Она не была красива, она умоляла, висла на руке у качавшего головой солдата, который на вид был чуть старше ее. «Умоляю вас, выпустите нас, выпустите, разве вы не видите, что огонь уже близко?» Он видел. Более того — он не видел ничего другого, и его ум работал вхолостую: приказ, приказ, он должен исполнять приказ, «ни в коем случае не разрывайте оцепление», и он знал, что это значит — а теперь кто-то выкрикивал новые приказы, но до него доносились лишь их обрывки, другие гвардейцы рядом с ним тоже не шевелились, а пламя подступало все ближе и ближе. Окровавленные руки, судорожно сжатые под гобеленом — нужно его приподнять, под ним ведь столько дыма. Солдат подумал о своей девятилетней сестренке, о том, что бы он чувствовал, если бы она оказалась тут, разве может быть что-нибудь хуже ? А теперь перед ним некрасивая девушка встала на четвереньки и пыталась проползти у него между ногами, а лейтенант продолжал кричать: «Что? Я же сказал: никого не пропускать!» Подавляя приступ тошноты, солдат ударил девушку ногой в лицо, и она тут же упала на спину. Волна невероятного жара нахлынула на оцепивших площадь гвардейцев. Охваченный паникой, юный солдат вырвался из рядов, чтобы только больше не чувствовать ужасающий запах горелого мяса, к которому примешивался аромат духов, и даже не обернулся, чтобы посмотреть, как умирает девушка. Пламя охватило подол ее туники, она была некрасивой, ее звали Людимила, ей было двадцать лет.
* * *
Императора нигде не было. Услышав крики несчастных девушек, варвары и азенаты застыли на месте. Лайшам медленно подошел к окну. Он боялся смотреть на площадь. Все оказалось еще хуже, чем он думал. Гигантский гобелен, накрывавший несчастных жертв, был весь охвачен огнем. И девушки под ним стали заложницами пламени. Клубы черного дыма смешивались с цветом ночи. Запах был невыносимым.
Вождь варваров вернул меч в ножны. Император снова предал его, и притом самым жутким образом. Он не просто упредил желание Лайшама: он довел его до чудовищного, непередаваемого абсурда. Бессмысленное страдание тысяч преданных огню невинных жертв.
Лайшам повернулся к своим генералам. Гвардейцы Императора смотрели на него, не зная, как поступить. Казалось, все вокруг замерло в ожидании, и не было ничего, кроме криков, визга и треска пламени. Вождь варваров понял, что больше ни секунды не сможет выносить этого. Он направился к выходу и развернулся уже у самых дверей.
— Идите за мной, — сказал он тоном, не терпящим возражений.
Все тут же бросились бежать: варвары и азенаты, люди, которые еще несколько секунд назад, готовы были выпустить друг другу кишки. Сбежав вниз по лестницам, пронесясь через длинные коридоры без окон, они добрались до Зала Побед и остановились перед Большой Эспланадой. Их ждало ужасающее зрелище. Огонь был повсюду, теперь он уже, как страстный любовник, целовал стены домов. Мужчины и женщины в панике разбегались куда глаза глядят. Гвардейцы тщетно пытались задержать их. Девушек с одеждой в огне либо отбрасывали назад в костер, либо они сами падали на землю, превращаясь в живые факелы.
Вопли. Агония. Когда гвардейцы поняли, что единственный способ помочь девушкам избежать страшной участи — это разойтись и дать им дорогу, было уже слишком поздно. Некоторые пытались спасти несчастных, но пламя перекидывалось на них самих. Другие застыли, не в силах сдвинуться с места, глядя, как прямо перед ними умирают невинные люди. За криками и визгом слышались — вернее, угадывались — треск плоти, лопанье кожи, хруст костей. А Лайшам, который все это видел, знал, что никогда не забудет этот миг, так же как и миг своей смерти, даже если проживет еще целый век. Он оторвал от своей туники лоскут ткани и, подняв забрало, засунул его себе под шлем. После этого он ринулся в толпу.
Каждый шаг был как подвиг.
