- Наташа попросила присмотреть за мной. Хорошо-о...
- Ты чем-то недоволен?
- А она объяснила, какая нужда за мной присматривать?
- Теперь мне лучше, - сказал Перстов, нацеливаясь на вторую порцию. Но спорить ты начал рано.
- Наташа думает, что я нуждаюсь в опеке?
- Не знаю, что думает Наташа. Для меня вообще загадка, что творится в голове у женщины. Но мне она сказала, - Перстов поднес бокал к губам и как-то многозначительно выпил, - мне она сказала, что тебя может посетить странное желание отправиться к ее отцу и убить его.
- Это глупости! - вспылил я.
- В тот момент, когда она излагала свою просьбу, мне так не показалось. Ну, представь себе, я стоял перед ней как какой-нибудь преуспевающий и вольнолюбивый купчик из пьесы Ибсена, правда, загулявший очень сильно даже для литературы критического реализма. В общем, вышел за всякие пределы, очутился вне истории и вне литературы. Но она, тихая, робкая и романтическая просительница, нашла меня. Мне как раз воображалось, будто у меня невероятно раздулся живот, я был в недоумении, а она проникновенно шепчет: мой бедный папа... над моим папой нависла страшная опасность... прошу вас, спасите его от вашего друга, который преисполнился жажды убийства...
- Ну хватит! - оборвал я. - Как ты мог поверить во всю эту чепуху?
Я подумал, затем сказал:
- А все-таки любопытное дельце. Я ведь забыл, что ее отец пригласил меня... а она помнит, еще как помнит! Это странно.
- Она утверждает, что ее папа пригласил тебя в шутку. Он прошлой ночью много шутил, да и я был весел... но ты, говорит она, способен самый последний вздор принять за чистую монету. Возможно, хотя не скажу, что замечал за тобой подобное. Во всяком случае эта славная женщина открыла для меня новые грани твоего характера. Не понимаю только, как она связывает твой предполагаемый визит к ее папе с непременным возникновением у тебя желания убить его. Но я не в том состоянии, чтобы копаться в ваших делишках.
- Считай, что ты выполнил ее просьбу, - сказал я. - Я не собираюсь выходить из дома и тем более убивать кого бы то ни было.
- Я от тебя не отстану.
- Почему?
- Потому что мне с тобой хорошо, тепло и весело. Идти мне некуда, не вижу света маяка в тумане, полный крах с ориентирами... Да и Наташа просила присмотреть за тобой, а мне нравится за тобой присматривать. Выпей со мной, это возвратит меня к жизни. Я, Саша, хочу жить.
- Я не буду пить.
- А я выпью. Это возвратит меня к жизни.
- Ты же на машине.
- К черту машину! - Он тряхнул головой, как бы воображая, что у него не копна плотно уложенных старостью волос, а непокорные кудряшки, с которыми произойдет красивый переполох. - И вот еще что, давай-ка наведаемся к Машеньке, я обещал приехать, и она ждет.
- Она ждет не меня.
- Ну, это ты переборщил, совсем не посчитался с мнением бедной девочки. Она была бы неприятно поражена, узнав, что ты так думаешь.
Он подмигнул мне и выпил. Его широта раздражала. Я понял, что мне от него не отвязаться. Были основания думать, что мой друг последовательно и неумолимо спивается. Между тем меня как огромная игла, как заостренный штырь пронизывала и пригвождала к полу непреложная, хотя и неведомо откуда взявшаяся истина, что такие, как он, Перстов, скатываться могут сколь угодно долго и по какой угодно плоскости, а ничего им не сделается. Я и в этой ситуации опять был мал, хотя не видел, чтобы кто-то другой был в ней велик. Весь в нервах, я закусил губу и с болью понял, что и нынче мне не знать покоя, придется ехать, странствовать и блуждать, даже посещать Машеньку. Правда, мне вдруг захотелось ее повидать. Она определенно связана с нашей историей, но с некоторых пор выпала из поля моего зрения, и это, подумал я, упущение. Мысль о Машеньке дала мне некую опору, некое преимущество перед Перстовым, я пристально посмотрел ему в глаза, и этой суровостью я был обязан неожиданному приливу обиды за его невесту, с которой он обращался, как я мог судить, не лучшим образом. Я отчетливо спросил:
- Кто испачкал ковер?
- Ковер?
Я указал на ярко запечатлевшийся след. Перстов долго и недоуменно рассматривал его. Наконец пожал плечами.
- Не знаю, не помню... что-то вертится в голове, но не могу схватить... Кто-то, стало быть, сделал; пьяная выходка... Более чем неблаговидно, согласен с тобой. Но убей меня, если я помню... Я лучше выпью.
- Нет, сейчас мы поедем к твоей невесте, - покарал я его.
- К моей невесте? Замечательная мысль. Мысль замечательного человека. Я выйду подлецом, если она не подтолкнет меня к стаканчику...
- Никаких стаканчиков!
