Лужины - 3


Аннотация
В романе читатели встретятся с братьями-близнецами Петром и Павлом Лужиными, один из которых становится бойцом партизанского отряда в Словакии, а второй воюет в рядах Советской Армии. Автор рассказывает о судьбах друзей Петра и Павла, о его родителях и о том, как после окончания войны вся семья Лужиных вновь вернулась к работе в цирке.
Илья Туричин
Весна сорок пятого
В романе читатели встретятся с братьями-близнецами Петром и Павлом Лужиными, один из которых становится бойцом партизанского отряда в Словакии, а второй воюет в рядах Советской Армии. Автор рассказывает о судьбах друзей Петра и Павла, о его родителях и о том, как после окончания войны вся семья Лужиных вновь вернулась к работе в цирке.
Рисунки И. Жмайлова

Часть первая. ПЕТР.


1
Корпус генерал-лейтенанта Зайцева третью неделю не выходит из боя. Ни потери, которые он понес, ни чудовищная усталость бойцов и офицеров, ни возникающие внезапно неполадки: то кухни отстали, то горючее застряло невесть где, то кончаются боеприпасы, - ничто не может остановить наступления. Кажется, останься от всего корпуса только взвод, он все равно будет идти вперед, теперь уже по польской земле. Вперед, только вперед! На Берлин!
Генерал-лейтенанта Зайцева не застать в штабе, он появляется то на командных пунктах дивизий, то в полках, то в наступающих батальонах. Его бессменный адъютант майор Синица неотступно следует за ним.
И если генерал имеет возможность прикорнуть в машине, рискуя набить шишки на ухабах, то Синица такой роскоши позволить себе не может, потому что именно дремлющий генерал нуждается в особой опеке. Впрочем, недремлющий тоже. Генерал не знает страха, не кланяется пулям, не бросается на землю при вое авиабомбы, спокойно делает свое дело: разговаривает с людьми, принимает решения, отдает приказы, отчитывает, поощряет. Синица настолько привык к Зайцеву, что иногда ощущает себя как бы частью его, порой ему кажется, что он, майор Синица, даже может подменить своего генерала, принять за него нужное решение, отдать приказ, кого надо - отругать, кого надо - наградить. Вот только, к сожалению, выспаться или нормально поесть за него он не может. Впрочем, за себя тоже.
Чем меньше Синица спал и ел, тем более склонялся к философствованию. Если бы он вел дневник, сколько бы удивительных мыслей записал! Например: наступая противнику на пятки, приглядывай за носками собственных сапог. Или: после артподготовки кухню не подвозят. Или: "Выше голову!" - совет для штатских; для военных - "Пригнись вовремя".
Впрочем, Синица не очень уверен, его ли это мысли, или брошены генерал-лейтенантом Зайцевым. Дневника Синица не ведет. Это немцы ведут дневники. Почти что все поголовно. У кого, конечно, есть на чем писать. Но дневники у них писаны так, будто для гестапо. Если гестаповцы, часом, найдут, чтоб шею не намылили. Или, того хуже, веревку.
Не далее как вчера взяли небольшой городок. Жителей раз, два и обчелся. Живут в подвалах, погребах, без воды, без пищи. А на площади на фонаре висит молоденький немец в солдатской форме. И дощечка на нем аккуратненькая: "Я - пораженец, я предал фюрера!"
Не иначе как вел дневник и записал в него "не то". А сейчас многие из немцев написали бы "не то". Страх сдерживает. Не тот фашист, что в сорок первом шел. Те нахальные были, сытые, молодые, напролом перли, вроде бы даже смерти не боялись. Или не сознавали, что на смерть идут. А эти хоть и дерутся отчаянно, а хотят выжить, выжить, домой вернуться, к своим Гретхен, к детишкам. Жить хотят! Вот тебе и "один народ, одна империя, один фюрер"!
