Войтович, как всегда, когда он волновался, снял и принялся протирать пенсне. Петр не сводил взгляда с мертвой змеи.
«И это только начало», — подумал он.
Бешеная злость вдруг стиснула горло: ему объявлена война, безжалостная, коварная, не на жизнь, а на смерть. Его хотят убрать, как убрали Даджуму.
Войтович тронул Петра за локоть:
— Пора на завтрак. Надеюсь, что его нам подадут без яда. Оба невесело рассмеялись.
— Пошли, — сказал Петр и шагнул к двери.
С порога он оглянулся: черная змейка лежала на покрывале.
…Кроме журналистов в ресторане «Эксельсиора», завтракали несколько парней в зеленой униформе с красными раковинами «Шелл» на рукавах.
Судя по их разговорам, они приехали только-только на машинах из Луиса и сразу же собирались ехать дальше, в городишко Борни, где размещалась штаб-квартира гвианийского отделения «Шелл».
Коллеги Петра и Войтовича были мрачны и неразговорчивы. Физиономии их выражали похмельное отвращение ко всему человечеству. Лишь маленький японец выглядел свежо и с готовностью растягивал в вежливой улыбке тонкие губы, одаряя ею всех подряд.
Уж подали кофе, когда в ресторан вошел средних лет гвианиец в элегантном европейском костюме, с военной выправкой. Быстро окинув взглядом зал, он задержал его на мгновение на нефтяниках, затем перевел на сидевших в другом углу журналистов.
Мартин Френдли, как никогда похожий сегодня на старого бульдога, поднял руку. Гвианиец кивнул и четким шагом направился к американцу, вставшему ему навстречу.
— Районный комиссар Джек Мбойя, — отрекомендовался гвианиец, пожимая руку Френдли. — Джентльмены готовы к осмотру города, мистер Френдли?
«Дядюшка Мартин» пыхнул трубкой:
— Да, сэр! И мы надеемся, что сможем получить ответы на некоторые вопросы…
— И узнать, когда мы сможем попасть в Обоко! — запальчиво выкрикнул «человек Би-би-си» Лаке, словно фокусник вытащив откуда-то свой блестящий раздвижной шест с микрофоном на конце.
Все зашумели, вставая.
«Интересно, известно ли уже о смерти майора Даджумы?» — подумал Петр.
Войтович, видимо, подумал то же самое — они обменялись взглядами.
— Всему свое время, — стараясь перекричать шум, повысил голос районный комиссар. — Губернатор Эбахон сообщил, что в ближайшие дни он будет занят делами государственной важности. Но…
Мбойя многозначительно понизил голос:
— Я надеюсь, что вы не будете разочарованы пребыванием в нашей… (он запнулся) стране.
Все понимающе закивали.
— К вопросу о «дне икс», — шепнул Войтович Петру. — Кстати, у меня такое впечатление, что наши западные коллеги прекрасно о нем осведомлены.
Районный комиссар пригласил всех к машинам. Это были открытые армейские «джипы» с цифрой 3 на дверцах, означающей, что они принадлежат третьей бригаде, расквартированной в Поречье.
Подождав, пока все рассядутся, Мбойя легко вскочил ни сиденье первой машины и громко приказал солдату-шоферу:
— На рынок!
Журналисты зароптали: все они были в Уарри по нескольку раз и, конечно же, излазили знаменитый на всю Гвианию рынок вдоль и поперек. Однако спорить было бесполезно: «джипы» один за другим рванули с места, и через десять минут вся компания с ворчанием вылезла из машин уже на пыльной площади, с которой начинался уаррийский рынок.
Их окружили было десятка полтора мальчишек и молодых парней, громко предлагавших свои услуги в качестве проводников или носильщиков. Но, увидев районного комиссара, они: сразу же замолчали и отступили, исподлобья глядя на группу европейцев, следующих за бравым Мбойя.
— Он обращается с нами как с туристами, никогда не бывавшими в Африке, — проворчал Шмидт, демонстративно защелкивая чехол фотоаппарата.
— Терпение, джентльмены! Терпение! — услышал его Френ дли и многозначительно надул дряблые щеки.
Районный комиссар быстро шел в глубь рынка. Сначала сквозь ряд, где под навесами из тростника и пальмовых листьев, укрепленных на мангровых кольях, на деревянных щитах были выставлены рулоны тканей самых разных цветов и оттенков, где гвианийки всех возрастов и объемов вели ожесточенный спор из-за нескольких шиллингов с торговцами, азартно размахивающими деревянными ярдами.
Потом миновали ряд скобяных изделий и вошли в кузнечный. Здесь районный комиссар замедлил шаг, словно давая понять, что это и есть цель их визита.
Гости поняли это. Откинулись кожаные крышки чехлов фотоаппаратов, Стоун извлек кинокамеру. Щелкнул тумблером магнитофона Лаке, готовясь записывать звуковой фон.
— Смотри, — тихо сказал Войтович Петру, взглядом указывая на горку труб среднего диаметра, лежащих у навеса, под которым у раскаленного горна орудовали обнаженные по пояс кузнецы.
