- Вообще-то нам надо обзавестись одеждой самой разной. Вплоть до плавок.
- А плавки зачем? Чтоб не обмочиться, когда станет страшно?
- У нас с тобой будет три или четыре двухнедельных отпуска в году. Как на тяжелом, вредном для здоровья производстве.
- Отдых с девочками - это круто, - обрадовался Аронов. - Четыре раза по две недели... Це-це-це! Две недели в Египте, две недели в Таиланде, две недели в Бахрейне... Це-це-це!
В следующем магазине они застряли надолго - Аронов увидел модные сверкающие майки из тактеля - особой синтетической ткани. Стоили майки дорого - по сто двадцать долларов штука.
- Покупаем! - призывно провозгласил Аронов. - Я давно мечтал о майке из тектеля! В Париже такая стоит пятьсот пятьдесят франков, в переводе на "зеленые" - сто с небольшим долларов. А здесь - сто двадцать... всего сто двадцать. Цена божеская, не намного дороже парижской.
- Дорого! - ворчливо произнес Каукалов. - Нам с тобой деньги достаются нелегко. Транжирить их мы не имеем права.
- Но это же последний скрип, последний писк моды! Дешевле майки не будут - будут только дороже. Ведь они же из ткани фирмы "Дюпон". Знаешь, чем хороши тактелевые майки? Человек в них никогда не потеет. В хэбэ потеет, в шелке потеет, в шерсти потеет, а в тактеле нет. Ткань всю жидкость, весь пот выталкивает на поверхность, тело остается сухим.
Каукалов заинтересованно помял майку и неожиданно согласно наклонил голову.
- Ладно. Уговорил. Берем по одной штуке.
- По паре штук!
- Кому по паре, а кому - одну. Каждому - свое.
Помыкивая под нос незамысловатую мелодию, Каукалов выбрал майку с популярной надписью "Хуго Босс", потом, немного подумав, решил все-таки взять и вторую майку, чтобы не отставать от напарника, - с изображением пляшущих, призывно мерцающих человечков - даже при самом малом движении человечки эти отбрасывали в пространство пучки света, вспыхивали разноцветным пламенем, играли радужно и гасли.
- Это называется "эффект дьявола", - пояснил Аронов.
В тот день они купили все, что требовалось пришедшему из армии Каукалову: костюм для парадных выходов и шелковую куртку, брюки с модными пузырями на бедрах и туфли из лаково поблескивающей добротной кожи - так называемой шлифованной, американские джинсы фирмы "Левис" и кроссовки "адидас", сработанные под китайские кеды - "крик, писк, стон", как восторженно отметил Илюшка Аронов.
Когда со свертками подъехали к дому, Каукалов со вздохом вывернул карманы брюк.
- Все! Пусто, как в почтовом ящике после новогодних праздников. Что у меня имелось - все спустил...
- А почему это в почтовых ящиках после новогодних праздников бывает пусто? - Аронов в недоумении потер лоб. - Не усеку никак.
- Да потому, что почтальон долго не приходил.
Старым, уже испытанным способом - с помощью удавки. - Каукалов с Ароновым добыли "жигули" - долго присматривались, выбирали, как на рынке, и наконец выбрали вишневую, с пластмассовыми широкими молдингами, наклеенными на корпус, "семерку" (попали в точку: и сама машина оказалась новая, и мотор у неё был что надо - когда Каукалов нажимал ногой на газ, машина буквально выпрыгивала у него из-под зада, резко устремляясь вперед)...
- У тебя безошибочное чутье! - похвалил Каукалова напарник. - Все время попадаешь в яблочко!
- Похлебай в армии баланды с мое - и у тебя чутье появится, довольно угрюмо отозвался на похвалу Каукалов.
- Ты чего, не с той ноги встал?
В ответ Каукалов пробурчал что-то невнятное, но когда подъехали к гаражу старика Арнаутова, оттаял и, загоняя "семерку" внутрь, похвалил машину:
- Нормальный агрегат!
- То, что доктор Коган прописал, - подхватил Аронов.
В следующий миг он неожиданно мучнисто забелел бледными осунувшимися щеками: на него накатила картина только что совершенного убийства. Ему пришлось какой-то черной, с облупленной краской железкой - деталью неведомого станка глушить владельца "семерки" - краснолицего, с покатыми толстыми щеками, плохо выбритого человека, одетого в старенький костюм и такую же старенькую рубаху-ковбойку.
Аронов бил его железкой в висок, отчетливо слышал, как под ударами с тупым хряском лопается кость, слышал также рвущееся дыхание водителя и не понимал, как можно после таких ударов ещё дышать, сипеть, выворачивать усталые красные глаза, чтобы увидеть лицо своего убийцы. Нет, все-таки человек - чрезвычайно живучее создание. Такая живучесть не укладывалась в голове Аронова, сам бы он скончался после одного слабенького удара... А этот все живет и живет!
Тело убитого водителя сбросили в Яузу, там же в Яузе с мылом вымыли руки, ополоснули лица.
- То, что доктор Коган прописал! - повторил Аронов, глядя в глаза старику Арнаутову.
