https://wodolei.ru/catalog/unitazy/Roca/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


- Я не дрожу. Откуда вы взяли, - говорю я. И тут для большей убедительности перекладываю винтовку и подтягиваю ватные штаны. Подтягиваю с независимым видом, встав в окопе во весь рост. Потом достаю из кармана гранату, взвешиваю ее в правой руке и вновь опускаю в карман. - А вы давно на фронте?
- С начала... - отвечает сосед. Он уже не смотрит на меня и через минуту говорит, ни к кому не обращаясь: - Курить охота - вот беда.
Курильщиков я никогда не понимал. Какое в том удовольствие? Правда, отец мой всю жизнь курит и прокурил всех нас, как говорила мать. Однажды она пошла в поликлинику, а врач ей: "Не следует вам курить". - "Я не курю! Что вы, доктор!" - сказала мать. А доктор: "Табачищем от вас разит". "Это муж у меня курит".
Сейчас рядом с соседом-красноармейцем я должен быть таким, как он, отец.
- Верно, хочется, - соглашаюсь я и спрашиваю: - А вы какие папиросы курите?
Марки папирос я знаю, особенно традиционный отцовский "Беломор". Сосед не понимает моего вопроса и бурчит с удивлением:
- Какие! Махры бы щепотку.
Мне хочется сделать что-то доброе этому человеку.
- Сейчас я достану, - говорю я. - Подождите.
- Брось ты! С ума сошел! - Сосед схватил меня за ногу, когда я уже готов был перевалить через край окопа. - Я ведь это так...
- Я бы мог у отца "Беломор" попросить...
- С отцом, значит, здесь?
- Ага.
- Потом, потом. Не надо сейчас. Потерплю.
...А тишина вокруг вовсе не фронтовая и даже не прифронтовая. Где-то кукарекал петух, вяло летел снежок, изредка мычали коровы и кудахтали куры. Над голыми деревьями кружили, играя, молодые галки. Но все будто замерло. Людей не видно, и все же они где-то рядом, в деревне. Изредка дымок выплывал то из одной, то из другой трубы, слышался скрип двери и колодца, а вот и перебежал кто-то деревенскую улицу.
Снежинки падали на край нашего неуютного сырого окопа. Медленно опускались на шапку и на шинель моего соседа. А моя телогрейка, пропитанная, как мне казалось, насквозь типографским мазутом и краской, была настолько мокра, будто я в ней только что искупался. Снег не успевал лечь на нее - таял.
Вдоль относительно свежего окопа вразнобой торчала трава - пожухлая и еще живая, чуть тронутая осенью. Пахло свежей зеленью и прелой листвой, и еще хвоей, смолой. Война посбивала ветки елей и шишки, и они доживали теперь последние дни на земле, которая вот-вот покроется снегом и превратит их в перегной.
Мне никогда не доводилось лежать на земле в такое время года. Да и за городом в октябре я, кажется, никогда не бывал прежде. Но, может быть, именно потому, что я рос среди камня и асфальта московских улиц и лишь на короткие летние месяцы вырывался к полям и лесам, я всегда испытывал радость при виде земли и травы, каждого кустика и деревца - настоящих, не городских, без устрашающих табличек: "Не рвать", "Не ходить", "Не лежать".
И сейчас я уже не думал о слякоти и грязи, о войне и немцах. Кажется, я даже согрелся немного, и мне было почти хорошо, уютно. И тишина, тишина вокруг, как дома, когда, усталый, погружаешься в сон. А может, я и в самом деле?.. Я вздрогнул, да так, что толкнул рукой соседа.
- Ты что? - шепнул он. - Уснул?
Началось непонятное и неожиданное. Впереди меня и рядом загрохотали выстрелы. Не сразу я сообразил, что мой сосед тоже стрелял. Стрелял, не обращая внимания на меня. А я? Как же я?
Только теперь я посмотрел на деревню и ясно увидел мотоциклы с колясками, а в них немцев. Живых, настоящих, каких я видел на фотографиях в газетах и в кинохронике. Мотоциклов два, а немцев? Раз, два - на одном. Три, четыре - на другом.