Точно такие же трубы лежали у каждой кузнечной мастерской — одни уже покрытые красноватой пылью, другие черные от свежей копоти.
Над навесами стлался низкий дым, перезвон молотов сливался в громкую ритмичную песню без слов, под которую мальчишки-подмастерья отбивали пятки о землю, скаля белоснежные зубы и ловко увертываясь от подзатыльников мастеров.
Кинокамера Стоуна жужжала, Лаке подносил свой микрофон то к одному горну, то к другому и что-то говорил в висящий у него на груди микрофон, озабоченно глядя в кожаный ящик, висевший у него на животе, — на шкалу звукозаписи. Щелкали затворы фотоаппаратов, а комиссар района стоял, заложив руки за спину, и на лице его была недобрая усмешка.
Петр нагнулся и взял трубу — еще теплую, заглянул внутрь. С одной стороны она была заделана наглухо, а по центру схвачена кольцом.
— Посмотри-ка…
Войтович, нырнувший под соседний навес, вернулся оттуда… со стабилизатором, прикрепленным к задней половинке бомбы или мины.
— Понимаешь теперь, что к чему? Это минометные стволы. Войтович со стабилизатором в руках подошел к районному комиссару.
— Мистер Мбойя, — сказал он, протягивая комиссару стабилизатор. — Я участвовал во второй мировой войне…
Комиссар жестко улыбнулся:
— Мы тоже готовимся к войне.
— Но разве федеральное правительство не обеспечивает армию оружием?
— Наше правительство нашу армию, — комиссар нажал голосом на «наше», «нашу», — пока еще не обеспечивает. Но разве армия сильна лишь оружием? Разве не доказано, что энтузиазм народа сильнее любого оружия?
Комиссар внимательно посмотрел на Войтовича и многозначительно улыбнулся.
— Пока… вы многого не знаете…
— Сколько… таких труб уже изготовлено? — прервал их разговор Лаке, протягивая комиссару микрофон с прикрепленной к нему табличкой «Би-би-си».
Мбойя скользнул острым взглядом по табличке.
— Это военная тайна…
— Для чего ведутся эти приготовления? — продолжал задавать вопросы Лаке, одновременно подстраивая звукозапись.
Мбойя сжал губы.
— Хорошо. Тогда ответьте: разве федеральное правительство не снабжает оружием и боеприпасами третью бригаду?
— Подождите несколько дней, и мне не придется отвечать вам на этот вопрос, — опять многозначительно усмехнулся комиссар.
Сид Стоун стрекотал своей кинокамерой, приблизив ее объектив почти вплотную к лицу Мбойя, которому явно нравилось такое внимание к его персоне. Стоун уже снял его во всех планах — разговаривающим с журналистами (с Анджеем и Петром) на фоне примитивных кузниц, изготовляющих минометные стволы, отвечающим на вопросы Лакса — и теперь наконец снимал крупным планом лицо комиссара.
— Для чего вы решили показать нам эти кузницы? — внезапно спросил Лаке и подмигнул Сиду.
— Для того чтобы вы знали волю нашего народа, — отчеканил Мбойя.
И Петр понял, что этот вопрос и этот ответ были продуманы и подготовлены, а главное, согласованы.
— Спасибо!
Сид опустил камеру и вытер пот со лба. Лаке выключил звукозапись.
— А теперь, господин комиссар, нам необходимо как можно скорее отправить пленку в Лондон.
— Сегодня же она будет доставлена в Луис самолетом « Шелл». Там о ней позаботятся. Она успеет вовремя, — торжественно заверил комиссар парней из Би-би-си.
ГЛАВА 9
В отель они вернулись к ленчу.
— Надеюсь, что сегодня сюрпризов больше не будет, — пошутил Анджей и остановился, наблюдая, как Петр отпирает свою дверь.
— До вечера время еще есть…
Петр повернул ключ, замок щелкнул… и Войтович, неожиданно отстранив Петра, первым вошел в комнату.
Все было в идеальном порядке. На полу — ни соринки, на аккуратно застеленной кровати — ни складки, даже портфель Петра протерт до блеска.
— А может быть, мамбы и не было? — усмехнулся Петр, входя следом и указывая взглядом на кровать, где утром они оставили мертвую черную змейку.
Войтович ничего не ответил: он внимательно осматривал комнату, словно детектив место преступления. Не обнаружив ничего подозрительного, облегченно вздохнул и слегка толкнул Петра в плечо:
— Умывайся — и пойдем обедать. И смотри, без приключений. Через десять минут я за тобой зайду.
— Что бы я делал без твоих забот? — улыбнулся Петр.
Он проводил Войтовича, запер за ним дверь и, вернувшись назад, устало опустился в кресло, стоящее у окна.
Сегодняшний день действительно был полон сюрпризов. С утра — черная мамба, «черная смерть». Потом — минометные стволы в кузнечном ряду на рынке. Потом…
…Потом они с Войтовичем, незаметно отстав от своих коллег, которых комиссар Мбойя, словно наседка цыплят, повел в портняжьи ряды, чтобы продемонстрировать, как шьют там солдатскую форму, отправились бродить по рынку, шумному, пестрому, полному запахов — пряностей, гниющих фруктов, человеческого пота, приторных помад и духов, выпускаемых в Европе «специально для тропиков» и пользующихся бешеным успехом у «мамми», толстых и крикливых торговок.