- Насчет доктора Когана не знаю, но что это за машина - покажет матушка-жизнь, - пробурчал старик Арнаутов, заглядывая в салон. - Ладно, завтра вечером можете забирать машину, на прежнюю "семерку" она будет похожа не более, чем юный ангел на меня.
- А документы?
- Олечка Николаевна распорядилась и насчет документов, - сказал Арнаутов. - Получите все, весь пакет - и номера новые, и техпаспорт, и даже чек об оплате автомобиля, - все, словом...
- Вот это класс! - восхитился Аронов, но тут же осекся, придавленный тяжелым взглядом напарника.
- Ты выпить не хочешь? - спросил Каукалов у Ильи, когда они очутились вдвоем в черной московской ночи.
- Я "за", - ответил напарник.
Они добрались до центра, заглянули в какой-то шумный крохотный кабачок. К ним подскочил официант, с глазами врастопыр, наряженный в красную, с косым стоячим воротником, как у трактирного полового, рубаху.
- По двести граммов холодной водки в граненых стаканах, - Каукалов устало поднял указательный палец, - обязательно в граненых, как это делали когда-то наши деды.
- А в круглом, хрустальном, чешского изготовления, разве не годится? - Официант стремительно свел на переносице свои хитрющие глаза: он искал в этом заказе какой-то подвох, но не находил его.
- Не годится, - Каукалов повысил голос, - только в граненом стакане. Если у вас нет граненых стаканов, мы уйдем в другое место.
- В Греции все есть! - патетически провозгласил официант.
- И по соленому огурцу с куском черного хлеба, - увеличил заказ Каукалов.
- И огурчики тоже найдем. И хлеб найдем - черный, бородинский, посыпанный укропным семенем. В Греции есть все...
- Болтун! - осуждающе произнес Каукалов, когда официант, смешно подпрыгивая, унесся за занавеску, за которой находился "пищеблок". - Не люблю болтунов.
- Не нервничай! - посоветовал Аронов. - Нервные клетки не восстанавливаются.
Каукалов помолчал, повернул голову, увидел в углу двух смазливых проституток, по виду ещё школьниц, очень юных, с точеными ногами и нежным персиковым румянцем на щеках, не испорченных пока пудрой и прочей косметикой. Заметив, что Каукалов смотрит на них, проститутки дружно поднялись с дивана, но Каукалов с суровым видом отвернулся, и проститутки вновь сели.
- Знаешь, чего не хватает к твоему прикиду, который мы купили вчера? - Аронов пальцами отбил на высокой черной стойке лихой маршевый ритм.
- Чего?
- "Свотча" - ярких часов, от которых чумеет вся Европа. Надо обязательно купить "свотч". Самые модные - "Артист" и "Студио Аззурро".
- М-да, особенно в нашем деле, - не удержался Каукалов от подковырки, - чтобы по часам этим нас запомнили, потом нашли и ломом проломили головы.
- Есть другая модель - неяркие, но зато с четырьмя циферблатами сразу. Японские часы, называются "Джи-Шок". С таким наворотом, что проститутки при виде "Джи-Шока" отдаются без всяких денег. А, Жека?
Каукалов не ответил, он думал о том, как жить дальше, что будет с ним и с Илюшкой через месяц, через полгода, через год, сумеет ли он благополучно соскочить с крючка у Ольги Николаевны и нырнуть куда-нибудь в спасительную тень, залечь в глубоком месте, - мысли эти были мрачными, рождали внутри тяжесть, которая неприятным камнем оседала в животе, мешала дышать, даже думать, вот ведь как, - а ему хотелось разобраться в этих мыслях, увидеть впереди просвет, устремиться туда.
И Илюшку он втянул в это дело - тот поверил ему и пошел следом. А Каукалов повязал бывшего одноклассника по рукам и ногам кровью трех убийств, теперь не сможет уйти, если захочет. Слишком крепко повязан. Но Илюшка молодец, не куксится, не тяготится, наоборот, старается родить в себе что-нибудь веселое, легкое, пристает с этим к напарнику.
Водку Каукалов выпил молча, маленькими вкусными глоточками, от начала до конца, поставил стакан на стол и аккуратно подцепил тугой маринованный, - не соленый, как было заказано, огурчик.
Надо бы выговорить официанту за обман, но на это не было сил, и Каукалов промолчал. Аронов, подражая ему, также мелкими глотками опустошил стакан, поморщился от одуряющей горечи, покрутил головой, потом, засопев сердито, понюхал рукав. На глазах у него проступили слезы. Прежде, чем откусить от огурца, он вытер глаза и выдохнул из себя спертое, с мужицкой отрыжкой:
- Вот так пьют русские люди!
- Олечка Николаевна мне перо за вас в зад вставила, - пожаловался старик Арнаутов, когда Каукалов с Илюшкой приехали к нему за перекрашенной, переоформленной и вообще неузнаваемо изменившей свой вид "семеркой".
- Что мы не так сделали? - хмуро поинтересовался Каукалов.
- Не ту марку "жигулей" пригнали. Не "семерку", говорит, надо было брать, а "тройку". Или "шестерку".
