Поэт, прозаик. В соавторстве с Багрицким даже две поэмы написал, опубликованные тогда в Одессе: «Ночь в монастыре» и «Иван Синица».
Талантливый был парень. Учился в медицинском институте, подрабатывал, служил дворником в доме, где жил. И был большим общественным деятелем. В одесском Литературном музее собраны документы Микитенко той поры: тридцать членских билетов всех возможных добровольных обществ, которые тогда существовали, плюс он был тогда молодой коммунист, член профсоюзной организации. Неизвестно даже, какая стезя нравилась ему больше: литературная или вот эта, публично-общественная.
Микитенко остался руководить «Потоками Октября». Кроме того, он был в литературной организации «Гарт» (в Одессе в 1924 году была создана такая украинская литературная организация). Руководил ею Кулиш, вторым человеком был Микитенко.
Они тогда очень дружили. А потом, в конце 20-х годов, очень сильно поссорились и представляли собой как бы разные партии, разные полюса литературной жизни Украины.
И какими только эпитетами, и какими только ругательствами Микитенко, в то время знаменитый писатель, автор повестей, рассказов, пьес, руководитель ВУСППа (это такой украинский РАПП), – не награждал Кулиша! Вплоть до того, что называл фашистом. И я боюсь, что в печальную судьбу Кулиша, а также и Курбаса, Иван Микитенко свою лепту внес.
Но судьба горько иронична, потому что несколько лет спустя, в 1937 году, Микитенко все это пришлось пережить самому. Он, правда, не был арестован, но погиб при загадочных обстоятельствах. Официальная версия была, что он застрелился в Киеве в Голосеевском лесу. Но это, как вы знаете, в то время – «темна вода во облацех»: кто погиб своей смертью, кто – насильственной, кого довели до самоубийства, а кто сделал это по собственной воле…
Это сложная противоречивая фигура, хотя очень одаренный человек, талантливый. Начинал он в Одессе, так же, как и Кулиш. Микитенко в Одессе писал стихи, писал рассказы, стал писать театральные рецензии.
И вот в середине года встал вопрос о том, что в Одессе действительно пора организовать постоянный украинский театр. По решению Политбюро ЦК Компартии Украины в Одессу были направлены актеры и режиссер Марк Терещенко для организации театра. Осенью 1925 года в Одессе был открыт первый в ее истории постоянный театр – «держдрама» «Театр революції». (Это потом, после войны, уточнили «Театр имени Октябрьской революции», чтобы никто, не дай Бог, не думал, что имени Французской буржуазной или там Февральской…) Очень знаменитый театр. С замечательной труппой, прекрасно игравшей в 20 – 30-е годы. Русский театр в Одессе возникнет позже на два года. Первым был украинский.
Руководить литературной частью этого театра предложили Микитенко. И только благодаря контактам с театром позднее он стал знаменитым драматургом. Для этого театра он написал пьесу «Диктатура» и целый ряд других.
«Держдрама» открылась 7 ноября 1925 года, к восьмилетию Октябрьской революции. В тот же вечер состоялось торжественное заседание, посвященное празднику, в здании городского, теперь оперного театра.
Сгоревший театр частично отремонтировали. Делали даже лучше, чем он был. Новую технику поставили, совершенную, замечательную. Прекрасно ремонтировали. Тем более, что за этим ремонтом лично наблюдал, следил и помогал Анатолий Васильевич Луначарский, нарком просвещения, в чьем ведении было и искусство.
Луначарский приехал посмотреть, как открывается оперный театр. У него было три причины приехать. Во-первых, театр в те годы носил его имя. Имя сняли, только когда Луначарский ушел с поста наркома просвещения. Во-вторых, Театр имени Революции открывался пьесой Луначарского «Поджигатели», в переводе «Полум'ярі». Он не был на премьере, но посетил генеральную репетицию и остался ею доволен. Была и третья, личная причина: в Одессе в это время снималась в кино его жена, Наталья Розенель.
Осенью 1925 года в Одессу приехала еще одна московская киноэкспедиция: режиссер Оцеп снимал картину «Мисс Менд», вольную экранизацию романа Мариэтты Шагинян «Месс-Менд». Одну из главных ролей в ней играла Наталья Луначарская-Розенель.
Она вспоминает в своей мемуарной книге о тех одесских днях:
В конце октября наша экспедиция выехала для съемок в Одессу. Мы водрузили, говоря фигурально, наш стяг над «Лондонской» гостиницей и стали ждать погоды. Я поняла, что значит выражение: ждать у моря погоды. Это довольно тоскливое занятие. Я в первый раз была в Одессе, и меня занимала жизнь города. Но одесский порт в те годы почти не работал, кафе Фанкони перешло в Нарпит, и мое представление об Одессе, сложившееся по книгам и чужим рассказам, поддерживали только мальчишки-беспризорники и старики из бывших биржевиков по виду.
