толкотня на дискотеке и просто променад по тихим мценским улицам под бренчание гитары или песни Сюткина, победно несущиеся из переносных пластмассовых магнитофонов.
Улицы, свобода, простор, воля, собственные позывы влекли, манили наших героев, это была их стихия, они отдались ей.
Жоркина бабка тем временем написала новое письмо родителям: если, мол, хотите, чтобы ваш устоял на ногах, немедленно заберите его - с ним ведь сладу уже никакого нет, поймите, милиция несколько раз домой заявлялась, интересовалась: чем же думает заняться в будущем ваш оболтус? Пьет он уже как сапожник, научился у взрослых мужиков, матерный язык знает в несколько раз лучше языка русского, так что заберите его к себе, Христа ради! Иначе парень совсем отобьется от рук!
Пока шла эта переписка - совсем не дипломатическая, скажем прямо, пока родители прикидывали, как же поступить с сыном, Жорка брал от жизни все, что можно было взять. Что же касается его новой возлюбленной, окончательно запустившей школьные предметы и забывшей, как выглядит ее классная руководительница, то ей нравилось, что при первом же удобном случае он бросал ее в постель.
Результаты не замедлили сказаться - О'Кей забеременела.
Нельзя сказать, чтобы Ольга испугалась, - она была готова и к такому повороту событий: не она первая, не она и последняя. В конце концов сделает аборт, и никто на белом свете, кроме нее и Жорки, не будет знать, что с ней приключилось.
Но вот ведь как - она и Жорке побоялась сказать, что забеременела, побоялась, что тот испугается: мужчины ведь такие трусы! И она тянула, ничего не говорила своему Ромео. Потом, когда тревога, внутренняя маета, худые мысли совсем допекли ее, сообщила.
Жорка, надо отдать должное, не испугался, не сморщил брезгливо рот, а проникся неким мужским сочувствием к Оле и проговорил, озабоченно потирая рукою прыщавый подбородок:
- Как же ты так умудрилась?
- Не знаю... - губы Оли дрогнули.
- Как же не побереглась?
- Да разве я рассчитывала, что все это... м-м-м... произойдет? - Оля не выдержала, заплакала.
- Не надо плакать!.. Давай-ка лучше поищем акушерку.
- Не акушерку, а врача скорее, - Оля улыбнулась сквозь слезы. Акушерка - это когда уже рожать надо.
- Рожать нам не надо. Наше дело - не рожать... - начал было Жорка хулиганскую присказку, но вовремя споткнулся, остановился, озабоченно похмыкал в кулак.
- Надо искать врача! - повторила Оля.
Но не так просто найти в маленьком Мценске врача, который бы у себя дома, на кушетке, за плату, равную стоимости двух бутылок спирта, - а больше наши герои предложить не могли, - согласился бы сделать подпольный аборт. Как говорится, "себе дороже".
Нашли одну акушерку, тихую "надомницу", подрабатывающую абортами на кушетке, но та, осмотрев Олю, прикинула что-то про себя и сказала, поджимая губы:
- Иди-ка, милая, в больницу! Я не возьмусь тебя опрастывать! Рисково это.. Поняла?
Оля понурила голову: все было понятно.
Пришлось идти в больницу. Жорка, белый от страха, пошел вместе с Олей - поддержать, так сказать, подбодрить, но оказалось, что его самого надо было поддерживать. Врач, осмотревший Олю, усадил ее на стул перед собой и спросил, насмешливо глядя прямо в глаза:
- И что же вы, сударыня, хотите?
- Аборт.
- По-моему, вы находитесь еще в том возрасте, когда люди за свои поступки не отвечают. Рано еще.
- Но я, но я... - Оля замялась, на глазах ее вспухли слезы.
- Вот видите, - врач усмехнулся, - приходите вместе с родителями, и мы сообща решим, стоит вам делать аборт или нет.
На улице Оля устроила своему Ромео истерику.
- Это ты все виноват, ты! - кричала она и била Жорку кулаками по плечам, груди, животу.
Жорка не отрицал, что виноват он, кто же еще?! Там, на улице, окончательно рассорившись, они разошлись в разные стороны: Жорка Антошин в одну, О'Кей в другую. К родителям О'Кей, конечно же, не обратилась: она боялась тяжелой руки матери, боялась насмешек отчима, боялась самой себя, боялась, что новость эта докатится до школы - мать либо отчим не выдержат, проболтаются, и тогда ей вообще жизни не будет. Тогда - хоть в петлю!
Некоторое время она еще тянула, а потом, когда решилась, оказалось, аборт делать поздно. Она стала ждать, когда же родители заметят, но родители ничего не заметили. О'Кей была девушкой крупной, в свои девчоночьи годы обладала женской статью, а при нынешней вольной одежде порою бывает невозможно понять, беременна представительница прекрасного пола или нет.