Да, удивительная вещь - наступление! Красноармеец становится отделением, отделение взводом, взвод - ротой… А уж зайцевский корпус лупит фашистов в хвост и гриву как иная армия не сможет! Да что там армия - фронт!
Старенькая "эмка" генерала, заляпанная пятнами краски защитного, желтого и коричневого тонов, за что была прозвана "ягуаром", металась по хлипким весенним дорогам, а то и прямо по невспаханному полю, а за ней неотступно следовал бронетранспортер, как жеребенок за кобылой. Радисты, связисты, автоматчики. И в "ягуаре" рядом с шофером сидел радист, ус антенны мотался за приспущенным окошком. В окошко врывался холодный, пронизанный дождем ветер. Генерал зябко ежился.
Ехали в полк к майору Церцвадзе, который еще не знал, что стал подполковником. Зайцев вез ему новенькие золотые погоны с прикрепленными двумя звездочками. Генералу было приятно поздравить Церцвадзе первым, приятно, что, доверив офицеру полк, не ошибся.
"Ягуара" потряхивало на выбоинах, промятые пружины сидений не смягчали толчков. Сколько раз генерал-лейтенант клялся, что едет в этой "эмке" последний раз, что завтра же, нет, сегодня же возьмет новую машину. А увидит глаза своего шофера Коли, как они вдруг мутнеют, увидит Колино лицо, которое вдруг покорежится, будто все зубы разом заболели, и только рукой махнет. Консерватор Коля, вот он кто! Прикипел, что ли, к своему "ягуару"? Ведь смотреть тошно, перед всем фронтом стыдно!… А с другой стороны, не было случая, чтобы машина отказала. И пули ее дырявили, и осколки рвали!… Все шоферы как шоферы, прежде всего на кухню бегут. Подкрепиться. А Коля сначала к технике бежит: нельзя ли поживиться чем?…
Задремавший было Зайцев открыл глаза, посмотрел на Колин затылок. Хорошо ему, за "баранку" держится на ухабах. А тут трясись! И чтобы сон окончательно не сморил, сказал громко сидящему рядом Синице:
– Вернемся в штаб - сменим машину.
Коля даже ухом не повел. Слышали уже! И не раз!… Чтоб машину сменить, надо шофера сменить. Потому что он, Коля, на другой машине не поедет! Хоть в трибунал! А генерал без Коли куда ж? Пропадет ни за грош!…
Слева, недалеко от дороги раскинулась большая брезентовая палатка. "Молодцы медики", - подумал одобрительно Зайцев.
– Сверни, Коля.
– Есть.
"Ягуар" свернул к медсанбату. Возле входа в палатку стоял грузовик. Молодая женщина в белом халате распоряжалась, сортировала раненых, которых осторожно сгружали с грузовика.
На носилках лежал боец с перебинтованной грудью, Зайцев остановился возле него. Спросил сочувственно:
– Что, брат, досталось?
Раненый не ответил, видно, трудно было говорить, только моргнул.
– Ну и им от тебя досталось. Крепко. Драпают, еле догоняем!
Солдат слабо улыбнулся.
– Поправляйся, друг, нам еще с тобой Берлин брать.
Зайцев тихонько похлопал раненого по руке.
– Возьмем… товарищ… генерал… - прохрипел тот через силу.
Пожилые санинструкторы подняли носилки, понесли. Зайцев смотрел вслед. Потом повернулся к женщине:
– Много раненых?
– Много, товарищ генерал.
– Где начальник?
– Оперирует.
– Давно в медсанбате?
– Вторую неделю, товарищ генерал.
– Первый бой. Страшно?
– Некогда пугаться, товарищ генерал.
– Вот и славно. - Зайцеву очень хотелось сказать этой молодой красивой женщине что-нибудь особенное, душевное, а слов не находилось. - Увидите начальника, скажите: был, мол, Зайцев. Передавал привет.
– Слушаюсь, товарищ генерал!
