Если бы ты видел глобус, то сразу оценил бы его преимущества перед плоской картой. Глобус этот имеет один фут и восемь дюймов в поперечнике и оклеен пергаментом. На шаре нарисованы все известные рыцарю страны, обозначен экватор, разделяющий Землю на Северное и Южное полушария, тропики и первый меридиан, проходящий через остров Ферро.
Черными и красными чернилами на шаре написан точный рассказ обо всех диковинках, кои великий нюрнбержец видел сам или о которых узнал от других путешественников.
Вернувшись из ратуши, адмирал вместе с рыцарем сличал с глобусом карты, полученные им от Паоло Тосканелли.
Я мало сведущ в картографии и вижу небольшую разницу между картами нюрнбержца и флорентийца, но для путешественника они обе, как видно, представляют большую ценность.
Рыцарь Бегайм, как и господин мой, адмирал, полагает, что суша составляет пять шестых земного шара, а вода – одну шестую. А так как, по словам Марко Поло, на востоке простирается огромный океан, оба они считают, что западный путь от Европы до Индии должен быть короче восточного. Если это действительно так, то достойно удивления, что до сих пор не нашлось человека, который бы решился испробовать этот западный путь.
Когда адмирал спросил об этом рыцаря, нюрнбержец со свойственной ему прямотой и откровенностью ответил:
– Одно дело – знать что-нибудь самому, а другое дело – уверить в этом других. Эти честные бюргеры, которые бросают вверх шапки при моем появлении, отвернулись бы от меня с ненавистью, если бы я попытался вовлечь их в такое предприятие. Я много перетерпел в жизни и уже не решаюсь испытывать судьбу. Поэтому, если вам, господин адмирал, удастся совершить такое путешествие, я сочту это скорее делом рук божеских, нежели человеческих, и до смерти буду почитать вас как самого великого человека христианских стран.
Убедившись в добром отношении ко мне адмирала, я уже неоднократно делал многочисленные попытки упросить его взять тебя в плавание, но господин и думать не хочет об этом.
Поэтому я полагаю распрощаться с ним и по его отбытии в Палос вернуться в Геную.
Приветствует тебя друг твой и брат Орниччо».
Пакет, вероятно, очень задержался в пути, потому что через два дня мы получили второе письмо Орниччо, отправленное им уже из Палоса, а еще через несколько дней – третье, которое вызвало много толков и споров в нашем маленьком домике.
Второе письмо Орниччо
«Здравствуй, дорогой братец Франческо!
Я пишу тебе из портового города Палоса, чего ты совсем уж, наверное, не ожидаешь. Отбывая из Нюрнберга, адмирал захворал горячкой, и я не решился оставить его больного на руках чужих людей. Сейчас, к счастью, он уже оправился от болезни, но я не покидаю его, так как вижу некоторое изменение в его планах.
Хотя Палос давно уже перешел в руки испанцев, но церковь святого Георгия с виду еще совершенно напоминает мечеть. Над городом высится мавританский замок, теперь уже разрушенный, а сами палосцы своими темными лицами, резким говором и платками, коими повязаны их головы, более походят на мавров, чем на добрых католиков.
Но, когда с ними познакомишься ближе и войдешь к ним в доверие, можешь убедиться в том, что здесь немало хороших людей. А что палосцы, мальоркинцы и бискайцы после итальянцев лучшие в мире моряки, это тебе известно, вероятно, уже давно.
Я думаю, что королева, объезжая всю Арагонию и обе Кастилии, умышленно не посетила этот знаменитый порт.
Старики тут по секрету признаются, что дедам их и прадедам легче было жить под властью неверных, чем внукам их – под тяжелой рукой королевских чиновников.
Уже очень давно город Палос не в ладу с королевскими приставами, и в настоящее время за какое-то оскорбление ее величества королева наложила на весь город наказание: палосцы должны были снарядить на свой счет два больших парусных корабля. Вот эти-то две каравел-лы – «Нинья» и «Пинта», – стоящие в гавани, и отданы адмиралу для его предприятия.
Третье судно побольше и палубное. Господин зафрахтовал его у одного из здешних капитанов.
Кроме снаряжения этого небольшого флота, королевским приказом городу Палосу предписано представить адмиралу для его предприятия команду в сто двадцать человек, уроженцев Палоса.
Приказ этот еще не выполнен, несмотря на то что людям экипажа предоставлены большие льготы: матросам выплачивается жалованье, как на военных кораблях, за четыре месяца вперед; лица, совершившие преступление, освобождаются от суда и следствия на все время плавания да еще на два месяца после возвращения.
Это дает мне надежду думать, что, не имея возможности своевременно набрать команду, адмирал после моих неоднократных просьб наконец согласится взять тебя с собой. Поэтому будь готов к отъезду и жди письма от крепко любящего тебя брата Орниччо».
Третье письмо Орниччо
«Получив это извещение, братец Франческо, ты должен немедля собраться и с первым же парусником отправиться в Палос.