Он не знал точно, где находится, лишь чувствовал чудовищный жар и невыносимый запах. Он наугад схватил чью-то руку. Девушка с вьющимися рыжими волосами секунду тупо смотрела на него, а потом принялась кричать. Он заставил ее замолчать ударом в лицо и подхватил, когда она стала падать. Он как вещь взвалил ее себе на плечо, развернулся и пошел прочь.
Генералы Лайшама и азенаты, которые были в состоянии пошевелиться, ободренные его примером, стали делать то же самое. Стиснув зубы, прикрыв нос и рот носовыми платками, они углублялись в толпу, пытаясь спасти тех, кому еще была нужна помощь. Действия их выглядели смехотворными, ничтожными на фоне этого огненного людского моря, но они яростно продирались сквозь толпу, и несколько десятков девушек избежали смерти благодаря ним.
Спасенных складывали на обочине, и добровольцы, которых с каждой минутой становилось все больше и больше, оказывали им первую помощь. А вокруг были лишь обгоревшие тела, обуглившиеся конечности и потерявшие сознание девушки с красными от дыма глазами. Ад разверзся в центре Дат-Лахана.
* * *
Теперь уже не существовало соперничества, не было больше азенатов и варваров, история и прошлая вражда были забыты, сгорели в огромном костре — были лишь девушки, которых нужно было спасти. И все, кто видел Лайшама за работой, понимали, что он не мог отдать этот страшный приказ. Рискуя жизнью, он рвался в самое пекло. Хватая безжизненные юные тела, взваливая их себе на спину, иногда по два за раз, он отбирал их у пламени. И его генералы делали то же самое.
Но центр площади уже полностью выгорел. Сотни девушек нашли там свою смерть. Груды обгоревших тел. Огонь пожрал все. Ободренные примером варваром, азенаты выстроились в цепи, пытаясь потушить пожар, который угрожал перекинуться на соседние кварталы. Женщины хлопотали над спасенными, оборачивали их большими белыми простынями, смачивали им лицо. Мужчины шли в костер в надежде вытащить оттуда хоть пару бездыханных тел. Лица их были закрыты платками. Все молчали. Крики жертв превратились в бормотание, которое с каждым мгновеньем затихало. Казалось, это длится уже много часов, нет, много дней.
Время остановилось.
И вдруг послышались звуки трубы. Все подняли голову. На одной из улиц, ведших к Большой Эспланаде, показались всадники в доспехах и черных шлемах, с длинными мечами — личная гвардия Императора. Их было около сотни и они двигались прямо на Лайшама и его генералов.
Варвары еле успели занять позицию и выхватить оружие. Через мгновение на них обрушилась атака. Лайшам обнажил Возмездие и со всего размаху нанес удар одному из передних всадников, который тут же упал с лошади. Шай-Наю повезло меньше: еще не успев обнажить меч, он уже лежал на земле с арбалетной стрелой в груди. Окоон, Наэвен и Ирхам смогли выдержать первую атаку. Нескольких азенатов выбросили из седла и тут же разрубили на куски. Часть всадников попыталась бежать; но другие тут же снова зарядили арбалеты. Один из гвардейцев, в руках у которого был Императорский флаг, указал пальцем в их сторону.
— Сейчас уже поздно пытаться исправить зло, которое вы причинили! — крикнул он так громко, чтобы все его слышали. — Если вы так благодарите тех, кто открыл вам ворота, вы все умрете. Варварские псы!
Ни минуты не колеблясь, Лайшам и три его генерала бросились к костру. Над самым ухом у них просвистели стрелы. Вождь варваров споткнулся и чуть не упал, но тут же поднялся. С мечом в руке он исчез в гуще пламени.
Ирхам выпустил шпагу и покатился по земле. Ему в левую ногу вонзилась арбалетная стрела. Он вытащил ее и тут же тоже исчез в толпе. Несколько насмерть перепуганных девушек загородили ему дорогу. Он живо отодвинул их в сторону, и одна из предназначенных ему стрел попала в девушку. Она без единого звука рухнула на землю. Акшана же нигде не было видно.
Наэвен бежал вперед, перепрыгивая через горы трупов. Его гнал не страх, а опьянение — опьянение свободой, бегством через холмы в те блаженные времена, когда человек одним прыжком мог преодолеть каньон шириной в несколько десятков шагов. Три стрелы вонзились ему в спину. Одна попала в кость и отскочила. Но не две другие. Ишвен рухнул на землю и больше уже не поднимался.