Рынок четко делился на кварталы: неширокие грязные проулки сбегали по отлогому берегу к реке. Бамуанга в это ясное солнечное утро казалась небесно-голубой, от нее тянуло прохладой и свежестью. Бесчисленные грузовые пироги стрекотали дряхлыми, разбитыми моторами, пересекая реку вдоль и поперек.
— Ну так что? — кивнул Войтович в сторону ослепительно сверкающей в солнечных бликах воды. — Решай…
Петр задумчиво взглянул на него.
Да, пройди они сейчас к берегу — и любой владелец пироги, готовый пересечь Бамуангу, будет рад заработать на двух белых, в головы которых пришла блажь прокатиться на его утлом и ненадежном суденышке.
— Нет, — твердо сказал Петр. — Поздно.
— Почему?
Войтович, прищурив глаза, смотрел в сторону все ярче разгорающейся в солнечных лучах Бамуанги.
— После того, что нам показали сегодня утром… Эти минометы… «День икс», о котором хотел мне что-то сказать Даджума…
— Ты хочешь сказать, что сепаратисты выступят со дня на день? — перебил его Войтович. — Тем более! Какой нам смысл оказаться во всей этой каше? Ладно уж я. А у тебя семья. Уезжай, слышишь?
Он приблизил свое лицо к лицу Петра и понизил голос:
— Тебе нельзя оставаться, ты же понимаешь это. А там… на той стороне ты можешь быть полезен. Даже того, что мы уже здесь видели и слышали, достаточно, чтобы разоблачить заговор против нового правительства Гвиании…
Петр отвел взгляд от слепящей реки и мотнул головой:
— Нет!
Они молча пошли дальше, с трудом пробираясь сквозь шумную и потную толпу торговцев и покупателей.
В основном это были женщины. Здесь, в Поречье, они испокон веков обрабатывали землю и торговали плодами своих трудов, мужчины же охотились, ловили рыбу, занимались какими-нибудь ремеслами. Но главная забота о содержании семьи оставалась заботой женщины.
И сейчас почти весь рынок был в их власти: мужчинам оставались лишь ряды кузнецов, стеклодувов, портных да резчиков по дереву — у туристов деревянные маски, изготовленные в Уарри, пользовались успехом.
Петр и Войтович, не сговариваясь, свернули туда, где (они знали) трудились местные скульпторы. Здесь было не так тесно, как в рядах, торговавших тканями, мясом и рыбой, овощами и фруктами, стеклянными бусами, зеркалами, всевозможными украшениями для женщин и мужчин.
Мастера, разложив перед собою набор причудливых инструментов, сидели на пороге тростниковых лавок-мастерских и, не обращая внимания на прохожих, занимались своим делом.
Из брусков розового дерева окуме, оранжевой ломбы, темной, тяжелой сейбы или легкой и мягкой пальмы они уверенными движениями острых ножей создавали коротконогих, короткоруких, большеголовых уродцев с мудрыми лицами, крутолобые щекастые маски — мрачные или веселые, в зависимости от настроения мастера. Тут же лежали груды деревянных игрушек — темно-зеленые крокодильчики, разинувшие розовые пасти, белые монахини, молитвенно сложившие руки, красные с черными пятнами леопарды.
У некоторых лавок сидели на корточках северяне-перекупщики, седобородые, сухолицые. Они тщательно отбирали товар и аккуратно складывали его в большие пестрые полотнища: отсюда в тюках перекупщиков, многократно вздорожав, изделия мастеров Уарри разойдутся по всей Гвиании, а затем в чемоданах туристов отправятся и в заморские страны.
Петр и Анджей медленно переходили от лавки к лавке, вступая в разговор с мастерами и разглядывая их работы. С первых же слов поняв, что перед ними не случайно забредшие в эти края туристы, а знатоки, мастера приглашали их заглянуть в глубины своих мастерских.
— Самсинг спешиал, — многозначительно говорили они. — Кое-что специальное.
Это означало, что у них на продажу были припрятаны скульптуры и маски по-настоящему ценные — ритуальные, похищенные из разоренных по наущению христианских миссий капищ древних богов Поречья. Вывоз этих раритетов запрещался законом, который, впрочем, легко можно было обойти, получив у местных властей справку-разрешение на «вывоз изделий, не имеющих исторической, культурной и художественной ценности». Но туристы вывозили раритеты и так — без разрешения.
Выйдя из очередной лавки-мастерской, Петр вдруг увидел впереди себя высокую стройную монахиню в черном шелковом одеянии и в огромном, похожем на развернувшую крылья бабочку, белом головном уборе, накрахмаленном, жестком, как жесть.
Рядом с нею шел европеец с большой корзиной, висящей в левой руке, одетый в зеленую форму, твердо ставящий ноги в высоких и грубых солдатских ботинках в размокший после вчерашнего ливня латерит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38