Мальчишки не отставали ни на шаг от нашей группы. Интересовал их больше всего Игорь Ильинский, но и других актеров они не оставляли в покое. Особенно запомнился мне один из них, по прозвищу «Сенька-дивертисмент». (Я-то думаю, что это тот самый Юдка, но либо память Луначарскую подвела, либо имя подыскано более благозвучное. – Б. В. ) Он подходил, шмыгал носом и спрашивал:
– Тетя, хочете, я вам представлю дивертисмент?
Независимо от того, хотели вы или нет, он «представлял дивертисмент»: становился на руки, отбивал чечетку и пел куплеты; рефрен одного был: «Полфунта вошей, буржуям на компот» Получив за это монетку, он говорил: «Пока!» – и уходил развинченной походкой старого моряка.
В первый же день приезда меня и Оцепа остановил у входа в гостиницу какой-то пожилой человек с тросточкой и в канотье, не совсем по сезону в эти уже прохладные дни.
– Извиняюсь, вы будете гражданин Оцеп?
– Да, я Оцеп.
– Главный режиссер?
– Да, я режиссер.
– Извиняюсь за нескромный вопрос: вся Одесса говорит, что вы взяли Оську Рабиновича администратором, чтоб он набрал артистов для массовок?
– Да, взял.
– Боже мой, это же ужас! Вся Одесса в ужасе! Рабинович пройдоха, жулик, каких мало!
– А нам как раз такого и нужно!
– Ах, вам такого нужно? Так Оська Рабинович, по-вашему, жулик? Ой, не смешите меня! Хотите иметь жулика? Приглашайте меня.
– Что ж, договоритесь с Рабиновичем, может быть, вы тоже пригодитесь.
Денька через три небо несколько прояснилось, и мы в костюмах и гриме отправились в порт. Рабинович и его конкурент постарались: на набережной было полно людей, которые за двенадцать рублей в съемочный день изображали «сливки общества» в Америке. Девяносто процентов собравшихся были люди в годах; мужчины были одеты в старомодные сюртуки и визитки, в котелках; дамы – в шляпах с перьями; у многих на поводках были собаки (больше всего было чисто вымытых, с голубыми бантами, белых шпицев).
– Что здесь делают эти люди? – растерянно спросил Оцеп.
– Это же шикарная американская публика!
– А почему вы решили, что они – шикарная публика?
– Как? Они не шикарная публика?! Смотрите, вот тот с усами, он же на бирже был царь! А вот эта роскошная дама – это мадам Кривко; ее второй муж был нотариус!
– А почему столько собак?
– Ой, я вижу, на вас не угодишь! Буржуазные дамы всегда гуляют с собачками, чтоб вы знали! Я им обещал прибавить по три рубля за собаку.
Мы подошли к «массовке»; там царил густой запах нафталина, который распространяли парадные костюмы, вынутые из сундуков. Настроение нашей «массовки» было самое радужное: встретились со старыми знакомыми, вывели погулять собачек, снимаются с московскими артистами, да еще получат двенадцать рублей, а с собачкой пятнадцать!
Оцеп понял, что ничего другого администраторы ему не доставят и смирился.
Вот так снимался фильм «Месс Менд» (его можно увидеть, он сохранился). Луначарский прождал несколько дней, пока снялась в одесских сценах его жена, и они отсюда уехали в Москву, а вскоре и за границу на некоторое время.
Это связано уже с ноябрем 1925 года, когда открывается в Одессе новый театр, когда завершается ремонт театра городского, когда монтирует свою картину «Броненосец „Потемкин“ (скоро, через месяц должна состояться премьера ее в Большом театре) Сергей Эйзенштейн, когда уже познакомились и начали вместе работать Лесь Курбас и Микола Кулиш, когда уже пишет своей роман „Он пришел“ (будущий „Мастер и Маргарита“) Михаил Булгаков, когда готовится к постановке „Ревизора“ Всеволод Мейерхольд, к постановке „Женитьбы Фигаро“ – Станиславский, когда пишет свою книгу „Растратчики“ Катаев, постепенно обдумывают планы общей работы Илья Ильф и Евгений Петров… И я так мог бы продолжать…
Но как в венке сонетов должен быть сонет ключевой, который состоит только из финальных строк всех сонетов, – так и наши сюжеты надо бы как-то замкнуть, завершить.
Честно признаюсь, не могу. И надеюсь, что, может быть, какое-то завершение произойдет в вашем сознании. Потому что, мне кажется, в этой мозаике вырисовываются очень важные вещи: и творческие потенции новой эпохи, и ее драматизм, и то, как соотносятся в отечественной культуре столица и провинция, как переплетаются и взаимодействуют национальные культуры, как сходятся и расходятся характеры людей, как соседствуют и переплетаются разные виды искусства, разные жанры искусства.
