Дул ледяной сквозняк. Было слышно, как за занавесками в окна барабанит сильный ноябрьский дождь. Бен быстро включил все освещение и термостат. Судорожными странными движениями он сбросил одежду, нырнул под горячий душ. Тело обожгла мощная струя, Бен отдался ей, пытаясь отделаться от виденного кошмара.
Затем он надел свежую одежду, насухо вытер полотенцем голову и тут же пошел на кухню приготовить кофе. По пути он нажимал на все включатели.
Однако у раковины Бен наконец остановился. Он никак не мог изгнать из памяти кошмар прошлой ночи, видения, которые напугали его почти до смерти. Все передвижения, работа, свет и кофе не помогут ему избавиться от виденной сцены. Теперь она стала явью. Многие годы Бену удавалось загнать ее в подсознание, спрятать под множеством слоев жизни. Он не вспоминал ее шестнадцать лет, но вспомнил сейчас – эту сцену вызвал кошмар, – а теперь от нее уже не было никакого спасения.
Бен закрыл лицо руками и заплакал. Медленно, будто с огромного расстояния, до его ушей постепенно долетел голос матери:
«Бенджамен Мессер, сегодня тебе исполнилось тринадцать лет. Теперь ты стал мужчиной. Твой долг стать таким сыном, какого хотел вырастить отец, ибо он умер, оберегая тебя. Бенджамен, я так и не рассказала, как умер твой отец. Я говорила лишь, что его убили немецкие выродки. Теперь ты должен узнать все».
Бен стоял на кухне у раковины, переживая сцену двадцатилетней давности, на его руку упала слеза. То же горе, та же боль, что и тогда, сдавили несчастного. «Бенджамен, – серьезно говорила Роза Мессер. – Ты должен знать, что твоего отца убили нацисты. Ты должен знать, что он умер, защищая Сион для евреев, где бы они ни жили. Он не шел на заклание, словно ягненок, как это было в Аушвице, а боролся, точно лев Бога. Бенджамен, я видела, стоя за оградой, как немецкие звери вывели твоего отца из барака, раздели догола и заставили рыть яму лопатой. Бенджамен, затем немецкие звери бросили твоего отца в эту яму и сожгли заживо».
Бен знал, что давно не ел, но теперь мысль о пище показалась ему отвратительной. Он заставил себя выпить две чашки кофе со сливками и сахаром и почувствовал себя лучше.
Кошмар сильно подействовал на него. Теперь Бен все пережил снова, вспомнил, что двадцать два года назад, когда мать впервые рассказала правду о смерти отца, ему начали сниться эти кошмары. Видения не всегда были одинаковыми – настойчиво повторялась лишь одна деталь – ощущение, будто что-то шевелится под ногами. Бен несколько раз просыпался в слезах и в холодном поту, а однажды даже кричал во сне. Не только смерть отца превратила детство Бена в кошмар, но и другие рассказы Розы о том, что она пережила в концентрационном лагере. Она считала своим долгом рассказать их своему ребенку. Теперь все это не давало Бену покоя. Он слушал ее рассказы долгими вечерами, представлял творимые в лагере зверства, видел, как мать часами плачет. Все это сделало детство Бена Мессера несчастливым, и он жалел о том, что родился евреем.
Он вспоминал отца и Майданек, когда в последний раз разговаривал с Соломоном Лейбовицем. Тогда ему было девятнадцать лет, тогда он плакал в последний раз.
Бен потянулся к разбросанным страницам перевода и хотел собрать их вместе.
Ему было больно расставаться с Лейбовицем, ибо Соломон был единственной радостью его детства. Он любил своего друга, доверял ему и полагался на него. Однако Бен в то же время понимал, что настало время покинуть места детства и начать другую жизнь в новой обстановке. Старые улицы Бруклина навевали слишком много воспоминаний. Пришлось бежать с этого места.
Перевод свитка номер пять занял много времени – пока это был самый длинный свиток, к тому же не очень аккуратно написанный. Некоторые строчки стерлись. Одни слова были написаны поверх других. Поля оказались исписаны пометками, вторгавшимися в основной текст. Местами почерк становился совсем неразборчивым.
Бен взглянул на телефон, потом на часы. Была половина седьмого. Ему хотелось узнать, дома ли Джуди Голден.
Джуди снова промокла, но все равно улыбалась до ушей.
– Мне это полезно, – сказала она, развешивая свитер, чтобы он просох. – Я могла поставить машину и ближе к дому, но так славно прогуляться под дождем!
На Джуди снова были джинсы и футболка, волосы промокли и прилипли к голове, придавая ей вид кошки, выбравшейся из воды.
– Спасибо, что все бросили и зашли ко мне, – сказал Бен.
– Мне ничего не надо было бросать. Мне не терпится прочитать свиток. И вы говорите, что этот – самый длинный?
Они вошли в гостиную, там было светло и тепло. В такой дождливый вечер здесь было очень уютно.