Эх, и жизнь генеральская! Никто тебя по имени-отчеству не назовет. Зайцев влез в "ягуар", почему-то сердито хлопнул дверцей. Тотчас с другой стороны примостился Синица.
– Давай, Коля.
"Ягуар" рванул с места, стал быстро набирать скорость, выскочил на дорогу и помчался, обгоняя колонну грузовиков, двигающихся тоже к фронту. Впереди стелился сизый дым. Воздух пропах пожарищем и пороховой сладковатой гарью. Близко гремело.
– Не проскочи, - предупредил Зайцев шофера.
– Не проскочу, - откликнулся Коля и, помолчав немного, сказал громко, почти крикнул, чтобы генерал услышал сквозь артиллерийский гул и шум мотора: - Разрешите аргумент, товарищ генерал.
– Ну!
– К примеру, фрицы вознамерятся уничтожить машину генерал-лейтенанта Зайцева, поскольку генерал им как кость в горле у журавля?
– Ну-ну!… - подбодрил Зайцев. Коля говорил редко, но уж если начинал говорить, то слова словно бусинки на нитку нанизывал, стараясь показать и начитанность свою и умение вести "светский разговор". Синица как-то сказал, что среди штабных писарей - а среди ни* ох и доки попадались! - Коля слыл мудрецом.
– Они выберут машину новенькую как игрушечку, поскольку ихние генералы ездят в лакированных ландо.
– В чем, в чем? - изумился Зайцев.
– В лакированных ландо! - со смаком выкрикнул Коля. - "Оппель-адмирал", "мерседес-бенц"! И станут те фрицы искать авто генерала Зайцева. И найдут, товарищ генерал! - победно протрубил Коля.
Зайцев засмеялся.
– Это почему ж?
– И курице понятно! - назидательно произнес шофер. - Мой "ягуар" для фрицев - камуфлированная тайна! Неказистая машиненка, не генеральский вид! Не будет генерал-лейтенант Зайцев ездить на такой машине. Негалантно.
– Чего-чего?… - снова изумился Зайцев.
– Негалантно, говорю, не по ихнему обхождению. Они - на свой аршин, а мы их - своим лупцуем. Так что, товарищ генерал, "ягуар" надежней. А возьмете новую машину - накроют!
– Жуткая перспектива! - засмеялся Зайцев и схватился обеими руками за спинку переднего сиденья, потому что Коля резко затормозил возле воткнутой на обочине палки с дощечкой, на которой было химическим карандашом написано: "Церцвадзе. Милости просим!" Буквы размыты дождем, но читались.
"Ягуар" отвалил от дороги на такой ухабистый проселок, что Зайцеву захотелось выйти. Но он только вздохнул. Надо отдать справедливость Коле, он снизил скорость, и "ягуар" по-кошачьи пополз по ухабам. Даже трясти перестало.
– Вот, товарищ генерал, "ягуар" свою службу понимает.
– Уж ты скажешь, - возразил генерал.
– Никто не докажет обратного! - Коля поднял указательный палец и помахал им в воздухе.
Въехали в редкую березовую рощу. Кое-где березы были повалены, несколько стволов срезаны снарядами. Коля повел "ягуара" без дороги меж деревьев, каким-то своим шоферским чутьем угадывая путь, потому что лесная дорога оказалась перепаханной глубокими свежими воронками. Лежали убитые гитлеровцы. Валялось оружие. Дождь не успевал прибивать дым к земле. Бой гремел где-то рядом. Роща, казалось, просматривалась насквозь, но нигде не было и признака полкового КП.
Коля остановил "ягуара", шедший параллельно по разбитой дороге бронетранспортер тоже тотчас остановился.
Генерал вышел, потоптался на месте, разминая ноги.
– Синица, пошуруйте-ка Церцвадзе.
Синица послал связистов и автоматчиков, а сам от генерала ни на шаг. Прижался к белому мокрому стволу, стал внимательно осматриваться. Мало ли! Может, фриц какой недобитый выскочит… Война.
