— Что?! Как погибли?
— Какая теперь разница! Их отправили с колонной.
Куда? Неизвестно. Но закончился марш неравным боем.
Попав, видимо, в серьезную засаду, колонна была полностью уничтожена.
— Ушам своим не верю. Как же это?
— Хрен его знает, как! Извини, сорвался, сам понимаешь… Ты организуй там общее построение часов на десять, а я сейчас с Верой Крамаренко и Дарьей переговорю. Сам им сообщу страшную весть. Потом в части траур. Созвонись со штабом дивизии, когда ожидать тела, готовь клуб для прощания, ну ты знаешь, что в этих случаях делать. Не первых ребят теряете. Потом, после прибытия тел, сообщай родственникам Антонова и Бережного.
— Я все понял, но.., как-то в голове все это не укладывается.
— Уложится. Пройдет время, все уложится. Веру ко мне не забудь пригласить!
Через минуту в кабинет вошла, как всегда прекрасно выглядящая, жизнерадостная, немного кокетливая женщина.
— Вызывали?
— Проходите, Вера Михайловна, присаживайтесь.
— А что вы такой грустный с утра? Или… — по лицу ее вдруг пробежала тень страшной догадки. — С мужем что?
— Вера Михайловна! Ваш муж, майор Крамаренко Геннадий Семенович, пал смертью героя в неравном бою, выполняя правительственное задание.
— Что???
Глаза у женщины округлились, и она почти шепотом переспросила:
— Что вы сказали?
— Убили Геннадия, Вера Михайловна. В бою с превосходящими силами противника. Это все, что я знаю на этот час.
— Господи! Как же это?
— Война, Вера, будь она трижды проклята, жертвы не выбирает.
Женщина присела на стул, закрыв лицо руками. Плечи ее вздрагивали.
Командир сидел молча, да и что он мог сказать?
Наконец Вера подняла заплаканные глаза:
— Можно я пойду домой?
— Ну конечно. С вами определить кого из девчат? Все не одна будете?
— Не надо! А остальные? Я имею в виду тех, кто был с мужем в том бою?
— Все погибли. Вера. И Антонов, и Бережной, и Дудашев.
Вера, казалось, еле держалась на ногах, но все же спросила перед тем, как уйти:
— Ребят скоро сюда привезут?
— Не знаю. Вот запрашивал дивизию. Ответили: «как только, так сразу». Далеко отсюда они полегли. У самой Грузии.
Женщина встала, вытерла слезы, молча вышла.
Командир закурил. Осталось сообщить Дарье. Черт!
Как же это тяжело!
* * *
Наутро, в 7.00, Бережной первым делом поинтересовался у майора, восстановлена ли связь.
— Все в порядке, капитан!
— Слушай. Соедини меня с сотовым номером? Я сейчас продиктую его.
— Держи, — майор передал аппарат Володе, — как набирать код, сам знаешь, говори! Я выйду. У меня дела.
Бережной задрожавшим вдруг пальцем набрал номер.
Женщина за сотни километров от парашютно-десантного полка просидела почти всю ночь, закутавшись пледом, в кресле у торшера, думая о страшной беде, свалившейся на ее плечи, и.., беспрерывно плача. Только к пяти утра незаметно для себя она уснула.
Поэтому мелодичный звонок сотового телефона долго пробивался к ней. Наконец она осознала, что означает мелодия, вклинившаяся в ее тревожный сон.
Вера включила телефон.
Но голос, раздавшийся из динамика, мгновенно заставил женщину вздрогнуть.
— Вера! Вера! Ты слышишь меня?
— Во-володя?
— Да! Не узнала, родная?
— Но откуда ты?
— Что с тобой. Вера?
— Вы же, — голос ее дрогнул в накатившем плаче, все погибли!
Бережной спросил:
— Это так в часть сообщили?
— Да! А разве… Господи, что я спрашиваю. Володенька, это правда, ты?
— Ну конечно я. Вера!