- "Шестерку" вообще проще пареной репы взять. И "тройку" тоже... Только надо было об этом предупредить. Почему именно "тройка"?
- Дело в том, что эту машину потом будут перекрашивать в гаишную. Гаишники сейчас, правда, все больше на американских ездят, но тем не менее в их парке полно и "шестерок" с "тройками". А "семерок" - всего лишь четыре штуки. На всю Москву. Это только сегодня выяснилось.
- Тогда за что же перо в зад?
- На всякий случай. Для профилактики, - старик Арнаутов хихикнул, словно ребенок, - чтобы гимнецо не застаивалось... Вот держи документ, старик Арнаутов сунул Каукалову в руки заклеенный в блесткий пластик новенький технический паспорт, - и получи заказ на "трешку". Могу оформить письменно, - старик засмеялся, - как на заводе.
- Не надо ничего письменного, - пробурчал Каукалов, - сказали бы раньше добыть "тройку", мы бы "тройку" и добыли.
- Хватит бурчать! - посуровел старик, приподнял полу шелковой спортивной куртки, подтянул сползающие штаны. - Покатайся пока на этой машине, а дальше видно будет.
Неведомые мастера не только перекрасили "семерку", но и подправили мотор - машина и раньше летала над землей, а сейчас и вовсе превратилась в птицу.
- Сто семьдесят выдаст свободно, - обрадовался Каукалов. В следующую минуту радость уступила место внутреннему мраку, какой-то далекой озабоченной печали, и он, дернув нервно щекой, сказал напарнику: - Завтра утром выезжаем на Минское шоссе. Будем наблюдать за движением.
Если в Москве, в суматохе улиц, среди движущегося, ревущего, плюющего дымом и бензиновым смрадом железа, среди каменных стен и заасфальтированной, гнусно пахнущей химическим дерьмом земли наступающая осень не чувствовалась совсем, то за городом, стоило только проехать поворот на Одинцово и знаменитое Переделкино - писательскую пристань, как осень сама подступила к дороге.
Совсем рядом с машинами - рукой дотянуться можно - проносились ярко желтеющие, страдающие от засухи березки, дубки с глянцево-темной, будто бы обваренной листвой, понурые ели, отравленные бензиновыми парами, всюду уже, в любом дальнем (в ближнем, впрочем, тоже) углу, начало чувствоваться осеннее увядание, что рождало в душе невольную грусть.
Еще немного - и зарядят затяжные, противные дожди, земля набухнет, засопливится, станет неприятной, птицы сгребутся в кучи и так, кучами, начнут улетать, останется лишь воронье с галками и на душе у людей сделается совсем гадко.
Миновали длинную колонну строительных машин. Одна из них гигантская, как несколько железнодорожных вагонов, вместе сцепленных, попыхивающая черным дымом, грохочущая, похожая на печь какого-нибудь концлагеря, Освенцима или Бухенвальда, стучала челюстями, взламывала шоссе, жадно заглатывала разломленные куски асфальта, тряслась от нетерпения и медленно продвигалась дальше, оставляя за собой влажно поблескивающую черную полосу нового покрытия.
- Настоящий Змей Горыныч, - отметил Аронов, - и пыхтит, и топает, и огнем пышет, и, главное, дело делает! - Он приподнялся на сиденье, с интересом поглядел, как из-под колес назад уползает влажная лента свежего асфальта.
Каукалов по обыкновению промолчал, он осторожно объезжал рабочих. Наряженные в непромокаемые оранжевые жилеты, они сновали вокруг "Змея Горыныча", будто блохи, проворно выпрыгивали с лопатами за ограждение, подгребали кучки горячего асфальта, тут же запрыгивали назад - словом, вели себя так, будто на Минском шоссе не было никакого движения. Еще он отметил, что шоссе расширяется на одну полосу в сторону Москвы и на одну полосу в сторону запада. Это значит, на трассе не будет так тесно, как раньше.
В прошлые годы Минское шоссе - в простонародье Минка, - как слышал Каукалов, было забито так, что между машинами не могла протиснуться даже селедка. Особенно по пятницам, когда народ вольным потоком устремлялся за город.
Впрочем, через несколько минут Каукалов на себе познал, что такое теснота: шоссе вдруг сузилось до одной полосы, на которой едва расходилась пара машин - автомобили почти цепляли бортами друг дружку, ползли медленно, с опаской. Каукалов выругался сквозь зубы.
- Значит, так, сегодня вторник, - сказал Аронов, отвернул рукав куртки, мельком глянул на свои часы - горячо рекламируемый им яркий "свотч" со светящимся абстрактным рисунком на циферблате, - на данный момент в сторону Москвы прошли двадцать четыре фуры, в сторону Минска - ни одной.
- И одиночных фур пока ни одной?
- Ни одной, - подтвердил Аронов. - Машины идут кучно, будто привязанные друг к другу веревкой.
Проехали ещё километров двадцать - ни одной отбившейся фуры не встретили. Фуры шли в Москву колоннами, боевым строем, по четыре-пять машин, почти впритык друг к другу, в запыленных стеклах высоких кабин виднелись суровые лица водителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10