покончено. И тогда... через сто лет я по-прежнему останусь великим и могущественным, а вы превратитесь в прах, и имена ваши будут забыты.
Итак, я возвратился домой. Поскольку передвигался я — во всяком случае, по ночам, — пользуясь своими способностями вампира, я потратил на дорогу не слишком много времени, да и в Сегеде я не задержался надолго. За эти несколько дней, что я пробыл в разлуке с Мариленой, все мои инстинкты резко обострились, а голова в предвкушении предстоявшего мне священного кровавого пира работала быстро и четко. Жившие со мной в горах зганы стали толстыми и ленивыми, но я знал способ быстро привести своих воинов в боевую готовность. Они не ожидают столь скорого моего возвращения, но когда они увидят меня снова, то убедятся, что перед ними Ференци — такой, каким он был в прежние времена.
В ту последнюю ночь пути, когда я спешил к дому на мощных перепончатых крыльях, я мысленно устремился в, темноте к зганам и приказал всем, в чьих жилах течет молодая кровь зганов Ференци, где бы они сейчас ни находились, собраться вместе и встретить меня на подступах к Заре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76