https://wodolei.ru/catalog/ekrany-dlya-vann/razdvizhnye/170cm/
Я бы хотел, чтобы вы уяснили себе мое положение и как трудно мне быть самим собою.
Он замолк. Сильвия заметила, что он мнет в руках свою шляпу, как растерявшийся мальчик.
– Я бы хотел, – продолжал он, – чтобы вы поняли меня, выслушали меня, – простите мою назойливость…
– Говорите, мистер ван Тьювер, – мягко сказала она.
– Если бы вы только знали, какую роль в моей жизни играет полученное мною воспитание. Вы меня ненавидите, это ясно. Но вы первый человек, который взглянул на меня иными глазами, не как на обладателя миллионов. Люди, которых я встречал до вас, ни на мгновение не забывали о моих деньгах, и я всегда чувствовал это. С тех пор как я помню себя, все подходили ко мне уже с предвзятой мыслью, все – и мужчины, и женщины – расценивали меня известным образом. И только вы, вы первая…
Он остановился, видимо ожидая от нее поощрения и поддержки. Она спокойно смотрела ему в глаза.
– Чем же именно я удивила вас?
– Вы… но вы, быть может, рассердитесь на меня? – нерешительно произнес он.
– Нет, нет, говорите совершенно откровенно!
– Вы отвергли мое предложение, мисс Кассельмен…
– А вам, конечно, и в голову не приходило, что какая-либо женщина может вам отказать?
– Нет, – тихо ответил он.
– Что за мир? – прошептала Сильвия после долгой паузы. – Какой ужас! Да, я осуждала вас, но ведь вы только часть известного общества, а это общество я ненавижу всей душой.
– Да! Да! – воскликнул он, и в глазах его блеснул луч надежды. – Это ужасный мир! И я хотел бы, чтобы вы помогли мне уйти из этой среды и стать иным человеком, который не внушал бы вам презрения. Я прошу у вас только немного внимания, помощи и совета. Я не буду даже домогаться вашей дружбы. Я знаю, что недостоин ее. Верьте, мне мучительно стыдно при одном воспоминании о том, что я делал вам предложение.
– Ну, что же… – ответила Сильвия, улыбаясь, – вы выразили мне этим ваше доверие…
Но ему было не до шуток. Он приехал к ней в состоянии отчаяния, бичевал и унижал себя перед нею и увлек Сильвию своей горячей исповедью. Она поспешила уверить его, что изменила мнение о нем и что он может писать ей о борьбе с самим собою и о своих надеждах. Когда-нибудь они встретятся опять и, может быть, станут друзьями.
Они продолжали еще разговор на эту тему, когда Сильвии подали телеграмму. Она быстро распечатала ее. Ван Тьювер видел, что она побледнела, как смерть.
– Ах! Ах! – со стоном вырвалось у нее. Она вскочила со своего места. Он тоже встал.
– Что случилось? – спросил он.
Но она не слышала его слов. Она стояла посреди комнаты и, ломая руки, шептала: «Папа! Папа!» Потом растерянно оглянулась и вскрикнула:
– А тетя Варина ушла! Я не знаю, где она. Это задержка на несколько часов.
– Что случилось? – настойчиво повторил ван Тьювер.
Она протянула ему телеграмму, и он прочел: «Приезжай немедленно. С ближайшим поездом. Никакой отсрочки ни в каком случае. Отец».
– Он болен. Быть может, умер уже, и я никогда больше не увижу его! О, папа! – Сильвия стонала и плакала, совершенно забыв о присутствии чужого ей человека.
– Но послушайте… – сказал он. – Ведь телеграмма подписана вашим отцом?
– От меня скрывают правду. Подписали так, чтобы успокоить меня.
– Но какое же основание предполагать это?
– Он был болен. Мне писали еще в Бостон, чтобы я скорее вернулась домой. Если бы не случилось несчастье, мне не прислали бы такой телеграммы. Ах! И тетя Варина ушла. Что я могу теперь сделать?