Из Генуи в Картахену почти ежедневно отходят корабли, а оттуда в Палос тебя за ползолотого доставит любой капитан.
Возьми с собой свой камзол из толстого сукна, нательную одежду и теплый платок, чтобы в случае холода завязывать им уши.
Хорошо было бы иметь праздничный камзол, так как мы, может быть, удостоимся чести быть принятыми при дворе индийского царя.
Кроме этого, перед отъездом купи побольше луку и ежедневно в пути натирай им лицо и руки. Это предохранит тебя от заболевания проказой, которая свирепствует в испанских и португальских портах.
Я пишу синьору Томазо особо и прошу его добавить тебе немножко денег на дорогу к тем, что у тебя уже собраны на блюдо, но я думаю, что он сделал бы это и без моей просьбы.
Выезжай немедленно.
Ждет тебя твой брат и друг Орниччо».
ГЛАВА VIII
Одноглазый капитан
Самые разнообразные доводы пришлось мне пустить в ход, чтобы убедить синьора Томазо отправить меня в Палос.
– Хозяин, – говорил я, – разве сами вы не страдаете всю жизнь из-за того, что родители предназначили вас не к той судьбе, которая вас привлекала? Кто знает, если бы живы были мои родители, я бы, может быть, умолил их отпустить меня в плавание! Разве не вы сами говорили мне, что море – это наиболее удачный путь для того, кто хочет отличиться?.
Помню, еще в деревне как-то на дороге я наблюдал за щенком, который пытался поймать ежа. Он обходил его со всех сторон, обнюхивал и трогал лапой. Но, когда он наконец решался его схватить, тотчас же отскакивал с громким визгом. Так и я обходил доброго синьора Томазо со всех сторон, и если не отскакивал от него с визгом, то отходил в отчаянии и слезах, потому что на каждый мой довод у синьора Томазо находилось серьезное возражение.
– Я не думаю противиться твоему призванию, Франческо, – отвечал мне хозяин. – Я рад, что ты, как и я, любишь море. И это действительно самый удачный и самый благородный путь, чтобы отличиться. Но я убежден, что и родители твои настояли бы на том, чтобы ты подождал еще два-три года.
Наш маленький домик разделился на два лагеря: большинство моряков стояли за меня, а приказчик, Альбертино и еще кое-кто – за синьора Томазо.
Четыре дня ушли у нас на споры и препирательства, и в конце концов, согласившись на мой отъезд, добрый хозяин мой заболел от огорчения.
Мне хочется охранить его от беспокойства, но его ежеминутно тревожат, так как он сам распорядился, чтобы портной и башмачник принесли свою работу к нам на дом.
Теперь у меня уже есть туфли не хуже тех, что были проданы мастером Тульпи, и куртка, и длинные шелковые чулки.
Я примеряю мой новый плащ, а хозяин, не вытерпев, поднимается с постели и оправляет его на мне. – Вот теперь ты одет как полагается, – говорит он с удовлетворением. – Меня никогда не беспокоило платье Орниччо, потому что на нем все приобретает праздничный вид, но сейчас, Франческо, и ты выглядишь, как молодой студент. Какая жалость все-таки, что ты не хочешь подождать хотя бы еще полгода.
На одну минуту, видя грусть синьора Томазо, и я было задумался, не остаться ли мне с ним, но себялюбивое чувство взяло верх. «Заказано уже новое платье, и деньги за проезд уже уплачены», – говорил я сам себе, как будто все дело было в платье или в деньгах.
Корабль наш должен был отплыть в пятницу на рассвете, но в четверг лоцман Сакко Дидони, с которым хозяин условился о моем проезде, прислал за мной матроса.
– Капитан, которого ждали назавтра, прибыл в Геную, и мы отплываем сегодня ночью, – сказал матрос.
После обеда я отвел хозяина в спальню и уложил в постель. Я стал перед ним на колени, и синьор Томазо еле нашел в себе силы благословить меня.
Какое жестокое сердце нужно было иметь, чтобы покинуть его в такую минуту! И все-таки я его покинул.
Спустившись вниз, я кликнул матушку Канитуччу, вдову слесаря. Из денег, данных мне хозяином на дорогу, я заплатил ей, чтобы она хорошенько присмотрела за больным.
В последний раз я обошел наш маленький домик.
«Тетка Канитучча будет заботиться о хозяине, но навряд ли она станет возиться с птицами», – подумал я и одну за другой открыл все клетки.
Скворцы и щеглы тотчас же выпорхнули за окно с оглушительным щебетом, но толстый дрозд, побродив по подоконнику, вернулся в клетку. Может быть, и мне вернуться в мою каморку?
Нет! Парус хлопал над нашим домом, море синей стеной стояло в окнах, откуда-то издали, с палубы корабля, раздавалась команда капитана, и я взвалил свой сундучок на плечи.
Было совсем темно, когда я вышел на улицу.
На корабле мне отвели место на палубе между двумя бочками. Я подстелил плащ и лег.
