Мне снился дом отца у озера. Во снах я помогал отцу растягивать сети под знойным солнцем, слышал его хриплый смех. Мне не хватало объятий матери, сладкого запаха меда и ячменя, витавшего вокруг нее, мне не хватало ее слез, которые появлялись, когда она слишком много смеялась.
Мне недоставало тех летних ночей, когда мы все сидели возле нашего дома, ели рыбу, крупномолотый хлеб, пили молоко от единственной козы. Костры, на которых готовили пищу, озаряли каждое улыбающееся лицо. Мужчины тихо разговаривали, довольные женщины что-то напевали. Перед нами простиралось черное озеро Галилеи, обеспечивавшее нас пропитанием. Позади нас западные холмы доходили до такого огромного водного пространства, что его называли Великим морем, а позади него мир кончался.
Пока Саул дремал на своей циновке, я рыдал от одиночества как ребенок. «Отец, – взывал я с этого далекого от дома места. – Почему ты отправил меня сюда?»
Но мне не полагалось задавать вопросы. Мне полагалось вести себя смиренно и освоить Пятикнижие не хуже, чем Елеазар. Иное меня не устраивало. Однажды я стану великим раввином и буду цитировать Тору наизусть.
Я стану таким, как Елеазар.
Чем больше я взрослел, тем меньше становился Иерусалим. Когда в одиннадцать лет, приехав к сестре, я впервые увидел этот город, он поразил меня. Однако по мере того, как я крепчал и телом, и духом, Иерусалим становился все теснее. Почему так происходило, я не знаю. Но ты, мой сын, видел Иерусалим и понимаешь, что я имею в виду, когда говорю, что этот город является центром мира. Ты ощутил, как притягивает к себе его рынок, как шумит его многочисленное население, как по-разному воняют водосточные канавы. Ты видел и его великолепие, чувствовал присутствие Господа рядом с собой.
С первого до последнего дня мы с Саулом вставали до рассвета, произносили молитвы, клали хлеб, сыр за поясами и отправлялись в храм вместе с раввином Елеазаром. По дороге он разговаривал с нами. Пока большая часть горожан еще спала, мы шли по холодным улицам, плотно закутавшись в плащи, и обсуждали Тору. В обществе Елеазара не было такого времени, чтобы мы не обсуждали закон Моисея. А он проверял нас. Если мы говорили неуверенно, он проявлял строгость. Если мы рассуждали верно, он одобрительно улыбался.
На портике храма я часто замечал, что другие мальчики с завистью поглядывают на нас. Приняв нас с Саулом, Елеазар отказал тридцати семи другим юношам. Я старался не выказывать гордость по этому поводу. Однако это давалось трудно. Мой учитель знал о Торе больше, чем кто-либо, и настанет день, когда я буду знать столько же.
Мы с Саулом не были ему безразличны, как могло показаться с первого взгляда. Другие мальчики преуспели больше нас и, видно, удостаивались его улыбки чаще. И все же, как в притче об одной заблудшей овце, Елеазар оставлял других мальчиков в одиночестве, чтобы, дать нам особое наставление.
Со временем я избавился от страхов и больше не, плакал. Вместо этого я выполнял свои обязанности с твердой решимостью. Только обязанность набирать воду из колодцев казалась мне позорной. Но я чувствовал, что меня испытывают. Если я в чем-то и мог проявить слабость, то только в этом отношении, и если бы я проявил ее, Елеазар выгнал бы меня. Хотя мне было неприятно делать женскую работу, я выполнял ее безупречно и в некотором смысле заслужил уважение Елеазара.
А больше мы ничего заслужить и не могли, ибо раввин обеспечил нас крышей над головой и едой, и мы не нуждались в деньгах.
Все же однажды деньги мне понадобились. Это случилось, когда я хотел написать отцу. Я провел в доме раввина уже полгода и очень хотел рассказать отцу своими словами, как протекает моя новая жизнь.
Но как мне написать письмо, если нет ни бумаги, ни чернили нечем платить курьеру за доставку письма. Я ждал благоприятного случая.
Наши баки заполнялись каждый день как раз перед заходом солнца, так что жене Елеазара Руфи хватало воды для приготовления пищи и для стирки. Однажды мне пришло в голову, что я могу выполнить такое же поручение для кого-то другого и, возможно, получить небольшое вознаграждение. Только вот беда – все время у меня было занято изучением Торы. Остававшееся же время уходило на молитвы, еду и сон, к тому же под зорким глазом Елеазара. Благоприятному случаю было суждено подвернуться у колодца. Однажды так и произошло.
Опустив кувшин в воду и вытащив его, я заметил, что то же самое с огромными усилиями делает старая вдова, с которой я раньше не раз встречался. Я знал, что эта женщина живет одна, без семьи и друзей, и хотя она не бедствовала, но держать слуг ей было не по средствам. Поэтому я заговорил с ней. Я спросил ее: «Если я целый месяц стану носить воду в ваш бак и избавлю вас от необходимости делать это самой, вы заплатите мне один шекель?»