– Успокойтесь мисс Кассельмен, мы найдем ее…
– Но я не знаю, где она. Быть может, в пансионе, у сестры, быть может, ходит по магазинам… Мы пропустим четырехчасовой поезд, а до восьми другого поезда нет. И поезд тот неудобный, с пересадками, мы приедем на целый день позже. Господи, я не могу… я не могу!
Она опустилась в кресло, закрыла лицо руками и безутешно зарыдала. Ван Тьювер растерялся. Он никогда не видел такого неподдельного, трогательного проявления горя.
– Мисс Кассельмен, успокойтесь! – убеждал он ее. – Вы увидите, никакого несчастья не случилось. Мало ли почему вас могут вызывать домой?
– Нет, нет! – воскликнула она. – Вы их не знаете. Мне бы никогда такой телеграммы не прислали, если бы не случилось что-нибудь ужасное. А теперь еще мы пропустим поезд!
– Послушайте! – поспешно сказал он, – не мучайте себя, по крайней мере, этой мыслью о поезде. Вы поедете экстренным поездом, который довезет вас без всяких остановок до вашей станции.
– Экстренным поездом? – машинально повторила она.
– Да. Я предоставил бы в ваше распоряжение мой поезд, но он стоит на другой ветке и переводить его на вашу линию было бы долго. Но я сейчас распоряжусь – вам в несколько минут приготовят другой поезд.
– Но, мистер ван Тьювер, я не могу принять от вас…
– Ах, оставьте. Какие могут быть разговоры в такую минуту? Расходы будут незначительные, а для меня величайшая радость – услужить вам.
Он принял ее растерянное молчание за согласие и побежал к телефону. Переговорив с правлением железных дорог, он вернулся в комнаты Сильвии, позвал горничную, распорядился, чтобы она уложила вещи, послал чек в правление железных дорог… Он распоряжался уверенно, спокойно, и его самообладание благотворно подействовало на Сильвию. Она почувствовала в нем преданного человека, и ее беспомощность в этом огромном деловом Нью-Йорке не казалась уже ей такой ужасной, как в первые мгновения.
Ван Тьювер предложил ей переговорить по телефону с ее родителями. После долгих усилий, неверных соединений то с Вашингтоном, то с пароходными компаниями в конце концов удалось добиться ответа. Никто не умер, но она должна немедленно вернуться домой. Когда она приедет, все узнает…
– Ну, вот, теперь вы прежде всего должны совершенно успокоиться. Люди часто бывают тяжко больны и тем не менее не умирают.
Но Сильвию ответ из дома не успокоил. Она была убеждена, что самое ужасное от нее скрывают.
– У меня всегда было предчувствие, что я внезапно потеряю моего отца! – говорила она. – Не знаю почему. У него что-то трагическое в выражении лица. Если бы вы знали, какое у него хорошее лицо. Я сказать вам не могу, как я люблю его. Я просыпаюсь иногда ночью с мыслью о том, что он может скоро умереть, и вся застываю от ужаса. Если бы только я застала его в живых! Увидеть бы его еще раз, услышать его голос. Я сказать вам не могу, как я люблю его. Я всегда была его любимицей. Мы с ним как два товарища. Когда он бывал болен, я ходила за ним, читала ему вслух. Он скрывал от меня свои заботы, чтобы меня не огорчать. Это удивительный человек! Он всегда от всех скрывает свои затруднения и со всеми ласков, со всеми великодушен. Его братья, сестры, племянники, племянницы – все обращаются к нему в нужде, и он никому не отказывает в помощи и поддержке. Он сидит иногда над своими счетами до двух, до трех часов утра. Встает на следующий день с бледным, усталым лицом и, однако, со всеми мил, и для всякого находится у него доброе слов. Но я всегда угадываю, что у него на душе. У нас было наводнение, и урожай, наверно, плохой. А это большое несчастье. Он, конечно, измучился…
Она внезапно замолкла. С ван Тьювером, с ван Тьювером она позволила себе говорить о семейных делах! Она ужаснулась – она не должна была рассказывать ему о денежных затруднениях отца…
Но это соображение только мелькнуло в ее сознании. Она могла думать и говорить в эти минуты только о своем отце.
