А если он скажет: моя жена не права, не обращайте на нее внимания, она просто дура, - у них появится резон спросить его, зачем же он живет с нею, мучает себя ее неправотой и глупостью и защищен ли он сам от ее дурного влияния. Он предстанет перед ними уже не преуспевающим коммерсантом, а беспомощным и несчастным человеком, который корчится под каблуком бесноватой мужеподобной бабы, они возликуют, сообразив это, набросятся сворой оскаленных псов и сожрут его. Стало быть, он защищает не только жену, но скорее даже именно свою правду, себя, свою жизнь и честь. Он одинок, но силен. И на все у него есть собственное мнение. Он не станет зря размахивать кулаками, но если уж на то пошло, он готов подвергнуться любому мучению и других подвергнуть любому мучению, доказывая, что его жена в нравственном смысле была абсолютно права, когда окрысилась на Кнопочкины разглагольствования. Кнопочка простодушна, безобидна? О, так думать опасное заблуждение!
Он удовлетворенно хмыкнул, сделав нужные выводы, прийдя к решающему и окончательному, не подлежащему обжалованию обвинению. Ему казалось, что он говорит, произносит длинную и красивую речь и все слушают его разинув рты. Пересохло в горле, он взял со стола рюмку с водкой, поднес к губам и залпом выпил. Ощущение каких-то новых и неожиданных, еще никому не ведомых, но уже мощно определяющих движение его судьбы успехов закружило его голову, заставляя свесить ее на грудь. Ведь он произнес главное, тщательно взвешенное, даже выстраданное за этим столом: рассуждения Кнопочки рассуждения расиста, и странно, что никто не понял этого раньше. Блаженная улыбка разлилась по его засыпающему лицу, а на брюках мрачно разрасталось темное, причудливой формы пятно, и что-то уже учащенно и неприятно капало в резкой тишине на пол.
- Чего же ты добился? - с отвращением спросила жена Конюхова, Ксения, отодвигаясь от него, но по старой дружбе и по привычке участливого к нему отношения издали все-таки как бы склоняя к Сироткину свое требовательное и очаровательное лицо.
Сироткин ответил глухо, не сбавляя улыбки, с которой уходил в забвение:
- Правды...
Ксению подмывало крикнуть, что он отвратителен и ничего, кроме презрения, не заслуживает; но ужас задавил этот праведный крик: ведь, конечно, Сироткин ответил, и все же словно не он, - не Сироткин действовал и говорил, а в его недрах ворочалось и зловонно выдыхало слова нечто неугомонное и страшное, некий нарождающийся мертвец, будущий вампир. Волосы на голове Ксении становились дыбом, а все вокруг только посмеивались, полагая, что одних видимых обстоятельств и довольно для зрелища, для забавы, а ничего иного, куда более грозного и сулящего беду, не происходит с перебравшим кооператором.
Ксения тоже была отчаянным бойцом за правду, но если Сироткин в его нынешнем положении завравшегося мироеда уже утратил способность относиться к противникам справедливо, то она проявляла по отношению к ним немало великодушия, поскольку двигал ею спортивный и, в общем-то, бескорыстный интерес. Ее бескорыстие, надо признать, благотворно, облагораживающе влияло на Сироткина, когда им случалось в уединенной беседе выпотрошить, разобрать по косточкам того или иного человека, достойного, на их взгляд, такой участи. В этом потрошении они знали толк даже больше и лучше, чем знали друг друга, и Сироткин не без оснований числил Ксению в горсточке самых верных своих союзников, хотя в последнее время она не раз давала ему понять, что ей претит его новая деятельность. Не против нее он воевал в послесловии к побоищу, устроенному его женой. Но ее мужа, чистенького, трезвого, степенного литератора, Сироткин недолюбливал, и в пасмурных страстях его души эта мягкая, обтекаемая на вид неприязнь очень часто переливалась в одуряющую ненависть. Литератор всегда был во всеоружии гостеприимства и радушия, словно бы даже с умилением улыбался гостям и щедро подливал им в рюмки, так что никто от него не уходил трезвым, а вот сам почти не пил, стоял в сторонке и, можно предположить, изучал нравы, даже наслаждался, когда кто-нибудь из гостей покрывал себя позором. Ему кричали пьяные голоса: парень, Ванька, не мельчи, иди выпей с нами! - а он улыбался и отрицательно качал головой, отмежовывался. Сироткин полагал, что порядочные люди так не поступают.
