Но какая и нужда присвоить ему сие в порок; только глубокомыслящие философы, восходящие до начальных причин каждого деяния, потели над заключением, дозволить ли ему имя государя добродетельного. Подданные его считали таковым; они были счастливы и счастливы чрез Баламира. Пусть владетели действуют по славолюбию или самолюбию, в пользу своих народов, оные не меньше чрез то будут им обязаны.
Между тем, когда сей монарх устроял благоденствие в стране своей, Алавар, любимец его, странствовал по свету. Вельможа сей, по своей природе готовящийся со временем заступить важную степень в своем отечестве, знал, сколь нужно ведать нравы и состояние соседственных и к оным заимствующим народов. Он объездил почти все известные земли и, обогащенный сведением и просвещением, предстал пред Баламира. Сколько обрадовался он, видя друга своего, сидящего на престоле и разливающего с оного щедроты и мир на своих подданных, с не меньшим того восхищением заключил его в объятия Баламир, яко особу, определенную им на поддержание тяжкого бремени своего правления. Осыпанный милостьми, возвышенный на крайнюю степень чести, Алавар был признателен и без изъятия посвятил себя воле и намерениям своего государя. Он забыл самого себя, чтоб быть полезным своему отечеству и, может быть, единственный явил пример, что монарх имел друга в своем подданном. Алавар совершенно следовал сему чувствованию, и уста его никогда не произносили лести пред Баламиром; он не щадил самого себя если надлежало не щадить его слабостей. Может быть, Баламир как человек за сие внутренне досадовал, однако ж досадовал и исправлялся.
Некогда по возвращении Алаваровом из путешествия по отдаленным областям государства, дабы всюду исправить недостатки и возвратить правосудие, чего не наблюдается по заочности, Баламир, крайне довольный донесениями своего вельможи, сказал ему:
— Алавар! Я знаю, что ты строгий судитель всех моих слабостей, но неужели причтешь ты мне в порок сию ироническую гордость, если я чувствую, что нет государя, превосходящего меня в правосудии, кротости и щедрости?
— Опасайтесь, ваше величество, слишком занимать себя сим воображением. Государь, делающий очень много, никогда не должен мыслить, что он сделал довольно; ибо предрассудок сей удобно может повергнуть его в недеятельность, могущую испортить и остановить все добрые начатки,— отвечал ему Алавар.
— Но неужели неизвинительно чувствовать собственную свою цену? Разве не могу я предаться сему утешению в недрах твоего дружества?
— Вы сего достойны, государь,— подхватил вельможа.— Но для того, что я ваш друг, не ожидайте от меня, кроме чистосердечия; я не одобряю вашего самолюбия. Человек, воображающий, что нет на свете ему подобного, присвояет много своим дарованиям, ибо цену эту не можем мы определять себе сами. Государь, сделавший все по своим силам, должен быть во мнении, что он лишь при начале добродетельных трудов своих; сие только побуждение учинит его совершенным, но узнать точно свою цену — надлежит быть самовидцем действия других государей. Вы могли бы учинить сие заключение, если б путешествовали столько, как я. В утешение твое, государь, я могу сказать, что, невзирая на пятилетнее твое царствование, слава имени твоего простерлась во многие страны; несколько народов желают иметь твои добродетели в своих монархах. Я уверен, что сии желания их происходят не от прихоти, однако ж если спросишь ты у верного своего Алавара, чего он в тебе желает...
— Чего бы это? — прервал слова его Баламир.
— Я желал бы присоединить к твоей душе душу Милосветы, государыни дулебов.
— Как! — вскричал Баламир с некоторою досадою.— Душу женщины, всегда подверженную многим слабостям?
— Сие лишь несправедливый предрассудок,— сказал вельможа.— Слабости в обоих полах человеческого рода одинаковы. Женщины уступают мужчинам только в телесных крепостях, но что лежит до душевных, природа не учинила в сем различия, и многие мыслят основательно, что оная в разделе сих двух даров наблюдала строгое равновесие. Я испытал собою, что народы, исключающие нежный пол от наследственного к престолу права, много теряют из своего счастия. Вы, государь, согласитесь со мною, если узнаете Милосвету.
— Да, я хочу узнать ее,— сказал Баламир,— ты много выговорил, чтоб не пожелал я изведать, всегда ли мой друг беспристрастен.
Сказав сие, король уннский предался размышлениям. Вельможа, имевший намерение познакомить своего государя с царицею дулебов, не нарушал оных.