Перстов выпучил глаза:
- Удивительно!.. ты так возбужден, с чего бы это? Очень хочется пристукнуть будущего тестя? Нет, клянусь, все твои мысли и затеи просто подталкивают меня к стаканчику.
- Возьми бутылку с собой, - смягчился я. - У Машеньки выпьешь, а пока не злоупотребляй. Я не хочу очутиться в кювете.
Мы поехали. Перстов беззаботно напевал и машину вел вполне сносно. Дряблый грязный снег брызгал из-под колес. В старой части города я смотрел на дома с восхищением, словно видел их впервые; во мне не увядала архитектурная любознательность. Я спросил Перстова, когда же он занимается делами фирмы, я даже заговорил было о том, что процветание обеспечивается лишь упорным трудом и многие начинали блестяще, а затем, распустившись и разбаловавшись, кончали... ну, скажем, канавой. Перстов снисходительно отмахнулся, с ним такого не случится, дела идут отменно, фирма процветает и отнюдь не развалится, если ее глава позволит себе денек-другой покутить. На миг он предстал как бы ярко выраженной капиталистической фигурой, и мне захотелось поскорее отбиться от него у Машеньки - мы с Машенькой принадлежали к другому миру, допотопному, смешному и обреченному на гибель, миру, в котором ничего не знали или не хотели знать об утонченно-хищнической эксплуатации людей и природы, тихим шепотом сердец изобличали мещанство и брезгливо морщились на технический прогресс. Нам с Машенькой не войти в капиталистический рай, хотя она, быть может, и сама не заметит, как жених внесет ее туда на плечах.
Машенька была, по своему обыкновению, скромной и гладкой, встретила она нас приветливо, но некоторый румянец проступил на ее щеках, и я истолковал его как слабую попытку возмущения тем, что жених приехал не один и к тому же навеселе. Подобные ей абстрактно и законопослушно уважают общество, но не терпят посторонних в своем маленьком быту, слепо и тупо подозревая в них разрушителей чужого счастья, мошенников, разносчиков сплетен. Я оставался для Машеньки посторонним, которого следует остерегаться, а Перстов явно не считал за достойное его занятие это замечать. Для него это был туман, который развеется, когда он, женившись на Машеньке, по-мужски обобщит ее, дав ей новый статус, наделив четкими обязанностями и введя в то самое общество, которое пока рисуется ей не вполне-то и материальным скопищем легендарных личностей и средоточием невероятных происшествий. Машенька, как всякое робкое создание, очень желающее понравиться, верила, что понравится тем сильнее, чем активнее выкажет, преодолев смущение, свои чувства. В ней постоянно назревал огромный, решающий разговор с Перстовым, этот плод раздумий, сомнений и надежд был уже тяжел и грозил вовсе раздавить ее, не сделав ничего с самим Перстовым. Машенька надеялась высокими и горячечными словами завоевать прочное положение возле человека, пока только и обещавшего, что женится на ней, чего оказалось мало, ибо он пил вино и даже смотрел как-то в сторону, недостаточно обращал на нее внимания, а если и обращал, то как будто в шутку, дурачился, не более. Однако слова не складывались, не шли, толпились у выхода и гасли в хаосе, ими же порожденном. Робкая Машенька совершенно упала духом, когда Перстов, войдя, да нет же, что я говорю, ввалившись в комнату, с треском водрузил на стол бутылку, неприлично располовиненную, и потребовал стаканы. Стаканы да поживей, вот что услышала девушка, уже добродетельно хлопотавшая о чае, припасшая разные сладости, пирожки, собственноручно ею приготовленные. Мной овладела потребность взять ее сторону.
- Артем, - начала она судорожно, - ты выпиваешь... я часто вынуждена нюхать что-то такое... ну, в общем, в воздухе носится запах... от тебя... а не надо бы...
Перстов развязно сидел на стуле в ожидании стаканов, а мы с Машенькой почему-то очутились в проеме двери, откуда смотрели на него взыскующе. Машенька работала локтями, так она помогала трудно идущим словам, расталкивая незримых врагов, но доставалось мне, ее союзнику. Я терпел, поскольку мне нравилась возня женского тела, безусловно не похожего на Наташино. Слова Машеньки как громом поразили моего друга, мне почудилось, что всю комнату искривила жуткая судорога, от которой задрожала в шкафу посуда, когда он выкрикнул:
- Это еще что?!
Машенька отшатнулась, на мгновение она даже вовсе скрылась за моей спиной, за дверью, в другой комнате, и разгневанному Перстову не оставалось иного, как испепелять взором мою замешкавшуюся персону; вряд ли он сообразил, что мои чаяния не поднимаются выше чая с пирожками.
- Я хочу только сказать, - снова возник пресекающийся голос Машеньки, - что ты зря... что подумают люди?.. ты за рулем машины большую часть дня... и вращаешься среди деловых людей, там бывают деятели культуры и их респектабельные жены... очень опасно...
- Ты в своем уме? - взревел Перстов. - Что ты мелешь?
- Машенька просто призывает тебя к благоразумию, - вставил я, становясь так, чтобы Машенька в следующий раз не могла юркнуть за мою спину и находилась на переднем крае неосторожно и мучительно поднятой ею борьбы.