Большие звезды смотрели мне прямо в глаза, а я старался представить себе, как я приезжаю в Палос, как меня встречает Орниччо, как мы с ним вдвоем падаем в ноги адмиралу, как тот меня поднимает и говорит! «Твоя любовь к морю достойна самой лучшей награды. Я не только беру тебя с собой на флагманский корабль, но и поручаю тебе составить карту путешествия».
– Где же этот путешественник? – раздается надо мной громкий голос.
И, протирая глаза, я соображаю, что неожиданно для самого себя я уснул.
Надо мной склонилось несколько темных фигур, и я различаю голос лоцмана:
– А этот заплатил за свой проезд, капитан, до самого Палоса.
Я поднимаюсь и разглядываю лица матросов и лоцмана, а высокий человек с повязкой на глазу мне тоже как будто знаком. Ба, да это тот самый моряк, которого я застал в доме синьора Томазо в свое первое посещение! Это и есть капитан, которого ждут со вчерашнего дня.
– Здравствуйте, синьор капитан, – говорю я, так как не знаю его имени. – Постой-ка, – вдруг говорит человек с повязкой на глазу. – Где я видел этого мальчугана?
– Вы видели меня у живописца синьора Томазо, – отвечаю я на свою беду, потому что капитан тотчас же хватает меня за плечо.
– Ты так и не вернулся к своей матери, маленький негодяй! – кричит он.
Лебедка с визгом поворачивается, разматывая канаты, матросы снуют по палубе. Я чувствую сильный толчок, и вдруг весь воздух наполняется свистом и хлопаньем, как будто взлетела стая птиц, – это подняли паруса.
– Сакко, – говорит капитан, – вели оставить сходни, я сейчас отправлю этого маленького бездельника на берег.
– Он уплатил за свой проезд, – отзывается лоцман в смущении. – Мы должны доставить его в Палос.
– Сакко, он убежал от матери, – говорит капитан голосом, хриплым от волнения. – Вспомни, что случилось в такую же июньскую ночь двадцать лет назад!
Он берет меня за плечо и грубо толкает вперед.
– Идем, я не возьму на себя греха перед бедной женщиной.
Я так ошеломлен, что в первые минуты не могу открыть рта.
– Почему вы толкаете меня? – говорю я наконец. – Я должен поехать в Испанию. И синьор Томазо полностью уплатил за мой проезд.
– У синьора Томазо голова набита бреднями! – бормочет капитан сердито. – Ну, двигайся быстрее, уже поднимают якорь!
Вдруг он поворачивает меня к себе, и я вижу, что в его единственном глазу блестят слезы.
– Ровно двадцать лет назад я убежал из дому, как и ты, – говорит он.
– До моей матери дошли слухи о моей гибели. Так как она любила меня больше жизни, она в ту же ночь выбросилась из окна и разбилась насмерть.
Он отворачивается, закрывая лицо руками. Два матроса, по его знаку, хватают меня под локти и тащат к сходням. Я вырываюсь сильно, как кузнечик, я бью их ногами и руками и слышу, как мое платье трещит по всем швам.
На корме матросы выбирают якорную цепь. Корабль толчками рвется вперед.
Крепко ухватившись за борт, я кричу:
– Это ошибка, дорогие синьоры, это ошибка!.
Но меня тащат дальше.
Я упираюсь на каждом шагу, цепляясь за все, что попадается мне под руки.
Тогда они, подняв меня на воздух, сносят с корабля и кладут на песок.
Корабль уже тронулся. Я слышу, как они с веселым хохотом шлепают за ним по воде.
Задыхаясь от слез, я долгое время лежу неподвижно. Потом, вдруг ясно представив себе, что случилось, вскакиваю на ноги.
Корабль на всех парусах пересекает залив. Я вспоминаю о деньгах, уплаченных за мой проезд, о последних грошах синьора Томазо. А мой прекрасный сундучок с новым платьем!
Я бегу за кораблем вдоль берега и кричу что есть силы. Мокрый, оборванный и грязный, я грожу им вслед кулаком. Но корабль уже скрывается из виду.
С воплем падаю я на песок и лежу до тех пор, пока небо не начинает бледнеть. На востоке зажигается розовая полоска.
Тогда, поднявшись и даже не отряхнув с одежды песок, я медленно иду по направлению к дому.
– Где ты валялся, молодец? – кричат мне торговки, идущие на базар, а мальчики, несущие за ними корзины, швыряют в меня рыбой.
Но я даже не поворачиваю головы в их сторону.
Вдруг тяжелая рука опускается мне на плечо и страшно знакомый, до приторности сладкий голос произносит за моей спиной:
– Господь привел все-таки нам свидеться с тобой, мой любезный Франческо Руппи!
Оглянувшись, я вижу перед собой моего бывшего хозяина, мастера Антонио Тульпи.
ГЛАВА IX
Старый знакомый
– А, сыночек, – говорит он, хватая меня за ухо и больно вертя его между пальцами, – наконец-то ты мне попался, сыночек!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42