– Есть! - крикнул один из автоматчиков. - Картонка к дереву прибита. "Ушел вперед. Церцвадзе".
– Значит, и мы - вперед! - удовлетворенно сказал Зайцев.

2
Петру казалось, что все вокруг пропахло бензином - и мокрая земля, и мелькающие березы, даже небо и тусклое солнце. Теплая броня танка, на котором он сидел, дрожала, норовила вытряхнуть душу. Танк, грохоча гусеницами и добавляя в сизую пелену новые порции газа, мчался по дороге вслед за передними.
Петр подумал: если их танк вдруг остановится, задний непременно налетит на него. И ребята, что сидят рядом на броне, ссыпятся на землю, как горох.
Они сидели плотно прижавшись друг к другу. Командир отделения гвардии сержант Яковлев беспокойно вертел головой, старался разглядеть слезящимися глазами что-то, что может представить для его отделения опасность. А что разглядишь в такой гонке?
Петр не то чтобы дружил с Яковлевым - дружба дело долгое, обстоятельное. Вот с Великими Вождями была дружба - равенство и братство. Один за всех, все за одного. А Яковлев - сержант, командир - какое уж тут равенство! Яковлев приказывает - ты выполняешь. Должен. Обязан. А сам ты Яковлеву приказывать не имеешь права. А в остальном все-таки дружба: один за всех и все за одного. Общий враг - фашисты. И цель общая - победить! Яковлев за все отделение в ответе. Потому он и беспокойный такой. Все что-то добывает, выпрашивает - получше сапоги, побольше патронов, лишнюю пачку махорки или пшенного концентрата. Не для себя, для отделения. Надо - он и свое отдаст. Хотя бойцов гоняет будь здоров! Свободная минута на отдыхе выпадет - заставляет ползать по-пластунски, учит работать лопаткой, использовать с толком укрытия на местности, маскироваться, прыгать, бегать, драться врукопашную…
Поначалу у Петра настырность Яковлева вызывала раздражение. В партизанском отряде тоже учились. Лейтенант Каруселин очень требовательным был. Но не так, чтобы до седьмого пота, до изнеможения. Что, сержанту больше всех надо?
Потом был первый бой. Отделение неспешно и толково рассыпалось в цепь, и сам Петр, точно зная свое место в этой цепи, выбрал свежую воронку, отбросил деловито крупные комья земли лопаткой перед собой, уложил автомат для прицельного огня и стал ждать команды сержанта. И вдруг понял, что все это он умеет, будто уже был в таком точно бою. И бегущие прямо на него, словно возникающие из-под земли, фашисты, стреляющие на ходу, и свист и щелканье пуль вокруг не были страшны. Вообще страха не было. Потому что все казалось привычным. Это он понял потом, после боя. А тогда лежал и ждал команду. Очень хотелось выстрелить, но он ждал команду. А сержант не спешил. Он лежал в середине цепи, тоже устроившись поудобнее, и, видимо, ждал, когда фашисты подойдут поближе, чтобы не тратить зря боезапас, а бить наверняка. И когда наконец раздалась команда "огонь", Петр уже держал на мушке фашиста, нажал спуск. Фашист дернулся, словно с налету наткнулся на препятствие, взмахнул нелепо руками и упал.
Справа басисто затакал ручной пулемет. "Венька Колесов", - подумал Петр, привычными точными движениями сменяя диск автомата.
Враги залегли.
– Не давайте им подняться, ребята! - крикнул Яковлев.
Неподалеку разорвалась мина. Осколки зашлепали по земле. Потом вторая. Третья. Таканье пулемета оборвалось.
Петр повернул голову посмотреть: что там случилось у Колесова? Но ничего не увидел. Только обрезанное краем воронки небо, белесое от дыма. Оно сладко пахло порохом. Вот как сейчас бензином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23