Я прицелился, чтобы выстрелить, но мотоциклы не стояли на месте. Один подскочил на бугорок и прижался к плетню, второй скрылся за стеной сарая.
Может быть, и глупо было стрелять без цели, но я нажал курок.
Кажется, я окончательно пришел в себя. Достал патрон, прицелился в мотоцикл, чуть заметный из-за стены сарая. Я ясно видел колесо и часть руля и старался метиться именно в это место. Вновь нажал курок, но что из этого получилось, понять было трудно. Выстрелы громыхали слева и справа, и спереди, и рядом. Колесо и руль скрылись за сараем. Второй мотоцикл тоже исчез.
Значит, немцы отступали? Но не успел я так подумать, как услышал от своего соседа:
- Взяли деревню, гады! Теперь держись! Как бы не поперли... Авось ночь спугнет. Темноты фриц боится.
Перестрелка длилась не больше десяти минут. Потом стало тише. Лишь несколько раз ударили перед нами взрывы мин. Так, по крайней мере, объяснил мне сосед:
- Из минометов садит!
Но и это продолжалось недолго. Раз такая тишина, то неужели немцы заняли деревню? Мой сосед, конечно, ошибся.
Цепь нашей обороны протянулась метров на триста. Она шла откуда-то из-за кладбища, вдоль окраины деревни, где лежали мы, и спускалась вниз к пруду. Пруд, скрытый кустарником и углом леса, был не виден мне, но мой сосед несколько раз беспокойно поглядывал именно в ту сторону:
- Не слышно...
- Что - не слышно? - переспросил я.
- Петеэровцы там наши. Слышал такое: противотанковые ружья. Но их мало. Батарея сорокапяток должна подойти. Еще с обеда обещали.
Из слов соседа я понял, что как раз возле пруда проходит дорога единственная, по которой немцы могут предпринять прорыв дальше к Москве. Дорога не ахти какая, но других поблизости нет. Без сорокапяток будет туго.
- А деревня?
- Через деревню и идет она, дорога. Потом, видишь - влево, к пруду.
Деревня замерла. Не верилось, что в ней могли быть немцы: ни единого звука, ни выстрела.
В вечернем небе сквозь молоко облаков пробилась луна. Заблестел снег в ее блеклом свете, и мокрая трава перед нашим окопом, и две чахлые елочки, торчавшие на краю деревни у полуобвалившегося плетня. Елочки были кособокие, с драными вершинками; издали они напоминали танцующих деревянных человечков из далекой детской сказки.
Справа за деревней полыхали пожары. Небо вздрагивало, передергивалось желто-красными вспышками.
Со стороны кладбища в окопе появился взводный, не из нашего батальона, а из красноармейской роты, занимавшей рубеж вместе с нами, хрипло спросил моего соседа: "Как? Небось кишка кишке весть подает?" - и обрадовал, что "кухня уже "коптит".
- А сорокапятки пришли? - спросил сосед.
- Порядок! На месте!
- Тогда жить можно.
Изредка где-то ухало. Судя по всему, не близко.
- Утихомирились, - миролюбиво сказал мой сосед. - И мы отдохнем.
Мы продолжали смотреть на край деревенской улицы. Слева в избе с развороченной соломенной крышей протяжно и нудно заскрипела дверь. Еще скрип, еще, и - я видел - дверь тяжело распахнулась, и на пороге появилось крошечное существо в шапке-ушанке, в одной рубашонке, босое.
- Смотри, мальчонка, - удивился мой сосед. - Вот номер. Голышом, да в шапке!
Тем временем мальчонка деловито посмотрел по сторонам, повернулся задом к ступенькам и начал спускаться с крыльца. Встав на землю, он опять развернулся и быстро засеменил к калитке.
- Сейчас ему мамка задаст. Ведь простудится, клоп! Надо ж! - Мой сосед даже причмокнул от досады.