— Значит, сообщение в часть пришло ошибочное?
Владимир объяснил:
— Не совсем! Нас на самом деле потрепали изрядно.
Из сорока с лишним человек остались в живых единицы.
Крамаренко и Казбек действительно погибли. Это правда, к сожалению!
— Господи, я не знаю, как пережила эту ночь!
— Успокойся, любимая, я жив! Конечно, Крамаренко…
— Главное, ты жив! А Гена? Он же сам напророчил себе смерть, помнишь, я говорила тебе?
— Помню!
— Когда я увижу тебя, Володенька?
— Понимаешь, Вера, мне придется немного задержаться!
Женщина, хотя еще не совсем адекватно воспринимала реальность, встревожилась:
— Ты ранен?
— Нет, тут другое! Антона «чехи» захватили в плен.
Я не могу бросить его здесь! Я должен вытащить его! Понимаешь меня. Вера?
— Разве ты один что-либо сможешь?
— Я не один!
— Значит, снова пойдешь на смерть?
Понимая, что затягивать разговор не стоит, иначе оборвать его вообще не удастся, Володя имитировал плохую связь:
— Вера!
— Я слушаю тебя, Володя!
— Вера! Черт возьми, майор, что со связью?
— Володя! Я слышу тебя! — кричала в трубку Вера.
— Вера! — Ну ладно, главное она узнала.
И Бережной отключил связь.
Ну вот. Их уже, оказывается, внесли в списки погибших, ну штабы! С такими только воевать! На картах.., игральных!
Полковник Яковлев, приведший себя в порядок, предложил:
— Присаживайся, капитан. Кажется, я нашел выход.
Связь у тебя?
— Да. Вот станция.
— Дай-ка мне ее. Майор! — обратился он к вернувшемуся офицеру.
— Слушаю вас.
— Мне кажется, я нашел выход. Если Антонов жив, у нас неплохие шансы вытащить его. Я начинаю игру.
Будьте свидетелями, особенно вы, майор!
— Я весь внимание!
Полковник набрал чей-то номер. Ему ответили.
— Курбан? Это Яковлев! Мне нужна связь с Большим Чингизом! Срочно! Босс в курсе! Никто нас не может слушать, ты что, за дилетанта меня держишь? Когда? Хорошо! Тогда вот что, у людей разбитого Грека находится русский офицер. Капитан Антонов. Он нужен боссу.
Возникнет большая проблема в дальнейшем нашем сотрудничестве, если этого капитана уничтожат… Да. Понимаю… Все я понимаю. Как можно быстрее прими меры к розыску офицера и обеспечь мне связь с Чингизом, Запомни код моей связи… Запомнил? Поторопись, Курбан! Что? .. Грек? .. Он бы еще армию в горы стянул, идиот! Скопление его сил обнаружила космическая разведка. Мы ничего не смогли сделать. Сам суди, чем он думал, стягивая несколько сотен человек на колонну из шести машин? Да еще бойню по дороге устроил! Во всем виноват сам Грек! Он и нас с боссом чуть под пулю не подставил… Вот-вот, обсудите! Чтобы ваше положение существенно не осложнилось, советую тебе связать меня с Большим Чингизом и найти капитана Антонова. Естественно, его будем выкупать! .. Да! Все! До связи! По пустякам не беспокой!
Полковник отключил связь. Посмотрел на офицеров:
— Это, пожалуй, наш единственный, но вполне реальный шанс спасти капитана Антонова.
Он откинулся на спинку кресла, закурил.
Глава 27
Над аулом, разбросанным по северному пологому склону глухого ущелья, стелился терпкий кизячий дым.
Солнце зашло за хребет. Заметно потемнело, но оставалось по-прежнему душно и пыльно. Только что по центральной улице прогнали небольшую отару. Из ворот выходили люди и загоняли скот. В основном это были пожилые чеченцы. Ворота закрывались, и жизнь за высокими заборами для внешнего мира замирала.