Жорка той порой укатил в Красноярск к родителям. Оля, узнав об этом, зло стиснула зубы: допекла-таки его бабка. С беременностью у нее портился характер, появилась взрослая злость, язык стал резким, глаз завистливым. Оля пристрастилась к выпивке. Школа ее перестала интересовать, да и сама школа ею не интересовалась - времена наступили такие.
Прошли положенные девять месяцев, и О'Кей почувствовала себя плохо тот ясный февральский день с чистым небом и крупным колючим солнцем, заглядывающим в каждый дом, показался ей хмурым. Она осталась одна в квартире. Было утро, примерно десять часов. Сильно болел низ живота. Так сильно болел, что хотелось кричать.
Она стискивала зубы, стараясь сдержать стоны.
Ольга прошла в свою комнату, упала на кровать и, похоже, минут на десять отключилась. В таком полубессознательном состоянии О'Кей родила.
В обвинительных документах написано, что ребенок "вышел" прямо на кровать.
Она больше всего на свете боялась, а вдруг сейчас царапнет ключ и на пороге покажется мать. Либо отчим. Или же еще хуже - соседка, которая языком чешет, как дворник метлой по улице - только пыль столбом стоит, эта уж точно разнесет по всему городу...
Боли, которая только что пробивала ее тело, не было, была только сильная слабость, перед глазами плыли круги, руки дрожали, в ушах стоял звон, и был страх, дикий страх.
Она даже не помнила, как и чем обрезала пуповину, как избавилась... от чего там надо избавляться-то? Не помнила, плакала ли она сама, плакал ли ребенок - все мелкие мелочи, очень острые, надолго оседающие в мозгу, которые запоминаются каждой роженице, у Оли просто вытряхнуло из головы, словно бы их и не было. Все утонуло в оглушении, в страхе.
Но дальше она действовала спокойно и четко - достала из шифоньера чистую тряпку, развернула ее, это оказалась рубашка матери - мужская, в пору ее молодости было модно носить мужские рубахи, мягкая, много раз стиранная, белого цвета с зелеными цветочками, завернула в нее новорожденного, прикрыла лицо ему тряпицей, чтобы не кричал, и сунула в спортивную сумку.
Выскочила на улицу. Солнце, которое светило так ярко, что от него плавился, превращаясь в синие ручьи, снег, показалось ей совсем черным, этаким угольным обрубком, невесть как очутившимся на небе, воздух пахнул навозом и кровью, какие-то зловещие картинки проносились в мозгу.
Она бегом пронеслась по улице мимо школы, в которой училась, заскочила в следующий дом, в общежитие, в дальний подъезд, дробно простучала каблуками сапожков по ступеням, ведущим в подвал... Действовала Оля как автомат, ничего не помнит из того, что с нею было. Во всяком случае так она заявила следователю. Наверное, в этот момент ребенок начал кричать и О'Кей испугалась этих криков, резких движений задыхающегося тельца, проворно раздернула "молнию" сумки и сунула ребенку в рот скомканную, пропитанную потом ее рук тряпку - кляп.
Оставив ребенка в подвале, она стремительно, перепрыгивая через две ступеньки, выметнулась на улицу, побежала домой.
Вечером следующего дня, уже в сумраке, в подвале прорвало трубу, горячая вода неспешной струйкой засочилась на бетон. Устранять прорыв выехали два слесаря. Чуточку освоившись с сумраком подвала, один из них слева от входа в подвал увидел сверток. Он боком приблизился к свертку, приподнял его, опасливо глядя: не потянется ли проволочка.
Нет, никаких проволок не было. Слесарь облегченно вздохнул. Приподнял сверток выше. Почувствовал что-то мягкое, поднес к свету, разглядел старую хлопчатобумажную, в веселом зеленом рисунке ткань.
- Чье-то имущество... Ночная рубашка, что ль? - отогнул край ткани, увидел пятно крови и крохотные детские ножки, охнул: - Мам-ма моя!
Далее цитирую следственный документ:
"В ходе осмотра места обнаружения трупа новорожденного выявлено, что труп располагается в центральном коридоре подвала. Слева от спуска в подвал, на расстоянии 0,75 м, на полу, завернутый в мужскую сорочку бело-зеленой расцветки. Повреждений на трупе при осмотре на месте не выявлено, в приоткрытом рте ребенка имеется инородный предмет в виде комка материи, часть которой выступает за полость рта. Под трупом находится ночная сорочка. Освещение в подвале полностью отсутствует.
Согласно заключению эксперта № 36, смерть новорожденного младенца наступила в результате асфиксии, обусловленной закрытием дыхательных путей инородным телом - комком материи, плотно помещенным в полость рта с перекрытием просвета входа в гортань. Скомканный кусок материи рукой постороннего человека был помещен в полость рта младенца с последующим проталкиванием кляпа спереди назад и несколько сверху вниз. После акта родов младенец прожил не менее 5-10 минут, но не свыше 2,5 часа. Рождение ребенка произошло в нормальный срок нахождения плода в материнском организме - 39-40 недель. Ребенок родился живым, доношенным, зрелым, жизнеспособным.