Но ни мамки, ни кого другого из дома не появилось. Мальчонка благополучно миновал калитку, вышел на дорогу и тут вовсю заревел. Теперь он стоял в свете луны, и мы не могли ошибиться: года три ему было, не больше.
- Что же делать? Ведь убьют! Убьют! - заволновался мой сосед.
В других окопах тоже заметили мальчугана. Тоже охали и вздыхали: "Беги ты, чудачок!.. Обратно давай, обратно! В избу!.. Простынешь!"
Грянул ружейный выстрел. За ним автоматная очередь, Мальчонка, словно его подстегнули, рванул в нашу сторону. Он бежал по дороге и еще громче кричал.
- Смотри! Смотри! - зашептал, толкая меня в плечо, сосед.
Со стороны кладбища кто-то выскочил из окопа и, пригибаясь к земле, бросился вниз. Я заметил телогрейку и черную шапку на его голове. Значит, это был кто-то из наших. Он катился вниз по глинистому скату, сапоги его хлюпали и чавкали, за спиной от кладбища раздавались крики: "Стой!"
Но он бежал в сторону дороги. Бежал под углом. Так, видимо, было легче.
И вдруг он грохнулся. Грохнулся вместе со страшным ударом впереди, когда до дороги оставалось не больше одного рывка.
- Убили! Неужто убили? - Теперь уже я толкал своего соседа.
А на дороге, где только что бежал мальчуган, дымилась небольшая воронка. И больше - никого.
У меня начался приступ кашля. Почему кашель? Я не мог остановить его, он душил меня до рвоты.
- Да подожди ты! - зло вырвалось у соседа. - Он жив, гляди, ползет...
Боец, бросившийся вниз спасать мальчонку, и в самом деле полз. Потом он встал и быстрыми перебежками понесся обратно, наверх, к окопам. Я заметил в его руках пистолет, увидел голову его без шапки, - неужели это отец? Мелькнула знакомая фигура. Ну конечно, отец!
- Это он, он! - закричал я соседу, но тут и мой голос, и что-то сказанное соседом заглушил нарастающий рев моторов.
- Танки! Гранаты к бою! - одновременно раздалась по окопам команда.
Я уже не видел отца, скрывшегося в стороне кладбища. Перед нами по деревенской улице ползли тупорылые громады.
Вспышка! Удар! Вой! И опять удар - уже позади! Головной танк стрелял по нашим позициям. А за ним ползли еще, и еще, и еще, и шум их моторов все нарастал. Снова выстрел, удар - слева. Снова - еще ближе слева. Значит, и мальчонка убит выстрелом ревущего головного танка, который движется сейчас прямо на нас, и если ему вздумается, он не свернет по дороге к пруду, а, задрав свою морду, пойдет на наши окопы.
- Ты что, ошалел? Гранаты!
Меня передернуло от крика соседа.
Танки, круто разворачиваясь, ползли теперь по дороге. Мимо нас! Мимо! Вот головной, с закопченным черным крестом на боку, прошел над тем местом, где всего лишь несколько минут была воронка, за ним второй, третий. Четвертого уже не было, а был бронетранспортер и вслед за ним грохочущий отряд мотоциклистов.
- Гранаты! Давай гранаты! Кому говорят! - кричал сосед, бросая гранаты прямо в сторону дороги.
Я схватил "лимонку", дернул кольцо и метнул ее туда, где шли танки.
- Что ты делаешь! В пехоту давай! В пехоту! У тебя же пехотные! опять заорал сосед, когда я развернулся, чтобы бросить вторую "лимонку".
И верно! Как я не сообразил, что "лимонкой" не поразишь танка. Другое дело сосед - у него противотанковые.
Я бросил вторую и третью гранаты. И в ту же минуту справа от нас ударили орудия. Звонко, весело, лихо!
- Что я говорил! Наши сорокапятки! Работают батарейцы! - Мой сосед чуть не запрыгал от радости.