Не закрылись ворота в одном, самом большом-, доме.
И жизнь там не замерла. В обширном дворе, посредине, горел костер, и вокруг него сидели мужчины. Рядом, пирамидами, стояло оружие — автоматы и винтовки. В воздухе витал густой аромат анаши. В доме горел свет.
А в углу двора, в глубокой узкой яме без ступеней и лестницы, закрытой плетеной решеткой, ожидал своей участи узник. Капитан Российской армии Сергей Антонов. Позже должен был прибыть сам Ваха Караев, или Большой Чингиз, как еще называли этого крупного телосложением авторитетного и сурового полевого командира непримиримых. Он-то и должен привезти с собой решение участи Сергея.
Об этом капитану сообщили накануне, вытащив его на поверхность из глубокой сырой и узкой подземной тюрьмы. Тюрьмы, в которой он провел без малого неделю.
Широкомордый Али — главарь банды наемников, один из подчиненных Большого Чингиза, перекупил раненого офицера у пожилого чеченца, к которому на время забросили Сергея трое оставшихся в живых боевиков из разгромленной банды Грека. Сидя на кошме, Али произнес, как только капитана втащили в дом:
— Сегодня, русский, решится твоя участь. Молись своему богу, чтобы за тебя заплатили. Иначе умирать ты будешь долго и мучительно.
Сергей стоял на ослабевших ногах перед бандитом и старался не смотреть в его мутные бесцветные глаза. Это не понравилось Али.
— В глаза смотреть, свинья! Погляжу я на тебя, если Чингиз не привезет выкупа. В грязи, в навозе, у ног моих валяться будешь, пока я тебя на куски резать буду и собакам бросать. Долго умирать будешь, неверный.
Антонов слушал этого потерявшего от наркотика разум бандита и смотрел в окно. За ним — узкая тропа, уходящая в горы. К спасению. К жизни. Только не для него эта тропа. Нет, не для него.
— О чем думаешь, русский? — спросил широкомордый, потягивая анашу, вдыхая дым косяка вместе с воздухом.
— О смерти.
— Да? И что ты о ней думаешь?
— О том, что все люди на земле, с самого рождения, приговорены к смерти. Приговорены тем, кто над нами.
С одной лишь разницей. У каждого из живущих своя отсрочка этого приговора. Скоро, возможно, умру я, позже ты. А может, раньше ты. Кто знает? Вечно еще никто не жил. Ты, как и я" приговорен к смерти.
— Хорошо сказал, русский, молодец! Но только ты забыл добавить, что каждый умирает по-разному. Один от старости, на мягкой кошме в окружении родственников.
Другой же, затоптанный в грязь, в мучениях и проклятиях. Вот так-то.
Он говорил на относительно правильном русском и в переводчике не нуждался.
— Еще скажу тебе, собака. Если тебя выкупят и ты уйдешь отсюда, запомни и передай другим. Для русских горы Чечни — смерть. Война с нами — смерть. Сколько бы вы ни приходили сюда, всегда мы, наши дети, внуки, как в свое время воины святого Шамиля, будем резать вас.
Как баранов резать. Вы решили загнать нас в рабство, но мы — горцы. Никто не заставит горца жить по другим законам, кроме закона гор. И сколько вы убили наших соплеменников, столько же, только в сотни, в тысячи раз больше, убьем мы. Джихад священен. Россия захлебнется в крови. Запомни это, русский!
— Знаешь, не тешь себя мыслью о почтенной старости. Уж ты, Али, на кошме умирать точно не будешь, в лучшем случае тебя пристрелят как бешеную собаку.
В худшем за все свои дела тебя порвут на части, медленно и мучительно, как грозишь мне ты! Такие, как ты, до старости и кошмы не доживают. А не сложат твои подчиненные оружия, то по законам гор и жить-то останется некому. Арабы уйдут, с кем воевать будешь, герой? Свои же чеченцы удавят вас, попомни мое слово!