– Милый папа! продолжала она. – Вы не поверите, какой он бывает порою трогательный, нежный. У него есть кошелек, который мать подарила ему в день венчания. В этом кошельке он хранил несколько лепестков флёрдоранжа со свадебного убора матери. Как-то раз он уронил кошелек, лепестки выпали и рассыпались в пыль. Надо было видеть, как он собирал с полу эти пылинки, как волновался. Ах, милый папа!
Ван Тьювер молча слушал. Когда он заговорил, голос его звучал так странно, что это не ускользнуло даже от поглощенной своим горем Сильвии.
– Ничего, все устроится. А эти лепестки вы ему возместите. Дадите ему на память цветы от вашего свадебного венка.
Сильвии неловко стало от этих слов. Но в эту минуту вернулась тетя Варина. Они быстро собрались и спустились вниз, где их уже ждал автомобиль. Ван Тьювер проводил их до вокзала. Сильвия искренно и горячо поблагодарила его, и, когда она стояла уже в купе у окна, она ясно видела по его лицу, что одного слова ее было бы достаточно, чтобы он тотчас сел в поезд и поехал вместе с нею на Юг. Она признательно пожала ему руку на прощание, и он весь просиял от счастья. Сильвия даже не подозревала, что это лицо может выражать столько неподдельной, трогательной радости…
2
В дороге Сильвии удалось взять себя в руки, и, когда поезд подъезжал к станции, она уже настолько владела собой, что ничем не выдавала больше своего волнения. Что бы ни случилось, она мужественно встретит несчастье и не будет больше обращаться к кому бы то ни было за помощью, а будет ободрять и поддерживать других. За этим, вероятно, ее и вызывали домой.
Увидав на платформе отца, она вся затрепетала. Он постарел, поседел, смотрел на нее мутными, блуждающими глазами, но он был жив, слава Богу!
Она бросилась в его объятия.
– Папа, что случилось?
– Ничего, дитя мое, не случилось.
– Кто болен?
– Никто не болен, Сильвия.
– Скажи мне правду!
– Да что же тебе сказать? Ничего не случилось, все здоровы!
– Зачем же вы вызвали меня?
– Соскучились по тебе.
– Но, папа, не может быть, чтобы такую телеграмму…
Она замолчала. Майор повернулся к тете Варине. Они сели в автомобиль и поехали.
– Мама здорова? – спросила Сильвия.
– Да, – ответил он.
– И братишка?
– Все здоровы.
– А ты, папа?
– Я не совсем хорошо чувствовал себя несколько дней, но мне лучше теперь…
Глядя на него, Сильвия не сомневалась уже, что он поднялся с постели, чтобы встретить ее, и опасения ее росли с каждой минутой. Но она больше не спрашивала. Майор заговорил об урожае.
Дома их ждали мать и маленький братишка, целая ватага служанок и слуг высыпала навстречу с радостными криками и визгом. Пошли приветствия, восклицания, было шумно, суетливо, и Сильвия забыла на время про свои тревоги. Тотчас стали распаковывать сундуки. Сильвия показывала покупки, обновы, раздавала подарки. Тетя Барина рассказывала об удобстве экстренного поезда, о ван Тьювере, предоставившем этот поезд. Наконец Сильвия осталась с матерью вдвоем.
Мама, скажи мне, ради Бога, почему вы вызвали меня такой телеграммой?
– Тише, дитя мое, не теперь, не теперь!
Опять отсрочка! Ждали тетю Ненни. Она должна была приехать с минуты на минуту, и Сильвия чувствовала, что приезд тети Ненни имеет связь с посланной ей тревожной телеграммой.