Перстов крикнул:
- Вы, я вижу, оба на редкость благоразумны!
- Если и не на редкость, то в достаточной мере, - возразил я веско.
- Все дело в том, - заявила ободренная моей поддержкой Машенька, - вся моя мысль сводится к тому, что можно радоваться иначе...
- А! У тебя появились мысли? - захохотал Перстов.
- Ах, выслушай... я давно заметила за тобой такую странную особенность... вино делает сомнительной в моих глазах твою радость, я не понимаю и теряюсь в догадках, чему ты радуешься - мне или тому, что выпивши... А потом, не всегда же и радоваться, - повернула она вдруг загадочно.
- Ага, не всегда... а я, значит, всегда радуюсь?
- Радуйся от души... мне только весело, когда ты радуешься... если это чистая и естественная радость... Но порадовавшись вволю, надо вовремя обратиться и к настоящим нашим проблемам... пора трезветь... А если радость твоя искусственная, если она от вина, от такой радости можно просто забыться и обезуметь...
Перстов мрачно стер пот со лба.
- Говори прямо, чего добиваешься, не крути! - велел он.
- Не должны, не должны мы забывать, какое у нас положение... к чему оно нас обязывает... какая ответственность лежит на нас...
- Я чувствовал, что ты к этому клонишь. - Мой друг с трудом сдерживал ярость.
Машенька выпалила одним духом:
- Ведь не секрет, с какими трудностями столкнулись твои братья, когда решили жениться, ведь известно, что мы теперь должны пожениться и наконец победить рок!
- Известно? - Накаленный Перстов вскочил на ноги. - Кому известно? Всем? Тебе? Чтоб я больше никогда не слышал подобных глупостей!
- Но...
- Да, да, не забивай в свою прелестную головку всей этой чепухи! Кем и чем ты себя вообразила? Героиней древней трагедии, которой предстоит принести искупительную жертву? Актрисой, которая выходит на сцену в уверенности, что сыграет роль лучше предшественницы? Слушай, ты... вот я тебе... у меня не забалуешь!
- Ах, Артем...
- Полагаешь, мои братья сидят и ждут, когда я благополучно женюсь на тебе, чтобы сказать: ну, теперь все в порядке, мы, оказывается, жили не напрасно и все наши жертвы оправданы? Пойми, садовая голова, они живые люди, у них свои соображения, и ты для них до смешного мало что значишь. Одной невестой больше, одной меньше... Ну не глупо ли, вообразить себя их благодетельницей, победительницей рока! Георгий Победоносец в юбке!
- Все, я молчу... - словно бы и простонала Машенька.
Перстов все отирал и отирал пот со лба; говорил он как на дыбе, говорил пылко, назидательно и жестко:
- Ничего тебе не изменить в их жизни, не исправить, не вернуть утраченного, не возродить их к какой-то новой жизни, и никогда ты не осчастливишь их только тем, что тебе удалось то, что не удавалось другим девчонкам.
- Может, еще и не удастся, - прошептала Машенька задушенно, и я даже вздрогнул, так мне стало невыносимо, что она говорит, когда следовало бы помолчать.
Перстов закрыл лицо руками.
- Прошу тебя, - вымолвил он проникновенно, - ради Бога, помолчи. Не трогай ты этого. Ты ничего в этом не понимаешь. Не смей трогать, - снова возвысил он голос. - Или ты воображаешь, что я и сам беру тебя лишь для того, чтобы потягаться с судьбой? И тебе совсем не стыдно, не обидно понимать себя как игрушку в моих руках, как средство?
Глаза Машеньки заполнились слезами, и я тихим, нездешним слухом услышал, как ее губы вышевелили:
- Я твоя навеки... я твоя раба...
- Что за глупости! - крикнул Перстов. Но он кричал о прежнем, не услышав того, что услышал я.
Я непроизвольным движением выставил вперед руки, намереваясь защитить Машенькину правду от сокрушительной и оскорбительной глухоты ее жениха. Вдруг я почувствовал глубокое отличие своих проблем от тех, которые эти двое безуспешно решали на моих глазах, почувствовал смутно, но сильно, как всплеск веры, и потому сказал совсем не то, что входило в мои первоначальные побуждения:
- Разбирайтесь без меня, я ухожу.
Коротко и ясно, мне даже пришлось по душе, что я так ловко и недвусмысленно поставил точку, пресек их опрометчивые потуги втянуть меня в свои дрязги.
- И я ухожу, - тотчас ухватился Перстов. - Кое-кому следует одуматься. Будет ей наука, пусть поразмыслит на досуге. Не могу и не хочу сегодня здесь находиться!
Я направился к выходу, надеясь, что Машенька удержит его, но та, похоже, попросту лишилась дара речи и способности соображать. Конечно, ей хватит сердца, чтобы принять и переварить преподанный женихом жестокий урок, но я бы хотел, чтобы эта работа началась и распространилась на Перстова прежде, чем я успею благополучно скрыться за дверью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33