— А ты борзый, русский! Молодец! Заслужил, чтобы я лично тебя убил!
— Тоже мне, милость великая! А не пошел бы ты с ней. на…, Али?
Чеченец схватился за широкий нож, но сдержался,* лишь выкрикнул:
— Эй! Охрана! На место его.
Два молодых араба подхватили Антона под руки, поскольку он сам передвигаться практически не мог, поволокли тело к яме, куда и сбросили.
То, что сказал широкомордый, можно было сказать, и не вытаскивая офицера из ямы. Но его подняли. Веревками. Вытащили, чтобы сбросить вновь с двухметровой высоты, получив варварское удовольствие от бессилия и беспомощности ненавистного им, арабским наемникам, покалеченного русского офицера. Но и капитан не остался в долгу, по крайней мере в словах, большего он сделать не мог.
Сергей не почувствовал боли от удара о каменистое дно. Боль он перестал ощущать, когда ему прострелили правую руку, прибив к стене кинжалом за левую. Когда следом сломали ребра, выбили зубы. В подвешенном, полураспятом состоянии он пробыл сутки. Тогда-то боль и ушла. Осталось чужое истерзанное тело и, как ни странно, поразительная ясность ума, не дававшая покоя.
Лучше бы наоборот. То, о чем вещал главарь банды, не было новым для Антонова. Подобное он выслушивал каждый раз, когда его поднимали наверх. И на эти бредни он особого внимания не обращал.
В голове пронесся мотив песни:
…Увядающая сила, умирать так умирать,
До кончины губы милой я хотел бы целовать…
Почему к нему прицепилась эта песня? Он раньше и слышал ее, может, один-два раза, и было это давно, но именно этот мотив жил в нем, постоянно прокручивая немного измененный припев:
… До могилы губы милой я хотел бы целовать.
Именно, до могилы.
До нее, вполне вероятно, осталось немного, несколько часов. Может, от этого и звучала песня? Сергей пытался отвлечься, отвязаться от этих, ставших мукой, слов, но они назойливыми мухами, терзающими кровоточащие раны, облепили его со всех сторон и не отступали.
Напряженный до предела мозг рождал поток мыслей, бьющихся в черепной коробке, как горная река в своих тесных берегах. От этих мыслей можно было голову размозжить о круглые каменные стены колодца. Они то уводили Антона в прошлое, то возвращали в настоящее.
В тот кошмар, который длился с того самого момента, как он, капитан Антонов, был продан, как поношенный ватный халат, за ненадобностью, стариком-чеченцем.
Если бы старик не совершил ошибки… Все было бы иначе. Но обстоятельства не оставили чеченцу другого выхода. И Сергей в глубине души понимал того старика с незлыми скорбными глазами. И не мог осудить.
До могилы губы милой…
Черт! Надо думать о другом, иначе эта песня сведет его с ума. А может, так было бы и лучше? Или он уже сошел с ума и все, что его окружает, не реальность, а плод больного воображения? И он на самом деле лежит где-нибудь в «психушке», мыслями оставаясь в навязчивом кошмаре?
Нет! Безумец не стал бы сомневаться. Он жил бы этим кошмаром, а у него, капитана Антонова, кроме кошмара, оставались еще воспоминания. И они вгрызались в душу, нанося все большие раны. Особенно воспоминания, касающиеся его прошлого. Там, в воинской части, за пределами этой республики. Где не было этих горящих гор, не было смерти, бродящей рядом и ощущаемой почти физически. Не было войны. Вернее, война полыхала, но в тот момент его напрямую не касалась. А был отдаленный гарнизон. Позже бойня задела и их батальон. Начались выходы. Иногда сложные, когда за колонной устраивали охоту бандиты типа одноглазого Бекмураза, иногда простые. Правда, всегда сопряженные с риском, но риском привычным, просчитываемым, даже обыденным в каком-то смысле, к которому и он, и его подчиненные всегда были готовы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48