Они старались не смотреть на парочку впереди. С деланным интересом глазели по сторонам.
Обнявшись, Андрей и Анюта шли впереди. Он наклонял кудрявую голову к плечу девушки, говорил что-то ласковое. Гладил льняные волосы с такой же лаской, с какой полчаса назад гладил седую голову матери.
Как Пашка ни отгонял, как ни пытался погасить ревнивое чувство к посторонней, знакомой лишь издали девчонке, оно разгоралось. Уж очень горько было делить с кем-то последние минуты, которые можно провести с братом.
Оторвавшись от Анюты, Андрей оглянулся на Пашку всего раз, и то лишь затем, чтобы помахать рукой: дескать, держись, Арбузик, все как надо!
А Пашкино сердце ныло и замирало от обиды, ревности и любви.
Но вот и ворота казарм, обнесенных высоченным дощатым, окрашенным зеленой краской забором. На заостренных торцах досок прибита колючая проволока - раньше ее будто бы не было!
К черно-белой, косополосатой будке, где переминался с ноги на ногу постовой с винтовкой, один за другим подходили новобранцы. Всех провожали - кого старики родители, кого невесты либо жены.
- Приказано ждать тут! Приказано ждать! - односложно, с ленивой строгостью отвечал на вопросы дежурный.
Мужчины курили, сизый дым облаком колыхался над толпой. Женщины плакали, крестясь на позолоченные купола и кресты Новодевичьего монастыря.
Колокол на невидимой от казарм каланче прозвякал девять раз. Негромкие перезвоны и свистки откликнулись во дворе казарм. Ворота с железным скрежетом распахнулись.
В глубине просторного, мощенного камнем двора краснели длинные кирпичные бараки, дымили походные, на колесах, кухни, пробегали куда-то солдаты. С озабоченным, деловым видом проходили офицеры.
От караульного помещения возле входа к воротам протопал взвод солдат. Впереди - пожилой, с багровым шрамом на щеке, седоватый капитан с Георгием на выпяченной груди. Рядом вертлявый парень с нашивками на плечах, со списками в руке. "Писарь", - догадался Пашка.
Начальственно хмурясь из-под лакированного козырька, офицер строевым шагом вышел за ворота.
- А ну, которые призванные! Приготовь повестки! Па-а-ста-рон-них па-апрашу освободить проход, не мешать исполнению! - командовал капитан, придерживая левой рукой истертые ножны шашки.
Андрей с трудом отстранил Анютку, отыскал глазами Пашку. Пашка бросился к нему, не в силах сдержать слез.
Андрей наклонился, обнял братишку.
- Ну, прощевай пока, Арбузик! Мамку береги, не обижай, курносый! Оглянувшись на офицера, шепнул в самое ухо: - Про Шиповника и Алешу не позабыл?
- Ты что?! - с обидой вскинулся Пашка. - Не дурачок пока!
- Ну и добро! Караульте. И как нас погонят, увидите куда - сразу к ним! Лады?
- Все сделаю, братка!
- Андрюшенька, кудрявенький мой!
И снова Андреем завладела девчонка. Она не отставала от парня, пока тот, вручив офицеру повестку, не ушел за ворота. А вскоре, повинуясь приказу, Андрей скрылся в дверях кирпичных казарм в глубине двора.
Анютка перевела дыхание, вытерла рукой щеки. Круглой, похожей на маленькую дугу гребенкой подобрала назад волосы.
Улыбнулась Пашке блестящими от слез глазами и, неожиданно обхватив его шею горячей рукой, поцеловала вихрастую макушку.
- Пашенька! Славный мой! Когда-то теперь увидим?!
И ревнивая Пашкина злость к девчонке, нахально отнявшей у него последние минуты прощания с братом, растаяла, исчезла. Понял: у нее в сердце такая же боль, как и у него. Не надо на нее злиться!
Вскинув голову, Пашка посмотрел в склоненное к нему лицо, и ему вдруг захотелось заплакать. Чем-то Анюта сразу стала такой близкой, родной. Глаза у нее чистые, без лукавства и обмана, синие и с зеленцой.