– Мама! – воскликнула она с мольбою. – Прошу тебя, скажи мне, в чем дело.
Миссис Кассельмен вспыхнула.
– Еще не время, Сильвия, подожди немного, не волнуйся. Ничего ужасного не случилось…
– Не может быть, мама. Я по лицу твоему вижу, ты скрываешь от меня что-то ужасное. Скажи мне правду, мама, не мучь меня…
– Успокойся, дорогая, ты все узнаешь. Потом, здесь так много народу. Сейчас войдет кто-нибудь.
– У нас всегда много народу. Пойдем в библиотеку.
– Только не волнуйся, Сильвия, не волнуйся, дитя мое…
– Я должна все знать, мама, и сейчас же. Я ведь вижу, что-то неладно…
Она быстро увела за собою мать в библиотеку и заперла дверь на ключ.
– Сильвия, дорогая моя, – начала миссис Кассельмен, видя, что попытка отсрочить объяснение бесполезна, – это… это ужасно, и я… я не могу.
– Да говори же, говори, ради Бога!
– Дитя мое, это будет большим ударом для тебя, Сильвия, дорогая моя, если бы я могла помочь тебе чем-нибудь! Я предпочла бы умереть, чем сказать тебе это.
Сильвия, похолодев от жуткого предчувствия, прижала руки к сердцу.
– Дитя мое, дитя мое! – лепетала миссис Кассельмен. – Ты знаешь, как мы любим тебя и как желаем твоего счастья. Мы делали все, что было в наших силах, чтобы спасти тебя от этого, от этого…
– Да скажи, скажи же наконец!
– О бедное мое дитя, – продолжала «мисс Маргарет» сквозь слезы. – Зачем ты полюбила его? Мы были уверены что это не может кончиться добром.
Сильвия бросилась к ней и дернула ее за руку.
– Мама! Что это значит? – крикнула она.
Миссис Кассельмен дрожащей рукой вынула из-за корсажа скомканный листок бумаги – телеграмму. Сильвия схватила ее и прочла: «Франк Ширли арестован в публичном доме. Тяжко избил в драке другого студента. Возможен роковой исход. Срочно вызовите Сильвию домой. Гарри».
Она оцепенела на несколько мгновений и смотрела на мать неподвижными глазами. Слова телеграммы сливались перед ее глазами и в ее сознании в густую мглу. Помятый листок выскользнул из рук.
– Это неправда! – вскрикнула она. – Это интрига. Я не верю. Они все подстроили.
Мать, испуганная ее бледностью, звуком голоса, обняла ее, прижала к себе.
– Дитя мое… – начала она.
– Ну, а вы что? – прервала ее Сильвия. – Что же вы сделали для того, чтобы проверить это?
– Мы телеграфировали Гарри, чтобы он сообщил нам подробности.
– О, зачем вы вызвали меня домой? – с страстной горечью упрекнула ее Сильвия. – Если Франк арестован, я должна была быть там.
– Сильвия! – ужаснулась мать. – Ты прочла телеграмму. Ты знаешь, где он арестован?
Сильвия молчала. Да и что она могла ответить? Она не в силах была разобраться в хаосе своих мыслей и чувств. Ужас, сомнения, стыд, страх и обида за любимого человека!
– Негодный человек! – воскликнула «мисс Маргарет». – Втоптал имя твое в грязь…
– Не надо, не надо, не говори этого, – с усилием вымолвила Сильвия. – Кто-то подкапывается под него. Это ужасная, возмутительная ложь!
– Но, Сильвия, телеграмма послана Гарри.
– Это ничего не доказывает. Мало ли чего ему могли наговорить.
– Но… ведь в телеграмме сказано, что Франк арестован!
– О, я должна поехать к нему! Я должна узнать всю правду. Франк не такой человек.
– Дитя мое, – вставила миссис Кассельмен, – что ты можешь знать о людях?
