Раньше этого делать не следовало — так подсказывало безошибочное внутреннее чувство. Да и сегодня надо было дождаться вечера. Свобода отнимает право на ошибку — эту истину Сфагам понял давно, но прочувствовал по-настоящему лишь недавно… Вернее, эта мысль исходила от некоего нового, недавно пробудившегося Я. Не того мастера боевых искусств, знатока языков, медицины, алхимии и древних текстов. Не того, кто изведал пути в тонкий мир, поднявшись к вершинам совершенного тела и духа. Это было совсем другое Я — мятущееся. Сомневающееся и будто бы совсем обычно-человеческое, если бы не тонкий безжалостный ум, задающий жестокие вопросы. И среди них главный, что не приходил в голову ещё ни одному мастеру: что делать со всем этим опытом? После визита к Регерту это новое Я вроде бы успокоилось и помирилось с «мастером». Но теперь оно снова дало о себе знать нарастающим желанием как можно скорее покинуть Братство.
День прошёл как обычно быстро, и вот уже задымили вечерние костры, и удар гонга возвестил о наступлении времени отдыха после вечерней трапезы. Почти все, кто не жил по особому режиму или не был занят по службе, стали собираться у костров. Силуэты дозорных на стенах ещё чётко рисовались на фоне быстро гаснущей синевы осеннего неба, и их перекличка сливалась со стрекотанием цикад и звуками тростниковой флейты, доносившимися с разных сторон.
Сфагам направился к левому крылу. Поборники новой веры также сидели у костра. Их было немного — не более пятнадцати. Остальных не было видно. Ещё издали Сфагам увидел Станвирма. Тот тоже узнал его и даже с удивлением привстал со своего места. А затем он стал что-то говорить на ухо человеку, чей округлый, немного грузноватый силуэт был повёрнут лицом к огню и спиной к приближающемуся Сфагаму. Вся компания, за исключением того, кто сидел спиной, зашевелилась, пытаясь скрыть лёгкое возбуждение. В горячем свете костра заблестели заинтересованные и немного настороженные взгляды. По обе стороны от сидящего спиной как-то само собой образовалось свободное место. Сфагам едва успел приблизиться к костру, как пророк, не оборачиваясь, негромким голосом задал первый вопрос.
— Кто сделал тебе больше всего добра?
— Я сам.
— А какая работа для тебя самая тяжёлая? — последовал новый вопрос.
— Безделье.
— А кто твой бог?
— Тот, кто меня понимает.
— Прости, что я не оборачиваюсь, говоря с тобой. Мои зрачки устали от видений, а глядя на огонь, они отдыхают. Посиди с нами… Станвирм рассказывал мне о тебе.
— От каких же видений освобождает тебя стихия огня? — спросил, в свою очередь, Сфагам, присаживаясь рядом с пророком.
— Я видел, как охотник превращается в воина и как древние боги прикинулись милосердными, отказавшись от человеческих жертвоприношений в пользу животных. Но лишь затем, чтобы сторицей восполнить эту утрату душами погибающих на полях сражений.
— Энергия животного чище человеческой ибо животное не подвержено искусу отпадения от Единого. Потому она всегда была предпочтительней для древних богов. А чтобы охотиться за человеческими душами, они должны были сильно измениться… или это вообще кто-то другой.
— А что вы скажете об этом? — неожиданно спросил пророк у своих притихших сподвижников. Ответом было смущённое молчание.
— Говори ты, учитель, а мы, с твоего позволения, будем внимать вашей беседе, — раздался наконец чей-то голос из глубокой тени.
Пророк невесело улыбнулся и легонько закивал головой.
— Мне видится многое… Вижу постоянно, каждый день. Я уже иногда не могу отличить видения от яви и начинаю задумываться, стоит ли вообще их различать, — тихо продолжил он. — Я — человек простой. Я не искушён в науках, как ты, мастер. Я не размышлял годами над древними текстами, хотя и читал кое-что… Я просто твёрдо знаю, что мне надо сделать. И тот, кто послал меня в этот мир, не оставит меня во тьме, пока я этого не сделаю.
— Что ж, выходит, ты счастливый человек. Тот, кто послал меня, что-то слишком долго раздумывает и, похоже, не слишком хорошо знает, чего он хочет. Но пока он думает, я сам решу, что мне делать. Быть может, в конце концов наши решения совпадут.
— Мастер страдает гордыней, учитель, — подал голос кто-то по ту сторону костра.
— Глупец! — поднял глаза пророк. — Этот человек страдает больше всех нас. Но не от гордыни, а от божественного одиночества в мире людей. Такое страдание — привилегия. Вам бы завидовать, а не укорять… Я сочувствую тебе, мастер, сочувствую всем сердцем, ибо ты несёшь ношу, которую ещё не доводилось нести человеку. Ты не спрашивал у того, кто тебя послал, не слишком ли рано ты призван в мир?
— Он не признал бы своей ошибки. Да и что теперь с этим поделаешь…
— Да, если бы провидение делилось с нами своими планами…
— …Жизнь потеряла бы интерес.
