похожие на иллюминаторы окна в несколько рядов, а над входом Ч куби
ческий застекленный выступ, будто капитанский мостик.
Однажды шли втроем по улице Стахановцев, и Стасик сказал:
Ч Если бы не круглая, то совсем как корабль.
Дело в том, что трехэтажная кирпичная баня была как цирк без купола или бо
льшущий нефтяной бак.
Юлий Генрихович поддакнул и вдобавок объяснил, что были на свете и кругл
ые корабли: два старинных броненосца, которые прозвали “поповками”. Пото
му что их строил адмирал Попов.
Ч А может, и баню эту адмирал строил? Ч сказал Стасик. Просто так, для шут
ки.
Но Юлий Генрихович вздохнул и возразил, что баню строил известный архите
ктор, у него много интересных зданий в других городах, а одно даже в Москве
…
Ч А вот за это сооружение беднягу посадили и чуть не шлепнули, Ч сказал
он.
Мама нервно оглянулась, а Стасик сумрачно спросил:
Ч Почему? Ч Что такое “посадить” и “шлепнуть”, он знал.
Юлий Генрихович объяснил, что баня построена кольцом (снаружи этого не в
идно) и архитектора обвинили, что сделал он это с вредительским умыслом. Е
сли, мол, враги народа, диверсанты и троцкисты, взорвут внутри такого коль
ца бомбу, она в замкнутом пространстве ахнет с повышенной разрушительно
й силой, погубит здание и массу советских людей…
Ч Откуда ты это знаешь? Ч опасливо и с досадой сказала мама.
Ч Потому что я с ним вместе сидел в пересылке…
Мама опять посмотрела вокруг: нет ли поблизости прохожих? Того, что все эт
о слышит Стасик, она не боялась, привыкла доверять ему. В те годы, когда они
жили вдвоем, с кем ей было еще разговаривать откровенно? Вот и беседовали
обо всем на свете, и мама приучила сына с посторонними о лишнем не болтать
, а о таких делах вообще молчать намертво.
Юлий Генрихович ему тоже стал доверять, когда понял, что Стасик Скицын че
ловек надежный. Пускай не очень храбрый (а иногда и слабоватый на слезы), н
о если уж скажет Ч можно верить. И если обещал держать язык за зубами Ч н
е сболтнет ни приятелям, ни соседу и даже себе вслух не скажет.

2

Юлий Генрихович появился в жизни Стасика странно и тревожно. Много позже
Стасик узнал, что в начале сорок пятого года в библиотеку Клуба железнод
орожников, где мама тогда работала, пришел мужчина. Остался с мамой наеди
не, сказал, кто он и откуда, и предупредил, что через несколько дней к ней по
просится на жительство квартирант. Ему подскажут этот адрес. “Так надо. В
ам понятно?”
Мама пролепетала, что понятно. Комната у них со Стасиком была разгорожен
а фанерной стенкой. Проходную часть мама и раньше иногда сдавала приезжи
м людям: то эвакуированному профессору, то офицеру пехотного училища, то
медсестре из госпиталя. Так что само по себе дело было не новое. Но мужчина
объяснил, что время от времени будет встречаться с мамой. И она будет расс
казывать ему, как живет и о чем говорит квартирант, какие у него знакомые и
от кого он получает письма. Тут мама попробовала сказать, что она не знает
, как это, и она не умеет, и вообще… А мужчина улыбнулся: “Вы ведь советский ч
еловек, верно? Вдова командира. И сын у вас растет, будущий пионер. Вы ведь л
юбите вашего сына?”
Мама очень любила сына, будущего пионера…
Скоро появился жилец. В старом, ломком от мороза кожаном пальто, в облысев
шей ондатровой ушанке, с фанерным чемоданом. Высокий, лицо впалое, а одна щ
ека так втянута внутрь, что совсем получилась яма. На толстой переносице
Ч красноватый рубец. Глаза у незнакомца были бледные, и смотрел он, как дв
оровая собака Чапа, когда ее пускают в дом погреться.
Говорил он тихо и вежливо. Рассказал, что работал на севере, в поселке у Об
ской губы, а сейчас перевели сюда. Жить стал незаметно. Утром уходил в конт
ору мебельной фабрики, где служил плановиком. Приходил поздно, ложился н
а железную кровать и читал под лампочкой всегда одну и ту же толстую книг
у “Война и мир”. Иногда приносил маме консервы из своего пайка. Мама отказ
ывалась, но он оставлял банки на столе. Мама звала его пить чай. Он пил, гово
рил мало, впадина темнела на его щеке. Стасика он научил делать из бумаги н
адувных чертиков. Сказал: “Мы таких еще в гимназии мастерили”…
В начале марта с квартирантом случилась беда. Он шел с последнего сеанса
из кино “Комсомолец”, и на Земляном мосту его сбил грузовик. Не остановил
ся. Ударом бросило Юлия Генриховича в лог, он лежал там без сознания до утр
а, потом прохожие заметили, подобрали, отправили в больницу. Там Юлий Генр
ихович пробыл до середины апреля Ч с сотрясением мозга, переломом руки
и воспалением легких. Мама стала ходить в больницу. Сперва не часто, а пото
м почти каждый вечер. Стасика оставляла с соседкой тетей Женей. Когда воз
вращалась, объясняла насупленно и как-то виновато:
Ч Он ухода требует. Слабый совсем, сам ничего не может. А у него ведь никог
о здесь нет… кроме нас.