Сильвия растерянно смотрела на мать. На устах ее дрожал вопрос, но она не решалась произнести его. Она знала, что в мире есть ужасные вещи, о которых догадывалась лишь по смутным, случайным намекам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Он замолк. Сильвия заметила, что он мнет в руках свою шляпу, как растерявшийся мальчик.
– Я бы хотел, – продолжал он, – чтобы вы поняли меня, выслушали меня, – простите мою назойливость…
– Говорите, мистер ван Тьювер, – мягко сказала она.
– Если бы вы только знали, какую роль в моей жизни играет полученное мною воспитание. Вы меня ненавидите, это ясно. Но вы первый человек, который взглянул на меня иными глазами, не как на обладателя миллионов. Люди, которых я встречал до вас, ни на мгновение не забывали о моих деньгах, и я всегда чувствовал это. С тех пор как я помню себя, все подходили ко мне уже с предвзятой мыслью, все – и мужчины, и женщины – расценивали меня известным образом. И только вы, вы первая…
Он остановился, видимо ожидая от нее поощрения и поддержки. Она спокойно смотрела ему в глаза.
– Чем же именно я удивила вас?
– Вы… но вы, быть может, рассердитесь на меня? – нерешительно произнес он.
– Нет, нет, говорите совершенно откровенно!
– Вы отвергли мое предложение, мисс Кассельмен…
– А вам, конечно, и в голову не приходило, что какая-либо женщина может вам отказать?
– Нет, – тихо ответил он.
– Что за мир? – прошептала Сильвия после долгой паузы. – Какой ужас! Да, я осуждала вас, но ведь вы только часть известного общества, а это общество я ненавижу всей душой.
– Да! Да! – воскликнул он, и в глазах его блеснул луч надежды. – Это ужасный мир! И я хотел бы, чтобы вы помогли мне уйти из этой среды и стать иным человеком, который не внушал бы вам презрения. Я прошу у вас только немного внимания, помощи и совета. Я не буду даже домогаться вашей дружбы. Я знаю, что недостоин ее. Верьте, мне мучительно стыдно при одном воспоминании о том, что я делал вам предложение.
– Ну, что же… – ответила Сильвия, улыбаясь, – вы выразили мне этим ваше доверие…
Но ему было не до шуток. Он приехал к ней в состоянии отчаяния, бичевал и унижал себя перед нею и увлек Сильвию своей горячей исповедью. Она поспешила уверить его, что изменила мнение о нем и что он может писать ей о борьбе с самим собою и о своих надеждах. Когда-нибудь они встретятся опять и, может быть, станут друзьями.
Они продолжали еще разговор на эту тему, когда Сильвии подали телеграмму. Она быстро распечатала ее. Ван Тьювер видел, что она побледнела, как смерть.
– Ах! Ах! – со стоном вырвалось у нее. Она вскочила со своего места. Он тоже встал.
– Что случилось? – спросил он.
Но она не слышала его слов. Она стояла посреди комнаты и, ломая руки, шептала: «Папа! Папа!» Потом растерянно оглянулась и вскрикнула:
– А тетя Варина ушла! Я не знаю, где она. Это задержка на несколько часов.
– Что случилось? – настойчиво повторил ван Тьювер.
Она протянула ему телеграмму, и он прочел: «Приезжай немедленно. С ближайшим поездом. Никакой отсрочки ни в каком случае. Отец».
– Он болен. Быть может, умер уже, и я никогда больше не увижу его! О, папа! – Сильвия стонала и плакала, совершенно забыв о присутствии чужого ей человека.
– Но послушайте… – сказал он. – Ведь телеграмма подписана вашим отцом?
– От меня скрывают правду. Подписали так, чтобы успокоить меня.
– Но какое же основание предполагать это?
– Он был болен. Мне писали еще в Бостон, чтобы я скорее вернулась домой. Если бы не случилось несчастье, мне не прислали бы такой телеграммы. Ах! И тетя Варина ушла. Что я могу теперь сделать?
