В "подногтевом содержимом" рук Ирочки оказались "клетки поверхностных слоев эпидермиса подозреваемого Дудченко В. М.". Ирочка отбивалась, царапалась, и частицы кожи насильника попали ей под ногти. Это также оказалось веской уликой...
Валерий Дудченко был приперт к стене. Перед арестом он сделал последний красочный жест: в полном милицейском обмундировании, при оружии, приехал к теще попрощаться. Был он печален, рассеян, как гусар, которому предстояло отправиться на войну, и, вполне возможно, в тот момент действительно ощущал себя гусаром, которому не повезло в жизни.
На убитую Ирочку Мамаеву, на ее поседевшего от горя отца, на молву людскую ему было наплевать. От возмездия же уйти не удалось - вот и был "гусар" печален, вот и кривил горько губы.
На следующий день он явился в райотдел внутренних дел с повинной, довольно бодро доложил дежурному, что Ирочку Мамаеву убил он...
На первом же допросе Дудченко выстроил свою версию убийства, смягчающую: дескать, никакого насилия не было, Ирочка Мамаева сама отдалась ему, добровольно, хотела досадить жениху, а отдавшись, стала шантажировать: сообщит, мол, на работу о том, какой он мерзавец, негодяй, насильник и тому подобное, и вообще, от всего этого ему следует откупиться. Как водится в таких случаях, поссорились. Выскочив из машины, Ирочка Мамаева начала кричать... Он испугался, выскочил следом, увидел на земле обломок кирпича, подхватил, ударил ее, надеясь только оглушить, убивать же не собирался. Но получилось, что убил. Нечаянно убил...
Следователь М. М. Михайлов повел дело тонко, умно и очень скоро доказал, что Валерий Дудченко совершил умышленное убийство и смягчающим обстоятельством является только одно - его явка в милицию с повинной. Медицинская комиссия признала Дудченко вменяемым, вполне нормальным, хотя и большим любителем мирских услад: по части секса деревенский паренек Валера Дудченко (он родился в селе Евпраксино Приволжского района Астраханской области, да и прописан в момент следствия был в селе - в Водянке) оказался большим мастаком.
Но вот что обращает на себя внимание. Мы уже привыкли, что преступления совершают уголовники, совершают малолетки, стаями выползающие из темных подворотен на улицы, совершают бомжи, готовые за бутылку водки пришибить кого угодно, но вот к тому, что их совершают люди в милицейской форме, привыкнуть никак не можем. И, наверное, никогда не привыкнем. Ведь человек в милицейской форме призван защищать граждан, к нему обращаются за помощью, к нему бегут, если кто-то угрожает, - это предначертано милиционеру самой профессией, предназначением, формой в конце концов. Поэтому и бывает особенно горько, когда человек в милицейской форме сам делается преступником.
К сожалению, таких людей становится все больше и больше, милиция увеличивает свои штаты: там, где раньше работали двадцать человек, ныне уже работают пятьдесят, а то и семьдесят, она уже приближается по своему числу к армии. И, поскольку подбор кадров часто бывает скоротечен, а порою и неряшлив, появляются такие люди, как Дудченко. И вообще печать давно бьет тревогу, что милиция сращивается с криминальным миром. Да только ли милиция? Беспредел наш, которого нет ни в одной стране мира, беспокоит органы прокуратуры особенно. Как остановить его, никому не ведомо. Может, под силу только президенту России?! Но до того ли ныне президенту?
Недавно состоялся суд. Получил бывший милиционер за содеянное четырнадцать лет лишения свободы. Четырнадцать лет, вычеркнутые из нормальной жизни, - это много, но вот из жизни такой, как у Дудченко?! Не знаю.
Знаю только, что Ирочку Мамаеву в этот мир, к нам, никто никогда уже не вернет. И Дудченко в этом виноват.
Малолетки
Тот вечер был дивным: дневная жара спала, откуда-то из волжских низовий принесся живительный ветер, смел жирное осеннее комарье, люди высыпали из домов на улицу, чтобы немного подышать воздухом, полюбоваться огромным красным солнцем, низко зависшим над рекой и окрасившим воду в яркий помидорно-кровянистый цвет.
Бабушки оккупировали скамейки около домов, чтобы погрызть семечки свежего урожая и поговорить о видах на ближайшее повышение пенсии. Взрослые мужики, отцы семейств, сбивались около столов с домино, но стучать костяшками не стали - важнее было в этот вечер потолковать о политике и разных перетасовках, происходящих в Москве, в правительстве, а также о том, почему в Волге пропала рыба. Женщины собирались в группы, кляли на чем свет стоит своих непутевых мужиков, не способных обеспечить семью деньгами. У молодых были свои интересы, и они, взяв магнитофоны, включали их на полную мощность, танцевали на асфальте и траве, вызывая осуждающие реплики бабушек.
Словно бы бес какой витал в воздухе, парил над домами, влиял на молодых людей, причем только на молодых, старых он не трогал...