К моему великому удивлению, вдова с радостью согласилась. У нее болела спина, ныли суставы, однако не нашлось никого, кто бы стал черпать воду для нее. Итак, мы договорились.
Теперь оставалось лишь в течение того же времени заполнить баки нашего дома и дома вдовы, ибо раввин Елеазар будет недоволен, если на это уйдет часть времени, отведенного для изучения Закона Божьего.
И вот как я поступил.
Я ходил в два раза быстрее прежнего и нес в два раза больше воды. За то время, которое мне требовалось, чтобы пополнить наши запасы воды, я обеспечивал ею также и вдову.
Первое время я сильно уставал, у меня стали болеть мышцы. К тому же хромота, полученная в детстве, сначала оказалась большой помехой. Но по мере того как шли дни, мое тело привыкло к новой нагрузке, и я понял, что она не так уж тяжела.
В то время мне казалось, что Елеазар ничего не заподозрил.
Через месяц вдова заплатила мне не один шекель, а два, а когда я собирался улечься на циновке, то обнаружил на ней свежий лист папируса.
Через месяц она дала мне еще два шекеля, и я вдруг нашел на своей циновке тростниковое перо.
Прошел еще месяц, я заработал еще два шекеля, и на моей циновке появился брусок черных чернил.
Прошел третий месяц, я получил еще два шекеля, и на моей циновке лежал брусок чернил.
Я написал письмо при лунном свете и отправил на следующий день с разносчиком писем, которого я часто встречал у колодца. В тот вечер после ужина и молитв раввин Елеазар отозвал меня в сторону, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Дело касалось меня, ибо он раньше никогда так не поступал.
Он спросил: «Давид бен Иона, ты сегодня отправил письмо своему отцу?»
Я ответил: «Да, учитель», – и удивился.
«Ты считал, что я не знаю о твоем замысле? Думал, что вдова ничего не сказала мне? Что я не заметил, как натружены твои руки?»
«Да, учитель», – робко ответил я.
«Скажи мне, Давид бен Иона, как ты думаешь, кто каждый вечер клал на твою циновку папирус, перо и чернила?».
Я лишь спросил: «Раввин, вы сердитесь на меня?»
Кажется, Елеазар не ждал такого поворота в разговоре. «Сердиться на тебя? За что, Давид бен Иона, я должен сердиться на тебя, если ты единственный из всех моих учеников изо всех сил старался соблюсти пятую заповедь Господа? Ты хорошо чтишь отца и мать своих».
Теперь Елеазар опустил тяжелые руки на мои плечи, и я заметил в его глазах искреннюю любовь. «И чтобы совершить это благое дело, – сказал он, – ты не потерял ни единой минуты, отведенной для изучения Закона Моисеева».
Я продолжал таскать воду вдове и откладывал свои шекели в надежном месте. Когда мы проучились у Елеазара два, затем три года, когда мы покинули склад и переселились на верхний этаж, нам дали немного карманных денег. Мы получали их каждый месяц. К этому времени нам понадобились новые сандалии и новые плащи, так что накопить денег почти не удавалось.
Когда мы повзрослели и детство осталось позади, дружба между Саулом и мной стала даже крепче, глубже и драгоценнее. Мы спали рядом, ели и изучали Тору вместе. Я знал каждую его мысль, а он знал, о чем я думаю. У нас не было тайн друг от друга. Тем не менее люди говорили, что мы столь же непохожи, сколь день и ночь.
Когда Саулу исполнилось шестнадцать лет, он стал самым высоким учеником, он возвышался над жрецами и книжниками во время присутствия в храме. У него были широкие плечи и мускулистая грудь, его руки обладали невероятной силой. Его темно-каштановые волосы вились и были крепкими, как проволока, а борода была даже гуще и длиннее, чем у Елеазара. Многим казалось, что Саул выглядит старше своих лет.
Я же, с другой стороны, хотя и не был слабым, но отличался более хрупким телосложением. Мои руки были тонки, но жилисты, на них играли мышцы, которые я нарастил, таская воду. Тело мое было таким же – сухощавым, но крепким. Из-за этого другим казалось, будто я хилое, к тому же и хромое существо. Мои волосы были черными, чернее дна колодца, а глаза – темными. Елеазар однажды сказал, что у меня большие задумчивые глаза пророка или поэта, и он печально качал головой, будто знал то, что неизвестно мне. Волосы были длинными и вьющимися, они доходили мне до плеч. Растительность на моем лице, однако, была скудной по сравнению с бородой Саула. Я переживал, что моя борода никогда не вырастет столь великолепной.