- Пашенька! Знаешь, где живу?
- Не-е.
- "Бакалейные и колониальные товары" на Мытной. Видел?
- Ага.
- Там рядом домушка на курьих ножках с синими ставнями. А в ставнях сердечки выпиленные... Вот! Андрюша сказал: вы тут их отправление караулить станете?
- Ага. А что?
- Стукнул бы мне в окошко крайнее, когда Андрюшу на вокзал погонят. А?
- Можно! Бежать-то мне все равно мимо!
Выпрямившись, Анютка с ненавистью и тревогой долго смотрела в казарменный двор, где текла чужая, мало понятная, с окриками и бранью жизнь.
Строем, железно топоча о камни подкованными сапогами, вышагивали солдаты, бегали, ложились и вскакивали с испуганными лицами, яростно кололи штыками соломенные чучела в изодранных военных мундирах. Унтера и взводные ругались и раздавали зуботычины неумелым, заставляли повторять одно и то же.
Немного поблекший, выцветший от дождей и солнца портрет императора в полный рост, в позолоченной раме, светлым четырехугольником вырисовывался на кирпично-красной стене, будто строго наблюдал за прилежанием рекрутов.
- Хотя, Пашенька, нет, не надо! - решила Анюта. - Ежели не в смене, не на заводе, я здесь буду!.. Где же мне быть?
Со странной горделивостью, стройная и сразу ставшая не похожей на ту, что минуту назад плакала на плече Андрея, Анюта пошла прочь от казарм, помахивая в такт шагам цветастым платочком.
Пашка долго смотрел ей вслед... Вот уж никогда не замечал, что Анютка такая красивая! Куда Таньке-"принцессе" до нее!..
9. "КРУТИТСЯ, ВЕРТИТСЯ ШАР ГОЛУБОЙ..."
Дежурить у ворот Хамовнических казарм Пашкиной братве пришлось довольно долго, около полутора суток. По очереди бегали домой перекусить и возвращались тоже бегом, боясь опоздать.
За облезлым зеленым забором казарм шла обычная казенная, солдатская жизнь, управляемая окриками и свистками. Цокала о камни железом прикладов и конских подков, громыхала колесами повозок и кухонь, пахла горячей похлебкой.
Когда ворота распахивались, оттуда выезжали крытые брезентом двуколки и фургоны. В такие минуты, очнувшись от ленивой дремы, постовые вскидывали на изготовку винтовки и, надсадно крича, отгоняли от ворот мальчишек, пристроившихся не к месту играть в свои козны-бабки. Военный груз! Глазеть на него заводской голытьбе не положено.
Но Пашка не зря слыл признанным вожаком окраинной ребятни. Оставив дружков у ворот, сажень за саженью, аршин за аршином обследовал снаружи забор, ограждавший казармы, отыскивая между плотно приструганными досками хотя бы узкую щель.
И нашел!
Нет, позади казарм доски были подогнаны одна к другой так же старательно, как и везде, но в одной из них Пашка заметил сквозной глазок, дырку от высохшего и выпавшего сучка.
Дырочка размером с двугривенный светилась невысоко над окружавшей забор канавой, в венчике пожелтелых осенних трав. Чтобы заглянуть в нее, Пашке пришлось опуститься на колени.
Он с жадностью приник к окошечку в незнакомый мир.
Дощатое, недавно побеленное строение виднелось справа, а слева краснел угол кирпичной стены. Постой, погляди, Пашка, да ведь, похоже, здесь и должен быть тот самый барак, куда загнали Андрея? Ну да! Вон и ворота напротив видны! Повезло!
По резкому, щекочущему запаху легко угадывалось назначение строения справа, тем более что к нему то и дело поспешно подбегали солдаты.
- Дяденька!.. А, дяденька! - окликал Пашка тех, кто с виду казался попроще.
Ему пришлось не раз повторить свой призыв, прежде чем его услышали.