Тут выбор был, в известном смысле, случайным: Одесса, 1925 год. Можно было бы взять Москву, 1927-й, Ленинград, 1930-й… Процессы были бы другими, и ситуации были бы другими, но мне кажется, что есть огромная потребность у нас с вами в познании нашей собственной истории вот таким интегральным образом, в соединении, сочетании разнородных понятий, явлений, имен.
Мы же как сейчас действуем? Выбираем одно какое-нибудь имя и начинаем его объемно рассматривать, обрезая все возможные связи. Какую-то часть истины мы получаем и так, но что-то очень важное теряем.
Я не хочу сказать, что единственный или лучший метод – складывать общую картину таким мозаичным способом.
Хотелось бы надеяться, что найдутся люди, которые подчинят это логике, найдут какую-то концепцию времени, концепцию развития нашей культуры. Все это впереди. Но пока мне хотелось попробовать самому осуществить один из подходов к объемному историческому видению.
Встреча вторая. Ильф и Петров
Малоизвестные материалы о двух очень известных и очень любимых писателях, о веселых и грустных историях, которые случались с ними и их персонажами – жителями Колоколамска, римскими легионерами, завоевавшими Одессу, и многими, многими другими…
Двух замечательных советских писателей, соавторов, классиков советской сатирической, юмористической литературы Илью Ильфа и Евгения Петрова у нас знает и читал, конечно, всякий грамотный человек в стране. Большинство из нас знает наизусть и отдельные фразы, и целые сюжеты. Я знаю людей, которые страницами наизусть шпарят из «Двенадцати стульев». Каждое новое поколение переживает свой период увлечения Ильфом и Петровым, их словечки, афоризмы становятся расхожей монетой нашего общения.
Это, наверное, не случайно. Книжки Ильфа и Петрова примечательны во многих отношениях, очень любимы и очень смешны. Литература наша, как и вся мировая, не так уж богата такими смешными книгами.
При этом, наверное, следовало бы обратить внимание на то, что книжки смешные, а авторы не обязательно всю жизнь смеялись и веселились. Юмористы и сатирики часто очень грустные люди.
Ильф и Петров были людьми разными. Ильф – погрустнее, Петров – пооптимистичнее, пожизнерадостнее, но в целом оба они не были, как говорят в Одессе, хохмачами, для которых смех становился бы самоцелью. Нет! Их книги содержали серьезный социальный смысл, были связаны со своей эпохой. То, что писали Ильф и Петров, было попыткой сделать жизнь лучше, чище, благороднее при помощи смеха, средствами смеха. И их попытка сделать жизнь лучше и краше, конечно же, укладывается в общее русло усилий многих советских писателей. Но у них, разумеется, есть свое лицо и чрезвычайно высокая степень своеобразия.
Писатели, которые вышли из Одессы в первые послереволюционные годы и стали потом гордостью советской, а отчасти и мировой литературы, – они все появились на гребне революции, но судьбы их, в том числе литературные судьбы, были очень разнообразны. Скажем, для Бабеля в революции главным были ее пестрота, богатство возможностей, ее великолепная противоречивость, увлекавшая его; для Багрицкого – романтическая взвихренность, которую он воспринимал всеми фибрами своей души, с фламандской чувственностью, которая была ему присуща, благодаря которой революция в его восприятии – это цветение природы и шторм в природе; для Олеши все связано с повышенной эмоциональностью, с пророческим его даром, со сказочностью восприятия жизни…
Что касается Ильфа и Петрова, тоже очень тесно связанных с социально-политическими процессами, происходившими в стране, то здесь точкой отсчета и центром тяжести является победительный здравый смысл.
Мы здравый смысл привыкли третировать как нечто, что противостоит творчеству, открытиям, новаторству… Но в здравом смысле есть необыкновенно много здравого, и мы без него действительно, и двух шагов не смогли бы ступить по этой грешной земле. Это одна из духовно-нравственных ценностей, которые выработаны человечеством за всю его историю, – здравый смысл простого, обычного, жизнерадостного человека, способного с точки зрения этого здравого смысла увидеть все несообразности жизни, посмеяться над пошлостью.
Вообще в основе комического доза здравого смысла всегда очень велика. А у Ильфа и Петрова – особенно. И мы должны это учитывать в дальнейшем, когда поведем речь об их жизни и творчестве.
Этот удивительный дуэт, в котором вроде бы для нас с вами нет загадок, на самом деле очень загадочен.
Загадкой является сам факт соавторства. Литература ведь дело интимное, когда писатель остается один на один с листом бумаги в тишине. И так было всегда и будет всегда. Откуда же берется соавторство? Ведь до Ильфа и Петрова мировая литература таких примеров практически не знала. Вы скажете: братья Гонкуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26