Согласно заключению эксперта № 77, на момент осмотра Кнориковой О.О. экспертом у освидетельствуемой выявлены признаки произошедших родов, которые имели место 2 - 3 суток до момента осмотра.
Свидетель Крутова И.А. - мать обвиняемой - показала, что о том, что дочь родила и убила своего новорожденного, ей стало известно после того, как дочь вызвали в милицию. Каких-либо признаков беременности у дочери она не замечала, хотя поведение дочери перед случившимся было подозрительным. На все ее вопросы о половой жизни и беременности дочь с негодованием отвечала, что такого нет. 2 февраля она и муж была на работе. 3 февраля, вернувшись с работы, она видела в комнате дочери на ковре красные пятна, дочь пояснила, что разлила краску. После того как о случившемся стало известно и дочь положили в больницу, она разговаривала с Ольгой о происшедшем. Та рассказала ей, что рожала одна, дома на постели. Потом ребенка завернула в старую рубашку, белую с зелеными точками, положила в сумку и отнесла в подвал общежития. О событиях Ольга рассказывала неохотно, реакция дочери на случившееся ей не понятна, как будто дочь не осознает того, что сделала. На ее вопрос дочь ответила, что ребенок шевелил ручками и ножками.
При предъявлении на опознание Крутова И.А. опознала свою рубашку, которую носила в молодости, и чехол от своего праздничного платья".
Я не стал рассказывать, как нашли мать задушенного младенца, сделать это было очень несложно: Мценск - не Москва. Было возбуждено уголовное дело. Когда следователь прокуратуры Василий Алексеев встретился с Ольгой, то засомневался - она ли убила своего ребенка? О'Кей была безразлична ко всему и очень спокойна, словно бы речь шла не о ней. Между ним и обвиняемой возникла глухая стенка, которую он пытался разрушить, но безуспешно.
Ольга не понимала, что совершила преступление. Она уже успела твердо усвоить, что не достигших четырнадцати лет не судят. А раз это так, то на все наплевать!
Следствие было закончено быстро, и дело передано в суд. Кнорикова Ольга Олеговна обвинялась в том, что "совершила преступление, предусмотреное ст.103 Уголовного кодекса РФ - умышленное убийство своего новорожденного ребенка - девочки, - без отягчающих обстоятельств". Мценский районный суд принял дело к производству.
Так оно в суде и осталось. Как уже было сказано выше, детей у нас не судят - нет такой статьи в законе, в действующем ныне Уголовном кодексе.
Банда
На окраине небольшого лесочка под Тверью, недалеко от Александровки, популярного дачного поселка, сидела у костра дружная компания. С гитарой, с разговорами, с незамысловатой закуской, с выпивкой, под которую, честно говоря, больше шли пирожные и шоколад, чем колбаса с огурцами, с разглядыванием ночных звезд. Стрелки часов уже переместились за полночь, компания, состоявшая в основном из молодых людей, в том числе и из "женатиков" - супругов Погодиных, Пономаревых, Соловьевых, домой пока не собиралась. "Женатики", например, еще вообще не успели ощутить себя семейными людьми и продолжали бегать на танцы, ездили в Тверь на дискотеку, ревновали друг друга невесть к кому, целовались на улицах и под магнитофон горланили модные песни. Они, по сути, были еще школярами, эти александровские "женатики", и школьные годы свои считали пока самыми яркими в жизни.
Для позднего сидения имелся повод - Алексей Пономарев только что закончил военное училище и получил золотые лейтенантские погоны с двумя звездочками. Пономарев купил ликера, водки и собрал у костра своих добрых знакомых.
Часть из сидевших у костра были здешние, в Александровке родились, в Александровке жили, тут же, в Александровке, собирались и умирать, часть обычные дачники, имели здесь участки, на них - разные блочно-кирпично-деревянные строения... Ну взять, например, девятнадцатилетнюю Жанну Угарову. Она приехала на дачу и, хотя и не уходила, уже поглядывала на часы: утром из Твери должны были прикатить родители и надо было выспаться: предстояла прополка огорода. Работала она в парикмахерской, умела делать модные прически, была знакома с тверскими знаменитостями и еще - что вызывало удивление у всех - занималась в секции тяжелой атлетики. Что, впрочем, не мешало ей иметь стройную фигуру и привлекательную внешность. А вообще, глядя на Жанну, ни за что нельзя было подумать, что она может ворочать тяжелые гири и штанги и выступать перед публикой на спортивном помосте.
Ночь та выдалась под стать дню - тихая и теплая, компания чувствовала себя умиротворенно, иногда все умолкали и слушали, как трещит, пощелкивая красными углями, костер да где-то недалеко кричит настырная ночная птица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28