Мотоциклисты рассыпались по дороге. Их задерживали впереди идущие танки и бронетранспортер. Впрочем, уже не идущие. Головной танк сполз на обочину и, ревя, завывая, будто в истерике, крутился на одной гусенице. Два других еле заметно дергались, стараясь обойти первую машину.
На дороге творилось непонятное. Грохотали выстрелы. Надрывно, со скрипом и скрежетом гремел от ударов снарядов металл. Трещали мотоциклы и очереди автоматов. Столб дыма с огнем взметнулся над бронетранспортером. Немцы орали, отдавая команды, орали, когда рядом рвались гранаты.
- Ниже голову! Ниже! Видишь, по нас садят!
Я слышал эти слова соседа и нагибал голову, но в грохоте и суматохе боя толком не понимал, откуда и кто стреляет по нас.
Тут меня окликнули, как мне показалось, справа. Я обернулся, инстинктивно обернулся не вправо, а назад, и вновь услышал:
- Давай сюда! Только ползком, осторожнее!
- Кого? Меня? - переспросил я.
- Да, тебя, тебя! Давай! Осторожнее!
Я схватил винтовку, выскочил из нашего окопчика и обернулся назад к соседу:
- Зовут вроде...
- Ложись, балда! Вот человек! - что было силы закричал красноармеец, и я плюхнулся прямо в какую-то лужу. В ту же минуту рядом свистнули пули. Неужели это в меня?
Я пополз по мокрой земле и возле заднего окопа вспахал ее стволом винтовки. И верно балда! Что бы сразу сообразить! А то вытянулся как памятник!
Перевалившись через бруствер окопа, откуда меня звали, я скатился к ногам того самого старого плановика, с которым утром шел по Ленинградскому шоссе. Он помог мне подняться на корточки и сказал с мягким сожалением:
- Нельзя же так. Рисковать так нельзя. Давай вместе, только осторожно.
Мы поползли еще дальше назад и потом в сторону, к кладбищу.
Кладбище было на самом бугре, и там тоже находились наши. Сейчас я видел их ясно. Несколько бойцов стояли во весь рост на тропинке, прикрытой с двух сторон, словно специально от немцев, естественными холмами с могилами и кустарником.
- Кто звал меня? - спросил я на ходу, пока мы еще не добрались до кладбища.
Старый плановик промолчал. Видно, не расслышал...
Отец лежал на мокрой тропинке, без шапки, в расстегнутой телогрейке, откинув правую руку. Почему руку, когда кровь заливала его живот, - я ничего не понимал в эту минуту.
- Ты? Вот... - сказал он, глядя на меня неестественно большими глазами, и повторил: - Вот... И тебе крещение. А мальчишку жалко... Не удалось... Вот какая штука. Страшно... Только головка... В шапке... Без тела... и рот раскрыт. Прямое попадание... Ты что?.. Не волнуйся! Я буду жить. Буду! Только пить мне не давайте. Нельзя!.. - и застонал, сжимая губы.
Рядом со мной стоял командир батальона.
- Что делать? А? - Я схватил его за рукав.
- Ничего, дружок, все будет хорошо. Сейчас принесут носилки и узнаем насчет медсанбата. Если далеко, возьмем у артиллеристов машину. Ты поедешь с отцом.
- А как же там? - Я показал в сторону боя.
- Что значит - там! - вспылил комбат. - Сказал, с отцом поедешь! Понятно, с отцом! И точка.
- Да я не про то...
- А я про что! - резко сказал комбат. И потом уже мягче: - Немцев отбили. До утра, по крайней мере. Обидно, - вдруг добавил он. - Когда туда бежал, ничего, а тут накрыло...
Мы долго плутали в санитарной машине по окрестным дорогам, но медсанбата так и не нашли. Повязка, сделанная отцу у кладбища, окончательно промокла, и мне было больно смотреть на него. Отец дышал тяжело, с хрипом и свистом, и от этого становилось совсем не по себе.
- Ты не думай... Я правду тебе говорю... - бормотал он. - Понимаешь, сущую правду..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34


А-П

П-Я