– Успокойтесь мисс Кассельмен, мы найдем ее…
– Но я не знаю, где она. Быть может, в пансионе, у сестры, быть может, ходит по магазинам… Мы пропустим четырехчасовой поезд, а до восьми другого поезда нет. И поезд тот неудобный, с пересадками, мы приедем на целый день позже. Господи, я не могу… я не могу!
Она опустилась в кресло, закрыла лицо руками и безутешно зарыдала. Ван Тьювер растерялся. Он никогда не видел такого неподдельного, трогательного проявления горя.
– Мисс Кассельмен, успокойтесь! – убеждал он ее. – Вы увидите, никакого несчастья не случилось. Мало ли почему вас могут вызывать домой?
– Нет, нет! – воскликнула она. – Вы их не знаете. Мне бы никогда такой телеграммы не прислали, если бы не случилось что-нибудь ужасное. А теперь еще мы пропустим поезд!
– Послушайте! – поспешно сказал он, – не мучайте себя, по крайней мере, этой мыслью о поезде. Вы поедете экстренным поездом, который довезет вас без всяких остановок до вашей станции.
– Экстренным поездом? – машинально повторила она.
– Да. Я предоставил бы в ваше распоряжение мой поезд, но он стоит на другой ветке и переводить его на вашу линию было бы долго. Но я сейчас распоряжусь – вам в несколько минут приготовят другой поезд.
– Но, мистер ван Тьювер, я не могу принять от вас…
– Ах, оставьте. Какие могут быть разговоры в такую минуту? Расходы будут незначительные, а для меня величайшая радость – услужить вам.
Он принял ее растерянное молчание за согласие и побежал к телефону. Переговорив с правлением железных дорог, он вернулся в комнаты Сильвии, позвал горничную, распорядился, чтобы она уложила вещи, послал чек в правление железных дорог… Он распоряжался уверенно, спокойно, и его самообладание благотворно подействовало на Сильвию. Она почувствовала в нем преданного человека, и ее беспомощность в этом огромном деловом Нью-Йорке не казалась уже ей такой ужасной, как в первые мгновения.
Ван Тьювер предложил ей переговорить по телефону с ее родителями. После долгих усилий, неверных соединений то с Вашингтоном, то с пароходными компаниями в конце концов удалось добиться ответа. Никто не умер, но она должна немедленно вернуться домой. Когда она приедет, все узнает…
– Ну, вот, теперь вы прежде всего должны совершенно успокоиться. Люди часто бывают тяжко больны и тем не менее не умирают.
Но Сильвию ответ из дома не успокоил. Она была убеждена, что самое ужасное от нее скрывают.
– У меня всегда было предчувствие, что я внезапно потеряю моего отца! – говорила она. – Не знаю почему. У него что-то трагическое в выражении лица. Если бы вы знали, какое у него хорошее лицо. Я сказать вам не могу, как я люблю его. Я просыпаюсь иногда ночью с мыслью о том, что он может скоро умереть, и вся застываю от ужаса. Если бы только я застала его в живых! Увидеть бы его еще раз, услышать его голос. Я сказать вам не могу, как я люблю его. Я всегда была его любимицей. Мы с ним как два товарища. Когда он бывал болен, я ходила за ним, читала ему вслух. Он скрывал от меня свои заботы, чтобы меня не огорчать. Это удивительный человек! Он всегда от всех скрывает свои затруднения и со всеми ласков, со всеми великодушен. Его братья, сестры, племянники, племянницы – все обращаются к нему в нужде, и он никому не отказывает в помощи и поддержке. Он сидит иногда над своими счетами до двух, до трех часов утра. Встает на следующий день с бледным, усталым лицом и, однако, со всеми мил, и для всякого находится у него доброе слов. Но я всегда угадываю, что у него на душе. У нас было наводнение, и урожай, наверно, плохой. А это большое несчастье. Он, конечно, измучился…
Она внезапно замолкла. С ван Тьювером, с ван Тьювером она позволила себе говорить о семейных делах! Она ужаснулась – она не должна была рассказывать ему о денежных затруднениях отца…
Но это соображение только мелькнуло в ее сознании. Она могла думать и говорить в эти минуты только о своем отце.