В Москве у Юлия Генриховича был брат, но приехать он не мог, прислал только
письмо и перевод.
Вернулся Юлий Генрихович еще более худой, зеленовато-бледный, но странн
о повеселевший. Чаще заходил пить чай. Стасику сделал трехмачтовый кораб
лик, чтобы пускать в лужах.
Неизвестно, приходил ли еще к маме мужчина “оттуда”. Если и было такое, то
про разговоры с квартирантом все равно мама ему не рассказывала. Иначе и
она, и Юлий Генрихович попали бы туда, “куда Макар телят не гонял”.
Оказалось, что на севере Юлий Генрихович не просто работал, а сидел в лаге
ре. За что? “Милый мой, кабы хоть кто-то знал там, за что…” Первый раз его заб
рали в тридцать седьмом. Он жил тогда в Москве вместе с сестрой, потому что
жена умерла, а детей не было. У сестры иногда собиралась компания знакомы
х музыкантов. Говорили о спектаклях, о концертах и книгах… Фамилия у Юлия
Генриховича была “странная-иностранная” Ч Тон. И однажды он, подвыпив, з
аметил в разговоре, что такую же фамилию носил архитектор, построивший в
Москве храм Христа Спасителя. “Вот из этого окна он был виден…”
“Гордитесь, значит, знаменитым однофамильцем?” Ч небрежно улыбнувшись
, заметил один знакомый. При странном молчании остальных. А Юлий Генрихов
ич возьми да и брякни:
“Чего ж теперь-то гордиться? Кабы храм стоял по-прежнему, а то ведь пустое
место…”
Все вежливо поговорили еще минут десять и быстренько разошлись.
Сестра была старше (“и умнее!” Ч говорил Юлий Генрихович). Она требовала,
чтобы брат уехал немедленно Ч куда глаза глядят. А он только рукой махну
л и спать завалился. Пришли за ним утром, отвезли в тесную одиночку.
“Ох, Стасик, не дай тебе Бог услышать, как за спиной задвигается тюремный з
асов…” Ч сказал однажды Юлий Генрихович в горьком подпитии…
Следователь говорил арестованному, что тот вел антисоветскую пропаган
ду, при всех сожалел о рассаднике поповского мракобесия, который взорвал
и, чтобы на месте его построить Дворец Советов. И что планы этого строител
ьства он, подследственный Тон, называл пустым местом и заявлял также, что
не желает видеть в своем окне фигуру Вождя, которая должна увенчать Двор
ец. А поскольку до таких контрреволюционных мыслей одному дойти невозмо
жно, то подследственный должен искренне признаться, в какой белогвардей
ской организации состоит.
Юлий Генрихович держался. Начитавшись в юности Джека Лондона, он потом н
емало побродил по земле, был охотником и спортсменом, ходил с караванами
в Туркестане, рыбачил на Каспии, работал на Шпицбергене. В общем, был “жили
стый и принципиальный”, и следователи с ним “возились без успеха”. А пото
м очень повезло. Сестра каким-то чудом выхлопотала разрешение на переда
чу, отнесла брату чистое белье, а от него получила сверток с грязным. “Голо
вотяпы надзиратели в спешке недосмотрели, Ч криво усмехнулся Юлий Генр
ихович. Ч Работы у них было невпроворот…” На рубашке сестра обнаружила
кровавые пятна и прямо с этим бельем, сквозь все заслоны, пробилась к како
му-то крупному начальству и подняла там большой крик. “Отчаянная была же
нщина, бесстрашная…”
Как ни странно, а такой безумный шаг помог. Может, потому, что в этот момент
наступило временное послабление в борьбе с “врагами и заговорщиками”. Ю
лия Генриховича выпустили. И второй раз взяли только в сороковом году.
“Жили мы с сестрой на даче, идем как-то из леса, и смотрю я Ч сидят у калитк
и двое. Сразу видно кто… Честное слово, хотел бежать, чтобы стреляли вслед
и сразу конец… Ноги не послушались…”
На этот раз почему-то отвезли в подмосковный городок и допрашивали там. “
Видимо, в столице уже места не хватало”. Приговорили к высшей мере, и с мес
яц Юлий Генрихович сидел в просторной чистой одиночке, каждый день ожида
я команды “на выход”. И опять странно вильнула судьба: отправили не в “под
вал”, а в сибирский лагерь… А в январе сорок пятого его выпустили. Сказали
, что может ехать куда хочет, но в Москву пропуска не дали. Да и что было дела
ть в Москве? Сестра умерла, с братом у них было “не очень…”. Вот и застрял он
в Турени Ч все-таки не совсем глушь, областной центр.