— Я вознамерился,— сказал наконец Баламир,— оставить мое государство и странствовать в область, орошаемую священными водами реки Буга. Друг мой Алавар между тем потерпит наказание за возбужденное во мне любопытство. Он один будет стенать под бременем управления моих народов. Я верю ему, что он не убавит счастия моих подданных, но уповаю по возвращении моем укорить его, что он не всегда беспристрастен в своих возражениях.
Алавар не хотел отстать от своего монарха в сем его путешествии; но был принужден принять правление и в Уннигарде дожидаться возвращения Баламирова. Сей, оставя ему полномочие, тайным образом переодевшись в простое платье и не взяв с собою ни одною человека, отправился в область дулебов.
Проходя свою державу под видом лица частного, Баламир радовался, находя почти всюду тишину, изобилие и суд правый; однако ж многое заметил он, требующее поправления. «Теперь понимаю я,— думал он,— намерение моего друга. Он для того побудил меня к странствованию, чтоб обогатить мое сведение... В сем-то и состояла премудрость царицы дулебской. Изрядно, мы ее увидим; сравним свое с тем, что есть там».
Он вступил в области Милосветы ревностнейшим примечателем и с первого рассмотрения признавался, что народ, управляемый девицею, едва ли его народа не счастливее. Хотя находил он равное во всем изобилие, как и в своей стране, но не видал тут разорительной роскоши. Он видел, что все степени народа поставляли славою следовать своему предопределению: земледельцы и художники спорили друг пред другом отличием трудов своих; дворяне — примерами благородного поведения, кое могли подавать простому народу, и старанием исправлять грубые нравы; судии — истинным и скорым разобранием тяжеб; словом, Баламир возымел великое понятие о превосходстве правления дулебского и, побуждаемый почтением к государыне сего народа, поспешал в столичный город, чтоб оную увидеть. Он не мог думать, чтоб не Милосвета была содетельницею всего того; ибо ведал, что пред вступлением ее на престол авары, завоевав страну сию, совершенно оную разорили.
Чем ближе подходил он к столице, тем умножалось его удивление. Великолепие зданий занимало глаза его новым любопытством при каждом шаге; но вступя в оную, был он почти изумлен всюду видимым богатством и благоустройством. Во вратах градских ветрел его почтенный старик и, познав, что он чужестранец, предложил ему свои услуги.
— Вы можете повелевать мною,— сказал сей Баламиру,— если желаете осмотреть публичные здания и редкости сего города; но будет нужен вам покой, я провожу вас в гостиницу, где все готово без платы для ваших надобностей.
Баламир, отблагодаря его за сию вежливость согласился за ним следовать.
Сей старик привел его в постоялый двор, который можно бы было в незнании счесть за дворец самой Милосветы. Его угощали великолепно, и не можно было счесть, чтоб сие произошло для того, что имели понятие о достоинстве Баламира; ибо множество других путешественников получали те же услуги. Все входящие по случаю дулебы не преставали превозносить похвалами добродетели своей государыни, и радость сияла на их здоровых лицах. Умножающееся удивление принудило короля уннского вопросить приведшего его в гостиницу старика о всех подробностях, касающихся до образа правления их государства, о средствах, коими приобретено в короткое время после разорения неприятелями малой дулебской области толь непонятное изобилие и всюду видимое богатство, также и о особе толь редкой монархини, какова Милосвета.
Ответы старика приводили его в изумление; он описывал ее почти божеством, ниспосланным на землю для благополучия страны сея. Ее уставы, ее заботы, щедрости и премудрость превосходили возможности смертного.
— Но что лежит до неиссчетных расточаемых ею в пользу общую богатств,— продолжал старик,— превосходит понятие, и источник оных неизвестен. Кажется, что золотой дождь проливается в ее сокровища с тех пор, как боги послали в страну к нам сию государыню.
— Разве она чужестранная? — подхватил Баламир.
— Так,— отвечал старик.— Никто не ведает о ее роде, кроме что она послана от богов восстановить падшую область дулебскую. Чтоб удовлетворить некоторым образом вашему любопытству, расскажу я вам все, что нам о ней сведомо. Разорение, претерпенное сею страною от впадших в оную аваров, всему известно свету. Дулебы приведены были в крайнюю нищету, государственные сокровища разграблены, покой и порядок исчезли здесь и по удалении врагов наших; ибо царский дом погиб во всеобщем смятении, а от того произошли все неустройства, обыкновенные в державах, не имеющих начала. Всяк помышлял только о собственных выгодах и был частною причиною произшедших наконец всеобщих междоусобий. Сражались, истребляли друг друга, пока наконец увидели, что все пришло на край погибели и что должно напоследок неминуемо погибнуть, если не будет избрана глава, имеющая удержать каждого в надлежащих ему пределах. Старейшины народа собрались, совещали и не решились на избрание, пока появился в собрание некоторый чужестранец. Сей советовал прибегнуть к славному дулебскому боговещалищу и по принесении торжественных жертв вопросить богов о судьбе страны нашей. Последовали его наставлению и получили в ответ:
— Счастие дулебов находится в пустыне на восточном берегу реки Буга. Если дулебы обретут оное, область их восприимет другой вид.