Жена Елеазара Руфь часто называла нас своими красивыми мальчиками, и мне кажется, что она нас любила как-то особенно. Мы с Саулом никогда не разлучались. Он был шумным, смешливым, а я был тихим и замыкался в себе. Она сравнивала нас с царями Саулом и Давидом и твердила, что наступит день, когда принцессы будут соперничать, дабы привлечь к себе наше внимание.
Это смущало меня, ибо я, в отличие от Саула, посматривавшего на девушек, был так робок, что не осмеливался взглянуть хотя бы на одну из них. Когда мы утром или ближе к вечеру шли по улицам, нам часто встречались группы молодых женщин, возвращавшихся с покупками с рынка. Они улыбались нам и робко опускали глаза, но я всегда замечал, что одна из них с восхищением смотрит на Саула.
Пришло время, когда мне уже не надо было таскать воду из колодца. Я почувствовал и облегчение, и печаль, ибо, хотя мне больше не надо было выполнять унизительную работу женщины, я вместе с тем лишился источника, скромного вознаграждения.
Похоже, Саул не нуждался в деньгах и не думал о них. Он никогда не откладывал свои шекели. Я же, с другой стороны, считая, что деньги вселяют уверенность, не сомневался, что наступит день, когда я порадуюсь своей бережливости. Эта черта характера, разумеется, будет иметь прямое отношение к тому, что случится позднее. Если бы я не был наделен таким образом мышления, возможно, течение моей жизни значительно изменилось бы. И я не сидел бы в Магдале и не писал бы тебе, мой сын. Однако со мной случилось то, что случилось, и течение моей жизни приближало час, о котором я обязательно должен поведать тебе.
Однако сейчас позволь мне снова пережить те божественные дни молодости, которые я провел в Иерусалиме.
Однажды Елеазар высказался о моей бережливости. Он сказал: «Давид бен Иона, если бы я велел тебе пойти на улицу и убрать помет лошадей и ослов, ты нашел бы способ, как превратить это занятие в прибыльное дело». Он сказал это полушутя-полусерьезно.
«Из моих учеников ты лучше всех осваиваешь Тору, – сказал он, – у тебя острый и проницательный ум. И все же я иногда спрашиваю себя, не принес бы ты большую пользу Израилю, став банкиром или маклером».
Подобное предположение привело меня в такой ужас, что я оцепенел, будто он ударил меня.
«Извини меня, Давид, – продолжил он, – но я лишь сделал тебе комплимент и не собирался нанести обиду. Если я обидел тебя, то непреднамеренно. Однако помни, сын мой, что есть и другие пути служить Богу, кроме чтения его Закона. Не все люди книжники, также как не все люди рыбаки. И все же каждый человек служит Богу по-своему, так как он умеет это делать лучше всего. Ты станешь законником, будешь оберегать Закон Господень от опустошительного воздействия перемен».
Тут он умолк и долго смотрел на меня. «И все же…» – начал он, но так и не договорил.
Я припрятал немного серебра, носил сандалии до последнего, штопал свой плащ, точно женщина. Когда Саул купил третью пару новых сандалий, я забрал у него старые сандалии, которые он хотел выбросить, и носил их еще полгода. Саул смеялся надо мной, но я не сомневался, что втайне он завидовал моему умению копить деньги.
Мне было семнадцать, когда я впервые встретился с Ревекой.
Большинство других молодых людей в этом возрасте были уже женаты или помолвлены, однако такое не должно было случиться с учениками раввина, которые не имели права отнимать даже и минуту, отведенную на изучение Закона Божьего. Поэтому мы оба и не думали о браке. Настанет час, когда наш учитель придет к заключению, что мы будем готовы, идти своим путем и сами стать учителями. А когда такое время настанет, мы найдем желанную женщину и возьмем ее себе в жены. Поскольку мы не знали, когда учитель отпустит нас, то и не ведали, когда сможем жениться. Поэтому о женитьбе почти не думали.
Так было и со мной до тех пор, пока я не встретил Ревеку. Она была дочерью брата Елеазара, который в Иерусалиме занимался изготовлением шатров. За первые три года пребывания в доме раввина я ни разу не видел эту девушку. Но однажды случилось так, что Руфь, жена Елеазара, захворала и много недель не могла встать с постели. Брат раввина прислал двоих своих дочерей помочь Елеазару, у которого дочерей не было.
Я встретил Ревеку накануне субботы, она с сестрой пришла готовить нам еду на следующий день. Я никогда не забуду тот день.
Мы все рано вернулись из храма вместе с Елеазаром: мы с Саулом и еще четверо мальчиков, живших вместе с нами. Ревека и Рахиль были заняты приготовлением еды, они торопились, дабы управиться к закату. Я тут же поднялся наверх, чтобы умыться и приготовиться к молитве, но заметил, что Саул не последовал за мной. Немного подождав, я спустился вниз и, к своему удивлению, застал его на кухне.
У Ревеки были необычайно рыжие волосы и бледно-зеленые глаза. Никогда не забуду, как она покраснела, когда Саул представил нас друг другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38