— И то верно… Особенно если жизнь течёт, как свободная река, и дорога сама по себе. Но единый и великий Бог открыл мне свои намерения. Он открыл мне глаза и наставил на истинный путь. Не знаю, что с тех пор берёт во мне верх, — страх или благодарность. Иногда мне кажется, что я не справлюсь… что дух мой слишком слаб. Да и знаний мне не хватает… Но я знаю, что ОН меня не оставит. В самые трудные минуты ОН говорит моим языком, ОН творит через меня свои деяния, он моими руками исцеляет людей и творит чудеса. Как могу я не верить ЕМУ? Как могу я сомневаться? И смею ли я проявлять слабость?
— Учитель, поведай нам ещё раз о своём предназначении, — проговорил Станвирм со своего места.
— Станвирм уже приготовил свиток, чтобы всё записать, — добавил кто-то сидящий рядом.
— И я тоже.
— И я.
Косая складка на высоком лбу пророка стала резче, бледные губы болезненно напряглись.
— Ну, пишите, пишите… Я как-то глянул на то, что они пишут… — сказал он, слегка наклонившись к Сфагаму, иронически покачав головой. — …А потом всё это припишут мне. А кое-где учёные книжники из тех, что слышали мои речи, взялись писать целые трактаты… Вот такие толстые… Я там вовсе ничего не понял… эфирные мембраны какие-то, плеромы, иерархии эманаций…
— Послушай, — с особой серьёзностью сказал Сфагам, — ты, наверное, слышал старую монашескую поговорку: хочешь сломать человека, посей в его душе сомнение. Я не хочу тебя сломать, но всё же спрошу — ты уверен, что тот, кто тебя послал, открыл тебе ВСЕ СВОИ НАМЕРЕНИЯ?
Пророк долго смотрел в упор на своего собеседника. Густая скользящая тень, зацепившись за складку на лбу, казалось, надвое расчертила его лицо. В уголках глаз блеснули слёзы.
— Пишите… писцы, — повернулся он, наконец, к своим ученикам.
Но пророк не торопился начинать свою речь. Он задумчиво уставился на огонь, шевеля палкой пылающие поленья. Стайки огненных искр взвились вверх к угасающему небу. Сфагам тоже смотрел на пламя и на седые уголья прогоревшего дерева, внезапно вспыхивающие изнутри прерывистым рубиновым жаром. Огонь был его стихией и наилучшим образом подходил для погружения сознания в состояние медитации. Теперь Сфагам настраивался на тонкий образ своего собеседника. Пророк уже начал говорить, но Сфагам слышал его лишь той частью сознания, которая у монахов называлась «сторожем» и которая отвечала за связь с внешним миром во время медитации. Сколько начинающих искателей впечатлений в тонком мире повредились умом из-за ненадёжности «сторожа»! Сколько их навсегда осталось между тем миром и этим! А кое-кто лишался не только рассудка, но и жизни. Но Сфагаму это не грозило. Его «сторож» умел не только слушать и говорить, но и даже позволял своему хозяину сражаться мечом, не прерывая медитации. Это было одно из тех умений, что давали право носить пряжку с уроборосом и что служило предметом незлобной зависти простых монахов.
Пока «сторож» внимал речам пророка под нарастающее стрекотание цикад и потрескевание горящих поленьев, внутреннему взгляду Сфагама стали открываться совсем иные картины.
…В потоке пронзительно ярких, тёплых золотых лучей сгущались полупрозрачные образы. Непрестанно двигаясь и встречаясь, они становились всё более чёткими, весомыми и различимыми. Дети играют вокруг дерева… Кто-то сидит на толстой ветке… Тяжёлые красные яблоки со стуком падают наземь… Смех, шум, неясные выкрики… Чья-то рука со смехом поднимает с земли яблоко. Тёплые лучи вздрагивают и сплетаются в ломкое дрожащее кружево… Рука слабеет и скользит по жёсткой коре… Удар о землю, боль, темнота. «Айерен, Айерен, ты что? Вставай!…» Холодный серебряный луч прорезал темноту. Тут же ещё несколько колких вспышек ударили в глаза. Темнота отступила, но мир стал немного другим. Теперь он предстал пронизанный холодным серебристым светом, и что-то новое хлынуло внутрь — там всё сжалось и задрожало, как могло бы дрожать обнажённое сердце под струйками мелкого дождя.