– На этот раз я приготовил настоящий кофе, – сказал Бен, направляясь к кухне. Джуди опустилась на мягкий диван, сбросила свои ботинки, подтянула колени к подбородку и руками обхватила ноги. Квартира Бена Мессера казалась уютной, совсем не такой, как ее жилище, в котором не было ни порядка, ни чистоты, а кругом носилась огромная собака. К тому же она дышала ртом. По обе стороны жилища Джуди располагались шумные соседи, а этажом выше обитало чудовище в десять футов. Она почти не знала, что такое мир и покой, которыми счастливый Бен наслаждался в полной мере.
Бен вернулся с кофейником, поставил его на низкий столик. Сев рядом с ней, он указал на стопку бумаг, лежавшую рядом с подносом, и сказал:
– Пятый свиток. Во всем своем нечитабельном великолепии.
Джуди улыбнулась:
– Знаете, уходя вчера вечером, я остановилась у дверей вашего кабинета и смотрела, как вы работаете. На это стоило посмотреть – вы были сама сосредоточенность! Я несколько раз откашлялась, но вы даже ничего не услышали. Ваша рука писала со скоростью сто миль в час! Должно быть, свиток целиком захватил вас.
– Почитайте его сами.
Джуди взяла чашку с кофе в руку, положила бумаги на колени и начала читать пятый свиток.
Долгое время тишину нарушал лишь проливной дождь, барабанивший в окна. Было слышно, как включается и выключается обогреватель – термостат поддерживал постоянную температуру. Пока Джуди читала перевод свитка, слышалось ее тихое и спокойное дыхание.
Бен сидел рядом с ней и рассеянно гладил Поппею Сабину, которая устроилась у него на коленях. Бен не мог оторвать глаз от лица Джуди и думал о ней, о том, почему он позвал ее.
Пока ее большие карие глаза медленно пробегали строчки перевода, Бен с радостью догадался, что она переживает давно минувший день в древнем Иерусалиме. Он задался вопросом: «Неужели только ради этого мне необходимо ее присутствие? Чтобы она разделила переживания Давида?»
В теплой и тихой квартире, пока осенний дождь неустанно барабанил в окна, Бен на шаг приблизился к пониманию того, зачем ему здесь нужна Джуди. В тепле и тишине мысли Бена уносились куда-то вместе со звуками ноябрьского дождя. Ему показалось, что в глубинах подсознания раздался тихий голос. Он прошептал: «Джуди здесь, потому что Давид хочет, чтобы она была здесь».
Когда Джуди дочитала до конца, она не шевельнулась, а продолжала смотреть на последнюю, только что прочитанную строчку. Левой рукой она почти у самых губ держала чашку с остывшим кофе и совсем забыла про нее. Рядом с ней сидел Бен, он еле дышал и витал в каких-то только ему видных сумерках.
Наконец она нарушила молчание.
– Как прекрасно, – прошептала девушка.
Бен посмотрел в ее сторону, пытаясь сосредоточиться. О чем он только что думал? Что-то о Давиде… Бен покачал головой и уже отчетливо разглядел Джуди. Его мысли начали блуждать. Он не мог вспомнить, о чем думал. Что-то о Давиде…
Мысли ускользали.
Бен откашлялся:
– Да, свиток замечателен. Знаете, у меня появляется какое-то странное ощущение, когда я читаю слова Давида. Кажется, будто… он разговаривает непосредственно со мной. Вы понимаете, что я имею в виду? Такое ощущение, будто он в любую минуту скажет: «Так вот, Бен…»
– Наверно, вы чувствуете некое родство с ним. У вас есть нечто общее. Тот же возраст, вы оба евреи, знатоки Закона Моисея…
Но сознание Бена уже не воспринимало ее голос. Его взор блуждал по стенам и застыл на акварели пирамид на фоне Нила. Голос Джуди вытеснил другой, он доносился издалека и говорил: «Бенджи, твой отец всегда говорил, что Господь знает путь праведных, а путь неправедных погибнет».
Иона Мессер. Иона бен Иезекииль.
Тут он представил Саула, такого крепкого и сильного, рядом с нежным поэтическим Давидом. Он представил Соломона Лейбовица, который расквасил носы польским забиякам.
«Неужели все это совпадение? – растерянно подумал он. – Я ничего не понимаю, Это выше моих сил…»
Тут снова прорезался голос Джуди.
– Уверена, в Давиде вы видите много своих черт, вот почему его слова столь важны для вас.
Бен смотрел на нее, сощурившись, и пытался сфокусировать взгляд на ее лице. Ему в голову пришла другая мысль… странная… неуловимая… В Давиде я вижу многие свои черты. Что это значит? Что это все означает? Эти совпадения… Давид разговаривает со мной…
Джуди наклонилась вперед, чтобы поставить свою чашку на стеклянную поверхность столика, и это движение, сопряженный с ним шорох вывели Бена из мечтательного состояния. Он опять покачал головой. Странные мысли. «Представить не могу, откуда они появились. Наверно, здесь слишком жарко. Может, я проголодался».
– Перекусить не хотите? – раздался голос Бена, испугавший его самого.
– Нет, спасибо. Мы с Бруно успели перекусить до того, как вы позвонили. – Отличный кофе, спасибо.