То оказался совсем молоденький солдатик с ошалелым, испуганным лицом. Выйдя из уборной, оглянулся на Пашкин голос и остановился, не понимая, кто и откуда зовет. Кругом ни души.
Пашка высунул в дырочку прутик, помахал им.
- Дяденька солдат! Я тут! Подойди, ради бога!
Опасливо косясь, нет ли поблизости начальства, готовый вот-вот броситься наутек, паренек подкрался к забору. Нос и лоб у него блестели каплями пота.
- Кто там? - спросил хрипло, с трудом переводя дыхание. - Чего надо?
- Дяденька, - зашептал Пашка, прижимаясь к пахнущей смолой дырочке. - Тут замоскворецких пригнали! Мне бы Андреева Андрея, который с Михельсона, кликнуть, а? Он аккурат в этой казарме. Пусть бы вышел, словно по нужде. Скажи, будь добрый, а? Он и табачком и хлебцем поделится! Вот помереть на месте, поделится...
- Нам табашное зелье ненужное! - строго насупился парнишка. - Мы к нему не приучены!
- Ну, хлебушек! У братки цельная буханка ситного, по двадцать копеек фунт! На дорогу куплена!
Двор шумел, не стихая. Лязгали железки, гремели по булыжникам колеса, доносились громогласные команды:
- Да куды ты, сено-солома, глядишь? Деревня темная! Как положено солдату ногу в парадном строю тянуть, корова дремучая? Тыщу раз тебе сказано-показано, олух царя небесного! А ну ложись! Встать! Лечь!
Испуганно косясь через плечо, паренек жадно переспросил:
- Ситный? Пшеничный? Не врешь?
- Лопни глаза! Крест святой! Он тебе половину отчекрыжит, ежели передашь! Пашка, дескать, зовет!
- Ладно, скажу, ежель найду... Андреев, говоришь?
- Ну да!
Неумело обтягивая под ремнем гимнастерку, паренек побежал за кирпичный угол. Видно, голодуха на солдатском пайке - не родная тетка!
Пашка протомился возле забора не меньше часа, то припадая глазом к дырке, то прячась в канаве. Не хватает, чтоб застукали тут, - беды от казенных чинов не оберешься!
Хорошо, что забор казарм с этой стороны выходил на пустырь, густо заросший репейником и крапивой. Лишь вдали, шагах в двухстах, серой громадой вздымались стены военных складов. Но вход в них - с улицы, от фабрики Жиро, там голоса, крик, галдеж. А тут, на Пашкино счастье, тишина.
Андрея Пашка все же дождался!
И случилось это под самый вечер, когда мальчишка почти отчаялся. Думал: либо ошалевший от страха деревенский паренек побоялся, либо среди сотен новобранцев не сумел отыскать Андрея.
Пашка не сразу узнал брата. На плечах у того угловато топырилась новая гимнастерка, под ней - такие же серовато-зеленые штаны. Фуражку Андрей нес в руке.
Наголо остриженная голова показалась Пашке незнакомой, чужой, словно видел ее впервые. И лишь пристальные светло-синие глаза, скользящие по забору, помогли Пашке узнать брата. Значит, хоть и запуганный до пота, парнишка сдержал слово. Польстился, видно, на ломоть ситного!
- Братка!
Зыркнув кругом острым взглядом, Андрей подбежал к забору.
- Арбузик, ты где?
Пашка высунул в дырку заранее припасенный длинный прутик, помахал им.
- Вот я, братка!
Шурша по траве сапогами, Андрей присел возле дырки на корточки, выдернул на себя прутик. И, ни о чем не спрашивая, торопясь, заговорил первый - должно быть, боялся: помешают.
- Слушай, Арбузик! Отправляют нынче ночью с Брянского. Эшелон особого назначения. Понял?
- Ага! С Брянского.
- Передай Шиповнику и Алеше! Пусть отыщут в депо слесаря Остафьева, а через него Егора Козликова. Он стрелочник на ближних подъездных. Эти в доску свои. Помогут с листовками. Не позабудешь?