…Тусклый, выдолбленный в скале зал… Скупой свет, падающий на белые головные уборы смуглых стариков. Человек, неподвижно лежащий на длинной каменной плите. Старинный пергамент с восточными письменами… Тихие речи… Почти шёпот. Что-то входит внутрь, что-то неизъяснимое, что нельзя ни описать, ни изобразить. Кончик жезла что-то чертит на серой пыли земляного пола. «Действуй, Айерен! Ты можешь!» Руки становятся сначала тёплыми, затем невыносимо горячими. «Я — это ты. Моя сила — твоя сила. Возьми мою силу, данную свыше!» Горячие руки застывают над тем, кто лежит на плите. Он начинает шевелиться… Встаёт на ноги и делает шаг вперёд. Старики поднимаются с мест и застывыают в поклоне…
…Слёзы… Боль…Сжигающая изнутри обида… «Почему?! Почему они не слышат? Почему не понимают? Как они несчастны в своей злобе! Как темны их души! Посылающий свет, просвети и спаси их! Дай мне сил открыть им дорогу к тебе! Дай мне слова, чтобы убедить их!» Всё тонет в потоке холодного нездешнего света. Он пронизывает тяжёлые силуэты шумящих толпящихся людей и, словно невидимый дождь, смывает с них беспокойные телесные оболочки. Волна раздражения и злобы откатывается прочь. Распылённые и вялые световые пучки, открывшиеся под потерявшими телесность телами, собираются в единые лучи и устремляются вверх. «…Мы все — братья! Мы все братья перед лицом нашего небесного отца. И он любит нас!» Нарастающий шум голосов… «Айерен — Пророк, открывающий путь к божественному свету! Слушайте Пророка!» Страх и сомнения отступают в дальние уголки сознания. И снова слёзы… Слёзы счастья.
— …Я — мост, соединяющий стороны разорванного мира, — продолжал свою негромкую речь пророк. — Через меня люди обретут утраченное единство и истинный путь спасения. Раньше в прошлом золотой век искали и всё надеялись как-нибудь в древность вернуться… А я говорю — не в древности спасенье. Не в прошлом, а в будущем. Древние мудрецы это понимали, а вот люди до сих пор не поймут… Впереди конец, впереди битва, впереди победа света над тьмой. Но чтобы там, в конце времени, свет победил тьму, каждый из нас должен победить тьму в своей душе. Ибо не смертные оболочки сойдутся в той битве, а души. Сердце моё сжимается, когда я вижу это… А я вижу… Я послан, чтобы донести свет небесного отца. Я послан… Я — смертный… Скажите, как не любить мне отца небесного, который от своего величия снизошёл до страданий человеческих? Боги, которые когда-то сотворили мир, одряхлели и ничего с этим миром поделать не могут. Оттого и вера в них слабеет. Разве могут эти чурбаны и идолы исправить мир? Исправить и спасти? Нет, — говорю я. Только единый небесный отец, протянувший руку человеку и воплотивший в нём свою божественную мысль, способен на это.
— Скажи, учитель, как открыть душу божественному свету? — воспользовавшись паузой, спросил чей-то голос из темноты.
— Я уже много раз об этом говорил…
— Но ты всякий раз говоришь по-разному, — с оттенком почтительной просьбы вступил другой голос.
— А вы хотели раз и навсегда привязать суть к словам? — с лёгкой иронией в голосе, вставил Сфагам.
— Вот…Мастер всё понимает… — грустно усмехнулся пророк. — …Чтобы открыть душу свету, надо, прежде всего, сломать тот забор, который окружает каждого из вас и преграждает путь живительным лучам. Это значит слышать эхо своих слов в чужой душе, которая уже становится не чужой, а своей. Это значит одинаково страдать рядом со страдающим, голодать рядом с голодным, рыдать рядом с обиженным и радоваться рядом со счастливым. А когда на тебя снизойдут лучи небесного отца, открыть своё сердце любви и благодарности и тотчас же поделиться всем этим с тем, кто рядом. И тогда сердца ваши укрепятся верой. А когда сердца ваши укрепятся верой, тогда отец позаботится о вас. И всё будет дано вам… Не всё, что пожелаете вы в своей алчности человеческой, а всё, что воистину необходимо вам будет по судьбе вашей. И хлеб, и кров, и сила, и мука, и бессмертье. Бессмертье в духе… А я… Я же послан, чтобы разделить свет и тьму. Разделить и различить их в душах, ибо тьма сияет подобно свету. И души гибнут в этом проклятом сиянии! Я различаю и соединяю, я и «один», и «два», и «три». Я — и круг, и линия, я — и берега, и мост. Мост для идущих к свету. Мост для идущих к Отцу… Понятно ли вам?
Ученики ответили нестройным утвердительным шёпотом.
— Вот так… Они всегда говорят, что понимают, — тихо сказал пророк не то Сфагаму, не то сам себе, — когда я сказал, что для тех, кто черпает силы в сокровенных глубинах божественного Слова, природа с её стихиями, камнями, деревьями и водопадами, горами и облаками, животными и растениями, богами и духами более не важна и не интересна, а важна, прежде всего, борьба добра и зла в собственной душе, то кое-кто тут же заявил, что необходимо уничтожить все гадательные и медицинские книги, чтобы они не проникали в народ и не отвлекали его от духовного возделывания душ. Ох, и наломают же они дров после меня!
— Боюсь, они уже начали, — сказал Сфагам. — Ты сдвинул камень с вершины горы и теперь тебе уже не остановить лавину. А всё сводится к тому вопросу, на который ты так и не ответил. Тебе открыли ТВОЮ ЗАДАЧУ, но известны ли тебе ИСТИННЫЕ ЦЕЛИ того, кто тебя послал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52