Они сидели и прислушивались к тихому стуку дождя и окно за их спинами, представляя замерзшие оголенные деревья и блестевшие от воды тротуары. Тут Джуди как бы невзначай спросила:
– Почему вы стали палеографом?
– Что?
– Почему вы стали палеографом?
– Почему? Ну… – Он нахмурился и думал, что ответить. – Прежде мне никто не задавал такого вопроса. По правде говоря, я и сам не знаю. Наверно, меня это просто интересовало.
– Всю жизнь?
– Насколько я себя помню. Еще мальчиком меня привлекали древние манускрипты. – Бен взял свою чашку и громко отхлебнул глоток кофе. Он сказал правду. Никто раньше ему такого вопроса не задавал, и, следовательно, он и не задумывался над этим. Теперь Бен погрузился в размышления и никак не мог понять, почему он занялся палеографией. – Видно, я просто влюбился в нее.
– Интересно. Но вы должны обладать терпением, какого у меня нет. В детстве вам основательно пришлось изучать религию?
– Да.
– Мне не приходилось. Мои родители следовали традиционному иудаизму. И даже при этом они не очень соблюдали законы. Я даже не помню, знала ли я тогда разницу между Иом-кипур и Рош Га-Шана. – Она отпила глоток кофе и раздумывала над тем, что собиралась сказать. – Вы были очень маленьким, когда покинули Германию?
– Мне было десять лет.
Она смотрела на него большими глазами столь выразительно, неотразимо, что Бен понял, о чем она думает. Джуди думала над тем, что он ни с кем не обсуждал. Он не обсуждал это даже с Энджи и понял, что близко подошел к опасной черте и вот-вот заговорит на эту тему.
– У вас есть братья и сестры?
– Нет.
– Вам везет. Я была лишь одной из пятерых детей. Трое братьев, одна сестра и я где-то посреди них. Боже, какой это был сумасшедший дом! Мой отец работал портным, у него было свое ателье, что позволяло нам жить относительно безбедно. Рахиль, моя маленькая сестренка, все еще живет с родителями. Остальные дети обзавелись семьями. Знаете, – она тихо рассмеялась, – мне так часто хотелось быть единственным ребенком. Вы счастливчик.
– Как сказать, не знаю, – холодно ответил он. Как часто он еще мальчиком жалел, что у него нет братьев и сестер! – Вообще-то у меня был старший брат. Но он умер до того, как я успел узнать его.
– Как жаль. Вы много помните о Германии?
Взгляд Бена застыл на Джуди. Странно, но ему было приятно разговаривать с ней. Он понимал, что его вызывают на откровенность, – как только Джуди расскажет о своем прошлом, ему будет легче поведать о собственном.
– Вам хочется узнать, что означало быть евреем к Германии во время войны, – наконец сказал он.
– Да.
Бен задумчиво посмотрел на свои руки. «Похоже, сегодня первый день, когда придется выдать тщательно скрываемую тайну, – подумал он. – Сначала Энджи, затем кошмар, а теперь еще вот это. Одно откровение за другим».
– Знаете, я ни с кем не разговаривал о том периоде в моей жизни. Даже моя невеста не очень много знает о моей жизни до двадцатилетнего возраста, и она вполне довольна этим. Почему это вас так интересует?
– Наверно, такова уж моя натура. Мне нравится больше узнать о людях. Что ими движет. Что заставляет еврея перестать быть евреем.
– Откуда вы знаете, что я был евреем?
– Вы говорили, что в детстве соблюдали религиозные предписания.
– Да… Я действительно так говорил. Верно? Хорошо, пусть будет по-вашему. Я действительно отказался от иудаизма. Я не родился с ним и отошел от него, как и вы. Когда-то я соблюдал все предписания, затем сознательно отказался от них. В действительности дело было не только в этом. Я убежал от него, громко хлопнув дверью. Вы довольны?
Джуди пожала плечами:
– Ваше поведение не очень достойно человека, изучавшего религию.
– Я и не говорил, что оно достойно. Как бы то ни было… – Он отвел взгляд от Джуди и говорил, не смотря на нее. – Может, мне не суждено было стать евреем. Бог знает, в детстве я усердно изучал его законы. Иврит для меня был столь же естественным языком, что и идиш. Я ходил в ортодоксальную школу, каждую субботу посещал синагогу. Но когда мне исполнилось девятнадцать лет, я решил, что это не для меня. Поэтому я все бросил.
– Вы теперь атеист?
Снова ее вопрос застал его врасплох.
– Ну и ну, вы отнюдь не стесняетесь задавать личные вопросы? А вы атеистка?
– Отнюдь нет. Я верю в иудаизм по-своему.
– Это иудаизм по расчету.
– Как вам угодно.
– Да, я атеист. Это вас удивляет?
– В некотором смысле. Кажется странным, что человек посвящает жизнь изучению религиозного Писания, а сам в него не верит.
– Боже милостивый, Джуди, ведь для того, чтобы изучать энтомологию, не надо быть стрекозой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38