Если уж говорить полную правду, то необходимо признать, что среди известных Сироткину личностей не было таких, кого бы он в пылу бесконечных разговоров в той или иной степени не полил грязью, в чьем поведении не усмотрел бы возмутительных преступлений против нравственности. Другое дело, что кто-то не сходил с его языка, а о ком-то он вспоминал редко и без особого интереса. К последним принадлежала и Кнопочка. Она казалась ему существом безликим, никчемным, недостойным упоминания. Он вовсе не отказался бы при случае воспользоваться ее прелестями, но никаких действий в этом направлении не предпринимал, чтобы не вредить незапятнанной морали своей супружеской жизни. Супружеская измена представлялась ему громоздкой, крайне рискованной авантюрой, а Кнопочка, по его мнению, была не из тех, ради кого стоило рисковать. Поэтому она не вписывалась в игры его ума, в коварные ухищрения его диалектики, - Сироткин верил, что любит риск и игру ведет крупную. Зато возникший с некоторых пор сомнительный союз Кнопочки, Марьюшки Ивановой и Назарова буквально отнимал у него сон, будоражил и без того неусыпную пытливость, и громогласные заявления Марьюшки Ивановой, что-де у нее с перебегающим от Кнопочки Назаровым чисто дружеские отношения, вызывали на его физиономии скептическую ухмылку. Как же не быть там, у них, рассаднику мерзости, гнезду чудовищного разврата?! Все пышнофразые заверения Марьюшки Ивановой о непорочности частого обитания Назарова под ее крылом ломаного гроша не стоят. Наверняка там творятся кошмарные развраты! Стало быть, выступая на защиту жены, он, Сироткин, бьется не против какой-то мелкой и провоцирующей глупости Кнопочки, а против обманов и распущенности людей, с которыми Кнопочка спелась и которые поощряют ее устраивать жалкие провокации.
***
Просыпаясь по утрам, Сироткин шел в ближайший скверик стряхнуть остатки сна, а заодно он выгуливал старую понурую собаку. Но вернее всего приводило его в чувство, в рабочее, в необходимое для предстоящего суетного дня состояние возобновление в сердце колючих порывов ненависти, которая всегда была злободневной, потому что объект он выбирал не вообще, а определенный, уже обкатанный и в то же время не потерявший свежести. Два-три порыва - и все в естестве Сироткина уже кричало, задыхалось, проклинало, носилось убийственным ураганом. Однако наружу вырывался лишь отрывистый, тревожный шепот, и жаркое бормотание над отвисшим ухом грустной и слабой собаки произносило имя человека, которого сегодня Сироткин с удовольствием узрел бы в гробу. Перечислялись грехи этого негодяя, заслуживающие долгой и мучительной казни. Богатый ум Сироткина изобретал поразительные и едва ли выносимые пытки, оригинальные виды смерти. В первые недели прохладного лета, о котором идет речь, таким ненавистным субъектом для Сироткина стал Червецов, его компаньон по фирме "Звездочет", тот самый малый, что влюбился к Кнопочку, а затем вздумал повеситься в ванной у Конюховых. Увы, Червецов никакого дела не доводил до конца.
Четыре человека, а среди них Сироткин с Червецовым, изобрели, еще не зная, верить ли в вероятие успеха, и каким-то волшебным мановением выдохнули в реальность фирму, принялись изготовлять гороскопы и неожиданно разбогатели. Работа выходила изнуряющей. Перевести астрологические тексты из восточных или западных книг, дать дорогостоящую рекламу в газеты, договориться с типографией о распечатке нужной продукции, а с почтой об операциях с большими объемами корреспонденции, выполнить каждый заказ, освоить и поставить на ход тот или иной вид пророчеств; и не перечислишь всех естественных и непредвиденных хлопот. Правда, было не мелочью то, что люди, присылая деньги, надеялись на непосредственное участие таинственной и, видимо, умной фирмы в их личной судьбе, однако, чтобы сразу взять на душу маленький грех, а потом без помех и сомнений работать, учредители твердо положили не заниматься индивидуальностями, а безапелляционно отвечать каждой группе зодиакальных знаков шаблонной зарисовкой предстоящего бытия. В свете гороскопной правды нет людей, а есть козероги, тельцы, раки, есть овечки, сбитые в стадо самой судьбой. Не нужно думать, что какой-нибудь измученный человек, потерявшая всякую надежду старая дева или инвалид, домогающийся особой заботы о нем, чем-то лучше и заслуживают большего, чем иная разбитная девка, приславшая целый ворох данных о своих женихах в уверенности, что ей укажут, на ком остановить выбор. Перед четкой, налаженной работой фирмы все равны. Устраивая дело и опасаясь неудачи, учредители перешептывались, что, мол, глупцов на свете хватает, так что без работы они не останутся. А хлынувший шквал заказов превзошел все их ожидания, и они повеселели, они уже, радостно потирая руки, в полный голос и с большим знанием положения вещей рассуждали о людской глупости, уже не хотели сами мараться и наняли штат работников, которым под всякими благовидными предлогами постоянно урезали ставки, чтобы они не предполагали никакой легкости в добывании богатства. Теперь удачливые предприниматели с гордостью воображали, будто стоят во главе огромного и мощного дела, и желали быть мастерами широкого профиля, издавать книжки или перепродавать грузовики, строить детские площадки во дворах или где-то на фантастических окраинах страны ускорять выращивание чая. Они мечтали отовсюду брать деньги, а то даже и совершать порой благотворительные акции, замаливая то надувательство, которое они с веселым огорчением угадывали в своей нынешней деятельности. Но другие дела пока не клеились, и им приходилось с нарастающим раздражением топтаться на астрологической стезе, ибо каждому из них очень уж было нужно поскорее сколотить крупный капиталец, скажем, по миллиону. Их гнев, высекающийся из неудачных попыток поворотиться к более солидному предприятию, оборачивался против несметного воинства дуралеев, все еще не потерявших веру в мудрость и состоятельность фирмы "Звездочет". Но выхода не было. Приходилось возиться с глупцами, морочить их. Отступать некуда, сзади тесно и обнадеженно толпятся жены, они не допустят отступления. Жены стали важными, разодетыми в пух и прах матронами, напыщенными куклами, они словно помолодели, вернулись в пору, когда душа легко заражается избалованностью, и забыли, что еще вчера подсчитывали копейки и с печальным вздохом откладывали какие-то жалкие крохи на черный день.