– Милый папа! продолжала она. – Вы не поверите, какой он бывает порою трогательный, нежный. У него есть кошелек, который мать подарила ему в день венчания. В этом кошельке он хранил несколько лепестков флёрдоранжа со свадебного убора матери. Как-то раз он уронил кошелек, лепестки выпали и рассыпались в пыль. Надо было видеть, как он собирал с полу эти пылинки, как волновался. Ах, милый папа!
Ван Тьювер молча слушал. Когда он заговорил, голос его звучал так странно, что это не ускользнуло даже от поглощенной своим горем Сильвии.
– Ничего, все устроится. А эти лепестки вы ему возместите. Дадите ему на память цветы от вашего свадебного венка.
Сильвии неловко стало от этих слов. Но в эту минуту вернулась тетя Варина. Они быстро собрались и спустились вниз, где их уже ждал автомобиль. Ван Тьювер проводил их до вокзала. Сильвия искренно и горячо поблагодарила его, и, когда она стояла уже в купе у окна, она ясно видела по его лицу, что одного слова ее было бы достаточно, чтобы он тотчас сел в поезд и поехал вместе с нею на Юг. Она признательно пожала ему руку на прощание, и он весь просиял от счастья. Сильвия даже не подозревала, что это лицо может выражать столько неподдельной, трогательной радости…
2
В дороге Сильвии удалось взять себя в руки, и, когда поезд подъезжал к станции, она уже настолько владела собой, что ничем не выдавала больше своего волнения. Что бы ни случилось, она мужественно встретит несчастье и не будет больше обращаться к кому бы то ни было за помощью, а будет ободрять и поддерживать других. За этим, вероятно, ее и вызывали домой.
Увидав на платформе отца, она вся затрепетала. Он постарел, поседел, смотрел на нее мутными, блуждающими глазами, но он был жив, слава Богу!
Она бросилась в его объятия.
– Папа, что случилось?
– Ничего, дитя мое, не случилось.
– Кто болен?
– Никто не болен, Сильвия.
– Скажи мне правду!
– Да что же тебе сказать? Ничего не случилось, все здоровы!
– Зачем же вы вызвали меня?
– Соскучились по тебе.
– Но, папа, не может быть, чтобы такую телеграмму…
Она замолчала. Майор повернулся к тете Варине. Они сели в автомобиль и поехали.
– Мама здорова? – спросила Сильвия.
– Да, – ответил он.
– И братишка?
– Все здоровы.
– А ты, папа?
– Я не совсем хорошо чувствовал себя несколько дней, но мне лучше теперь…
Глядя на него, Сильвия не сомневалась уже, что он поднялся с постели, чтобы встретить ее, и опасения ее росли с каждой минутой. Но она больше не спрашивала. Майор заговорил об урожае.
Дома их ждали мать и маленький братишка, целая ватага служанок и слуг высыпала навстречу с радостными криками и визгом. Пошли приветствия, восклицания, было шумно, суетливо, и Сильвия забыла на время про свои тревоги. Тотчас стали распаковывать сундуки. Сильвия показывала покупки, обновы, раздавала подарки. Тетя Барина рассказывала об удобстве экстренного поезда, о ван Тьювере, предоставившем этот поезд. Наконец Сильвия осталась с матерью вдвоем.
Мама, скажи мне, ради Бога, почему вы вызвали меня такой телеграммой?
– Тише, дитя мое, не теперь, не теперь!
Опять отсрочка! Ждали тетю Ненни. Она должна была приехать с минуты на минуту, и Сильвия чувствовала, что приезд тети Ненни имеет связь с посланной ей тревожной телеграммой.
– Мама! – воскликнула она с мольбою. – Прошу тебя, скажи мне, в чем дело.
Миссис Кассельмен вспыхнула.