- Ну, дурак, что ли? Да и Витька Козликов у меня из первых дружков. Каждое дежурство обед отцу на вокзал таскает...
Андрей сразу повеселел:
- Еще лучше! Не промахнетесь! - Чуть помолчал, нахмурился. - Мамка как? Не все глаза выплакала?
- Притихла малость. Будто закаменела.
- Отойдет! Еще, Арбузик, прошу, повидай, будь друг, Анютку, она возле бакалейных и колони...
- Знаю! - перебил Пашка: ревнивое чувство все-таки не стихло в нем. Но до конца не выдержал характера. - Она хорошая, братка!
- А нам плохие зачем. Арбузик, а?! Ты с ней ладь! Хотя и с норовом, а вполне подходящая девчонка...
Андрей хотел еще что-то сказать, но от угла казармы донесся начальственный окрик:
- Ты чего возле забора трешься, служивый?! Иль дезертировать через ограду нацелился?!
Андрей выпрямился, с дерзким смешком махнул фуражкой.
- Да не, вашбродь, прихватило так, хоть криком кричи! Ей-пра! Похлебочка-то солдатская с душком, вашбродь! Аль не изволили пробовать? Вам, поди-ка, из ресторанов носят?!
- Молчать, скотина! Не то на гауптвахту отправлю!
- Какая заразница, вашбродь?! - дурашливо засмеялся Андрей. - Стены в губе - тот же родной кирпичик с плесенью, что и в казарме. И нары - те же досточки сосновы нестроганы, ровно гроб нищенский! Одна сласть! Вашей грубвахты, вашбродь, мне уж никак не миновать... Часом раньше, часом позже!
- А ну, ка-а-аму сказано: марш в казарму!
Боясь обнаружить себя, Пашка заслонил дырочку ладонью, прижался к стене. Ух и молодец братка! Он и тут им не шибко-то кланяется, не лакейничает!
"Нынче в ночь, Брянский! - повторил он про себя. - Дядя Егор, который стрелочник, Витькин батя. Этого через Остафьева, слесаря в депо..."
Голоса позади забора стихали. Шаги Андрея прошелестели по траве, прошуршали по песку, потом зазвякали подковками по камню.
Пригнувшись к дырке, Пашка увидел поворачивающую за угол плечистую фигуру брата, а позади и чуть сбоку офицера с красными погонами, шашкой и револьверной кобурой у пояса. Андрей шагал с развалкой, помахивал фуражкой и беспечно напевал любимую песенку:
Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится над головой...
Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть...
Но возле угла казармы Андрей остановился и, запрокинув голову, посмотрел в небо и помахал вкруговую новенькой фуражкой.
Фигуры исчезли за красным кирпичным углом. Пашка смахнул испарину со лба. И тоже, сам не зная зачем, долго смотрел в небо, где над куполами Новодевичьего монастыря с карканьем кружились вороны.
- Черт этого офицеришку принес! - сквозь зубы бормотал Пашка. - Надо же в самую дорогую минуту!
Тут же подумал: а вдруг не случайно, а? Возможно, и здесь, в казармах, за такими, как брат, следят неотступно, шагу ступить без надзора не дают? Всякое может быть! Не зря же в листовке про суды и расстрелы написано.
10. "НЫНЧЕ В НОЧЬ!"
Пашка сделал все, что велел брат.
Сначала, по пути от казарм к столовке Коммерческого, задержался на минутку у дома Анюты, постучал в ставень с выпиленным сердечком. Ответа нет. Заглянул поверх калитки во двор. Девушка что-то торопливо стирала у крылечка - видно, хотела покрасоваться напоследок перед женихом. Подбежала на Пашкин голос, вытирая передником руки, и на глаза тут же навернулись слезы. Известное дело - девчонки, гляделки на мокром месте посажены! Вот, скажем он, Пашка, - уж как хотелось вчера зареветь, а стерпел.
- Ну, что там, Пашенька?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32