А вот Червецов не женат, и это смущает Сироткина. Зачем Червецову столько денег, если он не вынужден кормить жену и детей и тратит все на одного себя? Сироткину надоели вечные жалобы Червецова на жизнь, которая подсовывает ему грязных, дешевых девок и не хочет подарить чудесную, нежную и красивую супругу. У самого Сироткина жена далеко не красавица, она смахивает, честно говоря, на неотесанное бревно, жабу, на заскорузлую бабищу из замшелой глухомани, а он ничего, терпит, почти благоговейно несет свой крест. Почему же Червецову должно повезти больше? Чем Червецов так уж знаменит? Только тем, что разбогател и может позволить себе особую чуткость и привередливость в выборе? Безусловно, факт неоспоримый: Червецову пофартило в жизни на четвертом десятке, а ему, Сироткину, только на пятом, когда уж и ожидание удачи потускнело, - преимущества на стороне Червецова. Но почему Сироткин должен мириться с тем, что сам в свое время был лишен широты выбора, да еще прожил трудную, бедную жизнь, а какому-то скороспелому Червецову счастье само идет в руки?
Ненавидеть жену - дело для Сироткина старое, привычное, и потребность в свежих ощущениях побуждает его пристально вглядываться в существо компаньона. На первых порах он души не чаял в своих коллегах, ведь с их помощью так неожиданно и так блистательно переменилась его жизнь. До сорока лет он жил более чем скромно, зарабатывая обычные суммы в обычной конторе, да еще от случая к случаю тиская пустяковые статейки в газетах, в общем, только и было отрады что услышать, как друзья говорят: наш писатель Сироткин. Семья не бедствовала, но все же считалось, к примеру, что пей они каждый день кофе, это было бы жизнью не по средствам, непозволительной роскошью. Скудость и безнадежность склонили Сироткина к душеспасительной теории, что жить в богатстве, в роскоши, в довольстве - моральное уродство, и свою теорию он всюду увлеченно проповедовал, указывая на безнравственность алчных потребителей кофе и владельцев даже самых дешевых и потрепанных машин. Личность человека, каждый день блаженствующего над дымящейся чашечкой кофе, была для него темной и загадочной, такого человека он подозревал в нарушении всех евангельских заповедей, в преступных намерениях, в стремлении достичь цели любыми средствами. По его словам выходило, что он-то безгрешен, поскольку вынужден считать каждую копейку. И вдруг его вознесла на высокий гребень волна успеха, нежданно-негаданно привалившего богатства. И его мысль претерпела стремительные метаморфозы. Вопрос о безнравственности любителей кофе уже казался незначительным, а пристрастие к роскоши теперь трактовалось куда более гибко. Зато попытки осудить его деятельность, изобличить в ней обман, вероломную игру на людской слабости и доверчивости он, в свою очередь, рассматривал как аморальные, как проявление черной зависти. Недостатки и сомнительные стороны дела, в котором он участвовал, он знал превосходно и был в этом смысле главным и лучшим судьей над собой, однако не верил, что его критики так же чисты и беспристрастны в своих помыслах, как чист и беспристрастен он по отношению к самому себе. В конце концов он не совершил ни преступления, ни предательства, он всего лишь сделал свою жизнь правильной, здоровой, сытой, даже не свою, а домочадцев, поскольку сам-то он работал на износ;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63