Ответ сей был несколько темен, однако ж обретавшийся при том чужестранец предлагал послать знатнейших вельмож для искания в показанной стране реки и первого попадшегося им человека взять и венчать на царство. Посланные обрели Милосвету, исходящую к ним из пещеры некоторой горы. Она возведена на престол, и боги благословили ее правление, как уже вам известно; впрочем, никто ничего больше об ней не знает, и сама государыня наша о происхождении своем составляет тайну, удерживающую всех от любопытства.
Баламир, благодаря старика за сие известие, почувствовал, что любопытство его получило из сего новую пищу; он заключил, во что бы то ни стало, оному удовлетворить.
— Могу ли я, государь мой,— сказал он дулебянину,— иметь счастие быть допущен пред лице вашей монархини?
— Вы можете получить сие, когда вам угодно,— отвечал сей.— Вход к ней не возбранен каждому. Но если угодно вам только ее видеть, она каждого утра показывается на большой площади города, где, по отправлении всенародного моления, допущает к себе имеющих нужду в ее помощи, раздает неиссчетные суммы денег бедным и наказывает нарушенное правосудие, чего, однако ж, давно здесь не видно.
Вечер прошел в разговорах, по большей части относящихся к Милосвете, и король наполнившись почтением к ее совершенствам, занят был во всю ночь приятными о ней воображениями. Он нетерпеливо ожидал рассвета, чтоб идти на городскую площадь и увидеть чудо добродетелей.
Восходящее солнце принудило его открыть едва сомкнувшиеся сном глаза его. Он вскочил с постели и спешил одеваться. Но схватя свой кафтан, увидел, что из оного упало письмецо, привязанное снурком к перстню, имеющему самоцветный великой цены камень. Не понимая, что бы сие значило, отвязал он письмецо, уповая из этого познать, кому надлежит перстень и каким образом зашел в его одежды. Он развернул бумажку и читал в ней следующее:
«Вы имеете у себя на правом виске родинку, сходствующуюся на звезду, то взденьте на перст правой вашей руки сей перстень, имеющий в себе средство доставить вам высочайшее благополучие, каковое только может иметь на свете сем смертный».
Баламир в самом деле произошел на свет с таковою родинкою и не сомневался потому, что перстень сей надлежит ему. Но сколько ни добирался, кому он должен за сей подарок и каковое счастие может принести ему перстень, никак не мог постигнуть. Он в тайне сердца благодарил благодетельствующую ему неизвестную особу и, не имея ни надежды, ни сомнения, возложил перстень на руку и поспешил на площадь.
Прибытие Милосветы на оную не замедлилось: толпящийся народ и радостные оного восклицания возвестили приход ее.
Баламир употреблял все силы, чтоб протиснуться сквозь толпу, окружающую свою государыню, но не мог получить сего до окончания ее моления, ибо каждый дулебянин имел почти равные с ним желания ее увидеть. Досадуя на сие препятствие, услышал он восклицающего провозглашателя:
— Имеющие донести жалобы свои к царице, терпящие в чем-либо нужду,— да предстанут!
Баламир вздумал воспользоваться сим случаем, чтоб приближиться к Милосвете; и для того, теснясь, говорил препятствующим, что он имеет просьбу к государыне. Едва сие услышали, все расступились и доставили ему свободный путь. Нетерпеливость желаний Баламировых не дозволила ему собрать мысли, с каковым родом просьбы предстать пред царицу дулебскую; он очутился стоящий пред нею на коленах и не приготовивший ни одного слова к произнесению. Без сомнения, было сие действие блеснувшей в глаза его беспримерной красоты Милосветиной. Первые понятия, кои он возымел чрез помощь глаз своих, утвердили его во мнении, что он действительно видит божество, пекущееся о благоденствии дулебов. Сердце его не смело ни одобрять родившихся в нем чувствований, ни оным противиться; он в безмолвии устремил глаза свои на обвороживший его предмет и, может быть, никогда бы из оного не вышел, если бы Милосвета не привела его в себя вопросом, какую имеет он до нее нужду.
Всемилостивейшая государыня,— сказал он тогда,— не удивитесь моему молчанию:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74