На Первой Керченской улице собрались трое молодых людей. Из них двое очень молодых: одному пятнадцать лет, он учился в восьмом классе средней школы; другому - семнадцать (этот неуч едва одолел восемь классов и бросил школу, поскольку учиться было невмоготу, и вообще он исповедовал Митрофанушкину формулу "Не хочу учиться, а хочу жениться"), а с ними третий - не намного постарше, но уже отец троих детей. Собравшись, решили распить бутылку разведенного спирта, заправленного для вкуса клубничным сиропом.
С бутылкой наша компания расположилась в детской беседке около дома. Закуски с собой молодые выпивохи не принесли - спирт от клубничного сиропа и так сладкий, чего компот закусывать? Но "компот" оказался крепким: в головах у троицы вскоре здорово зашумело. Спирт - вообще штука крепкая, больше рассчитанная на железо, на смазку и промывку различных механизмов, чем на человеческий желудок, запросто сшибает куда более дюжих мужиков, чем эти астраханские молодцы, ну а мозги размягчает полностью, съедает их, словно некая злая кислота...
О чем обычно говорят настоящие мужчины, когда выпьют? Естественно, о женщинах. Точнее, о своих подвигах, о том, скольких красоток им удалось уложить в постель, а скольких вычеркнуть из своей жизни, как отработанный материал.
Особенно старался пятнадцатилетний Сергей Морозов - невзрачный астраханский школьник, прыщеватый, заносчивый, со вздорным характером. Он слов не жалел и говорил так громко, что его собутыльники, Виктор Орлов и Гарик Рустамов, невольно притихли.
- А ты это... - Гарик Рустамов (Гарик и был старшим в компании) согнул крючком указательный палец, сунул его в рот и ловко свистнул - одним пальцем. - Ты не свистишь, а?
- Я свищу? - Морозов едва не задохнулся от гнева, мигом наполнившего его и перелившегося через край. - Вик, ты мой приятель, скажи, я когда-нибудь свистел? - спросил он Орлова.
- Ник-когда! - пробормотал Орлов заплетающимся языком и ударил себя кулаком в грудь. - Как и я! Я тоже никогда не свистел!
- Вот видишь? - Морозов вновь переключился на старое - на девочек.
- Подожди, - перебил его Рустамов. - Ребята, мы еще чего-нибудь выпьем?
- Выпьем! - сказал Орлов.
- Тогда я сейчас! - Рустамов убежал за подкреплением - второй бутылкой разведенного спирта.
- Не нравится, Вик, мне этот чернозадый, - Морозов, поглядел Рустамову вслед. - Он кто, армянин, грузин, чучмек?
- Чего это тебя заносит? - спросил Орлов, пошатываясь. - Какая разница, кто он. Плевать!
- Есть разница, - процедил Морозов сквозь зубы, - большая разница!
Хоть и пьян был Орлов, а на минуту протрезвел от резкого голоса своего юного приятеля, поразился его совершенно взрослой ярости, тому как, налились жидким свинцом глаза Морозова, его искривленному рту, пробормотал вяло:
- Ну ты даешь!
Вернулся Рустамов с бутылкой "клубнички" - разведенного клубничным сиропом спирта и двумя большими растрескавшимися помидорами - местный сладкий сорт, помидоры такие, что нигде в мире не рождаются.
Глядя на Морозова, Рустамов мигом определил, что тот говорил о нем, и говорил плохо, поднял руку с зажатой в ней бутылкой:
- А ты, пацан, если будешь на меня по-собачьи задирать ногу и брызгать мочой, получишь этой вот бутылкой... прямо между глаз. Понял?
Напрасно произнес это Рустамов. Морозов промолчал - в руках Рустамова была бутылка, а значит, Рустамов был в эту минуту сильнее.
- То-то же. - Рустамов смилостивился, посчитав, что одержал над Морозовым верх.
Разлил спирт по стопочкам. Морозов молча, не чокаясь, выпил опрокинул в себя залпом, вытер рукою мокрые губы, а когда Рустамов протянул ему кусок разломанного помидора, отвернулся.
- Ишь ты! - усмехнулся Рустамов. Выругался матом.
Лучше бы он этого не делал, и вообще - чего им было делить, трем соседям, живущим в одном доме на Первой Керченской улице? Ведь самая худая ссора - это ссора с соседом. Ссора с соседом хуже, чем ссора с родственниками: с родственником можно не встречаться целые годы, а с соседом, увы, такой роскоши позволить себе нельзя - где-нибудь да обязательно столкнешься: на лестничной площадке, в подъезде, на тротуаре.
Но об этом, похоже, не думали ни Морозов, ни Орлов, ни Рустамов. Рустамов, не замечая побледневшего лица Морозова, благодушествовал - снова взялся за бутылку и продолжил барским тоном:
- Ну что, мальцы! Пропустим еще по махонькой?
- Какие мы тебе мальцы? - Морозов не любил, когда его так называли. Какие мы тебе мальцы?
- А кто же вы?
Морозов жестко, тщательно выговаривая каждое слово, сказал Рустамову, кто они с Орловым есть, а потом, сощурив глаза, будто смотрел в винтовочную прорезь, спросил:
- А теперь хочешь, я скажу, кто ты?