Отпустить отпустили, но, видно, верили не совсем, раз держали под наблюден
ием… Впрочем, после Девятого мая про Юлия Генриховича “там”, кажется, вов
се забыли. То ли в общей радости, то ли просто поняли наконец, что никакой о
н не шпион и не враг. В те счастливые дни все люди ходили будто пьяные от сч
астья и, наверно, стали больше верить друг другу (так, по крайней мере, каза
лось Стасику). Юлий Генрихович съездил наконец в Москву Ч на могилу сест
ры и за имуществом. Привез куженьку, тульскую двустволку в потертом чехл
е, еще один фанерный чемодан и Ч маме московские духи, а Стасику плоскую
старинную книгу с золотом на корке и множеством картинок: “Ночь перед Ро
ждеством”. Слова в книжке были с ятями и твердыми знаками, но буквы крупны
е, и Стасик разобрался быстро. Уже в ту пору он был заправский читатель.
Все чаще мама с Юлием Генриховичем ходила в кино и цирк. Обедали теперь вс
е вместе. И наконец случилось то, к чему и шло: Юлий Генрихович переселился
в их комнатку, а Стасика перевели в проходную. Ну что же, Стасик не возража
л. Но все-таки друзьями они с отчимом не сделались.
Что ни говори, а Юлий Генрихович был странный человек. Например, мог целый
день расхаживать по комнате в кальсонах и грязных носках, но когда в тако
м виде садился за стол, требовал чистое полотенце или платок, чтобы заткн
уть за ворот Ч салфетка. При этом пробор на его голове был как по линейке
и редкие пегие волосы прилизаны специальной щеточкой.
Он морщился, когда Стасик или мама говорили “патефон”, “мушкетёры”, “бер
ет”. Оказывается, следовало произносить: “патэфон”, “мушкетэры”, “берэт”
, потому что эти слова из французского языка.
Ч Как это звучит у Пушкина! “Кто там в малиновом берэте с послом испански
м говорит…”
Стасик пожимал плечами. “Евгения Онегина” он еще не читал, а если бы сказа
л в классе: “Ребя, в кинушке трофейные “Три мушкетэра” идут”, какая после э
того была бы у него жизнь?
Патэфон патэфоном, а когда отчим ссорился с мамой, он такие русские слова
кричал, что хоть голову под подушку прячь. Потому что прежней тихой вежли
вости у Юлия Генриховича не осталось. Иногда он был просто псих. Ни с того
ни с сего взовьется, завизжит, на маму начинает замахиваться. Стасик тогд
а орал “не смейте”, а мама потом плакала.
“На кой черт поженились?” Ч думал в такие дни Стасик.
Но бывало, что подолгу отчим ходил добродушный, чуть насмешливый и ласко
вый. Охотно болтал со Стасиком о его ребячьих делах и порой вспоминал про
свои гимназические проказы и вообще про детство. Оказывается, в те годы у
него с братом была даже своя парусная лодка. Потому что жило семейство То
нов совсем не бедно: отец Ч потомок шотландского капитана, служившего Е
катерине Второй, Ч был управляющим на заводе французской газовой компа
нии. Лето семья проводила в собственном доме на Истре, и жизнь там была сам
ая веселая.
Но отчим любил вспоминать не только о веселых вещах. Иногда он с каким-то
странным удовольствием рассказывал, как наступил босой ногой на граммо
фонную иголку и знакомый хирург долго копался у него в разрезанной пятке
и наконец вытянул коварную иглу сильным магнитом. Или как отец впервые в
жизни его аккуратно и по всем правилам высек. За то, что обнаружил в ранце
у сына-третьеклассника толстую книжку “Декамерон”.
Ч А что это за книжка? Ч неловко хмыкая, спрашивал Стасик.
Ч Рано тебе еще знать, Ч поспешно говорила мама.
Ч Совершенно верно. У нас дома так же считали. И когда папаша увидел книг
у, послал кухарку Фросю к дворнику Степану: у того всегда был запас прутье
в, он из них метлы вязал. А мне велел идти в детскую и приготовиться…

Ч Можно же было убежать, Ч хмуро говорил Стасик.
Ч Куда?.. И к тому же не так мы были воспитаны, Ч объяснял Юлий Генрихович
с каким-то странным самодовольством. Ч Ослушаться отца Ч такое и в гол
ову не приходило. Ну и… прописал он мне творчество эпохи Возрождения. Вер
ещал я так, что брат Шурка в соседней комнате напустил в штаны… Никогда в ж
изни мне потом так жутко не было, даже в следственной камере, когда раздев
али и привязывали к чугунной печке…
Ч Не надо, Юлик, Ч говорила мама.
Ч А зачем… к печке-то? Ч против воли спрашивал Стасик.
Ч Зачем? Работали люди. Один дровишки подбрасывает, а другой показания з
аписывает… Видишь ли, когда просто бьют, молчишь или орешь и ругаешься… А
когда раскаленный металл…
Стасик вспоминал коричневые рубцы на теле отчима, которые видел в бане…

Конечно, про жизнь Юлия Генриховича Стасик узнал не сразу, а постепенно, в
течение двух лет.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5