– Еще не время, Сильвия, подожди немного, не волнуйся. Ничего ужасного не случилось…
– Не может быть, мама. Я по лицу твоему вижу, ты скрываешь от меня что-то ужасное. Скажи мне правду, мама, не мучь меня…
– Успокойся, дорогая, ты все узнаешь. Потом, здесь так много народу. Сейчас войдет кто-нибудь.
– У нас всегда много народу. Пойдем в библиотеку.
– Только не волнуйся, Сильвия, не волнуйся, дитя мое…
– Я должна все знать, мама, и сейчас же. Я ведь вижу, что-то неладно…
Она быстро увела за собою мать в библиотеку и заперла дверь на ключ.
– Сильвия, дорогая моя, – начала миссис Кассельмен, видя, что попытка отсрочить объяснение бесполезна, – это… это ужасно, и я… я не могу.
– Да говори же, говори, ради Бога!
– Дитя мое, это будет большим ударом для тебя, Сильвия, дорогая моя, если бы я могла помочь тебе чем-нибудь! Я предпочла бы умереть, чем сказать тебе это.
Сильвия, похолодев от жуткого предчувствия, прижала руки к сердцу.
– Дитя мое, дитя мое! – лепетала миссис Кассельмен. – Ты знаешь, как мы любим тебя и как желаем твоего счастья. Мы делали все, что было в наших силах, чтобы спасти тебя от этого, от этого…
– Да скажи, скажи же наконец!
– О бедное мое дитя, – продолжала «мисс Маргарет» сквозь слезы. – Зачем ты полюбила его? Мы были уверены что это не может кончиться добром.
Сильвия бросилась к ней и дернула ее за руку.
– Мама! Что это значит? – крикнула она.
Миссис Кассельмен дрожащей рукой вынула из-за корсажа скомканный листок бумаги – телеграмму. Сильвия схватила ее и прочла: «Франк Ширли арестован в публичном доме. Тяжко избил в драке другого студента. Возможен роковой исход. Срочно вызовите Сильвию домой. Гарри».
Она оцепенела на несколько мгновений и смотрела на мать неподвижными глазами. Слова телеграммы сливались перед ее глазами и в ее сознании в густую мглу. Помятый листок выскользнул из рук.
– Это неправда! – вскрикнула она. – Это интрига. Я не верю. Они все подстроили.
Мать, испуганная ее бледностью, звуком голоса, обняла ее, прижала к себе.
– Дитя мое… – начала она.
– Ну, а вы что? – прервала ее Сильвия. – Что же вы сделали для того, чтобы проверить это?
– Мы телеграфировали Гарри, чтобы он сообщил нам подробности.
– О, зачем вы вызвали меня домой? – с страстной горечью упрекнула ее Сильвия. – Если Франк арестован, я должна была быть там.
– Сильвия! – ужаснулась мать. – Ты прочла телеграмму. Ты знаешь, где он арестован?
Сильвия молчала. Да и что она могла ответить? Она не в силах была разобраться в хаосе своих мыслей и чувств. Ужас, сомнения, стыд, страх и обида за любимого человека!
– Негодный человек! – воскликнула «мисс Маргарет». – Втоптал имя твое в грязь…
– Не надо, не надо, не говори этого, – с усилием вымолвила Сильвия. – Кто-то подкапывается под него. Это ужасная, возмутительная ложь!
– Но, Сильвия, телеграмма послана Гарри.
– Это ничего не доказывает. Мало ли чего ему могли наговорить.
– Но… ведь в телеграмме сказано, что Франк арестован!
– О, я должна поехать к нему! Я должна узнать всю правду. Франк не такой человек.
– Дитя мое, – вставила миссис Кассельмен, – что ты можешь знать о людях?
Сильвия растерянно смотрела на мать. На устах ее дрожал вопрос, но она не решалась произнести его. Она знала, что в мире есть ужасные вещи, о которых догадывалась лишь по смутным, случайным намекам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30