- Ну, скажи!
Морозов произнес резкое матерное слово - такое, что не все его ровесники знают, добавил еще одно словечко, не уступающее первому. Рустамов, услышав, даже рот раскрыл: не думал, что этот довольно тихий оголец способен выдавать такое. А Морозову было все равно - он выпил, раскрепостился, то темное, что скопилось в его неустойчивой, совсем еще детской душе, всклубилось, поднялось, застило ему глаза. Если бы у него в руках был пистолет, он выстрелил бы в Рустамова, был бы нож - сунул бы этому "чернозадому" в живот, была бы дубина - обрушил бы на голову.
Рустамов не выдержал, ответил Морозову тем же - опыт у него по части мата был все-таки больший, чем у Морозова. Морозов не уступил, снова обозвал Рустамова. И понеслось, и покатилось, словно бы с горы поехал снежный ком.
От таких снежных комов - на первый взгляд безобидных - рождаются лютые лавины, сметающие все на своем пути. Морозов подумал, потирая зачесавшиеся кулаки: жаль, что у него нет ножа! Одними кулаками он ничего не сделает.
А с другой стороны, и за ножом бежать недалеко, от беседки до подъезда метров пятнадцать, не больше.
- Ты на кого, малек, прешь? На кого пивом дышишь? На кого балон катишь? - заорал Рустамов - нервы у него не выдержали. - Я тебя в пыль превращу!
Но Морозов лишь презрительно скривил рот:
- Пошел ты!..
Рустамов отшвырнул пустой стакан - все-таки он был уроженцем Кавказа, человеком эмоциональным, - и произнес дрожащим голосом:
- Значит, так... Значит, так... Завтра придут двое моих друзей, поставят тебя в позу и используют, как осла. Понял? Я по-соседски не могу, а они могут... Понял?
Морозов помрачнел - он знал дружков Рустамова, которые не брезговали "мальчиками", ничего не ответил. А Рустамов, победно улыбаясь, понял, что наконец допек этого пацаненка, - помахал рукой, провозгласил громко:
- Чао-какао! - И с этими словами покинул беседку.
- Я эту суку убью, - тихо пробормотал Морозов. - Сегодня же убью!
- Да перестань ты обращать на него внимание, - пробовал успокоить Морозова приятель, - дурак есть дурак... Завтра протрезвеет - другим будет. И мы будем другими.
- Таких людей, как Рустамов, только ножик с хорошим лезвием и успокаивает, - угрожающе бормотал Морозов. - Скажи, Вик, ты мне друг?
- Друг, - согласно наклонил голову Орлов.
- Тогда ты мне поможешь убить его.
- Ты что?!
- Ничего. Ты все слышал... Я больше ничего повторять не буду.
Час был уже поздний, разбойный - полночь, выпивохи и не заметили, как прошло время, от чудного вечера с огромным плавящимся солнцем не осталось даже следа - утонуло светило в Волге, злобно гудели осенние комары, и пора было отправляться по домам. Но Морозову было не до сна. Он кипел от ярости.
Сбегав домой, он схватил на кухне два ножа - обычные, столовые, которыми пользуются в каждой семье, чтобы порезать хлеб, мясо, почистить картошку и рыбу, нашинковать капусту, один нож с деревянной ручкой, другой с пластмассовой, - и стремительно вымахнул на улицу. Морозов торопился, боялся, что Рустамов исчезнет...
Один нож Морозов оставил себе, другой сунул приятелю.
- Держи!
- Зачем? - попробовал тот уклониться.
- Ты друг мне или портянка?
- Друг, друг, - нехотя пробормотал Орлов и взял нож.
Было уже десять минут первого, улица затихла совсем, лишь откуда-то издалека, из ресторана, доносилась едва различимая, сдавленная расстоянием музыка.
- За мной! - скомандовал Морозов и трусцой припустил в темноту.
Рустамов на свою беду еще находился на улице.
- Эй! - крикнул Морозов. - Чернозадый! Поговорить надо!
- Чего-о-о? - Рустамов отмахнулся от Морозова, будто от червяка, добавил несколько матерных слов.
У Морозова перед глазами полыхнуло пламя. Он схватил бутылку, валявшуюся на земле, и, подпрыгнув, что было сил грохнул ею о рустамовскую голову, угодил в темя. Рустамов вскрикнул, схватился руками за голову и повалился на землю. Морозов ударил его ногою по животу, потом добавил еще, потом еще - по груди и животу, по ребрам, - криком подогнал Орлова.
- Бей! Чего стоишь?
Орлов неохотно ударил лежащего Рустамова, затем, заводясь, почувствовав вкус крови, ударил еще раз и через минуту уже вовсю молотил лежащего человека, азартно ахал, крякал, вскрикивал - ну будто лихой драчун из американского кино. И тем более было приятно бить, что они, малолетки, завалили взрослого мужика. Рустамов несколько раз, приходя в себя, пробовал подняться, но они не давали ему встать. Когда надоело бить ногами, пустили в ход ножи.
Ножами били в основном в лицо, в шею, били в живот, били в бока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28