Окоон схватил лежавший на земле меч и, держа его прямо перед собой, отступил. Звон стрел, ударяющихся о щит. Он хотел обернуться, но стрела вонзилась ему в руку, и он упал на спину. Далеко отбросив щит, он зигзагами побежал к центру площади. Жар был таким сильным, что у него все дрожало перед глазами, и он подумал, что еще чуть-чуть, и он ослепнет. Но он продолжал бежать. Увидевший его всадник бросился за ним.
Шай-Най умер так, как всегда мечтал. Вражеский клинок снес ему всю левую часть лица вместе с ухом, но он этого не почувствовал: боли уже не было. Гвардейцы в ужасе увидели, как он поднялся и с пустыми руками и странной улыбкой двинулся на них. Кровавая улыбка — еще несколько шагов. Ему в сердце вонзился десяток стрел, и он перестал дышать, даже не заметив этого.
* * *
— Где остальные? — спросил Лайшам, тряся Ирхама за руку.
Нога у акшана была в крови, а лицо все измазано липкой сажей. Варвар моргнул и помотал головой.
— Грязная свинья! — продолжил вождь варваров, переводя взгляд на дворец. — Какими же мы были наивными. Попались в ловушку, как дети.
Они были на другой стороне площади, в маленьком переулке, выходившем на более оживленную улицу. К Большой Эспланаде стекались тысячи обезумевших горожан с ведрами воды, одеялами и прочими полезными вещами, но на них, казалось уже никто не обращал внимания. Пожар удалось локализовать. Пламя продолжало бушевать, но начался дождь. Фонари отбрасывали на мостовую золотые блики. Удары грома. Ночь стала оранжевой.
— Пойду попытаюсь разыскать других, — сказал Лайшам. — А ты иди к нашим солдатам.
— Что ты собираешься делать?
Варвар поправил завязки на шлеме.
— Мы возьмем дворец штурмом. Я отыщу Императора и заставлю его встать перед жителями города на колени и признаться в своих преступлениях. После этого я убью его. И мы покинем Дат-Лахан.
— Ты серьезно?
Акшан тут же пожалел о своем вопросе.
— А как же сентаи?
— Это не наш мир, Ирхам. Мы уйдем по ту сторону гор.
— Что?
— Ты слышал. Мы покинем эти проклятые земли, друг мой. Мы не в силах победить сентаев. Их слишком много, и они слишком сильны. Их создали азенаты: так пусть захватчики исправят ошибки, которые совершили. Если сумеют.
Ирхам на минуту задумался, поглаживая бороду. Вдруг его лицо озарилось.
— Ты совершенно свихнулся, — радостно объявил он. — Никто еще никогда не переходил Вечные горы. Но я согласен с тобой: в этой части Архана нам больше делать нечего. Я пойду за тобой, Лайшам. Как всегда, — закончил он, кладя руку на рукоять меча.
Воины вышли из переулка и смешались с толпой взволнованных горожан, направлявшихся к Большой Эспланаде. Колокола монастыря пробили два. Азенатские всадники, видимо, давно уже уехали. Вождь варваров прошептал на ухо своему помощнику какие-то указания, и воины разделились: Ирхам направился в нижнюю часть города, а Лайшам — к дворцу.
Дождь, который теперь уже лил как из ведра, не сумел развеять ужасный запах. Сотни горожан с импровизированными масками на лицах складывали на телеги обгоревшие тела тех, кому не удалось спастись от огня. Семь, а может быть, и восемь тысяч девушек погибли за несколько десятков минут. Размокшие остатки необъятного гобелена: подвиги азенатов — почерневшие, рваные, обугленные — теперь валялись в лужах. Завтра, уже, может быть, через несколько часов здесь будут сентаи. «На этот раз Империи конец», — думал Лайшам, поднимаясь по ступеням дворца под непонимающими взглядами стражников.
«На этот раз Империи конец».
* * *
— Искупление! — что есть мочи кричал человек посреди площади. — Искупление! — кричал он, срывая рубашку, тряся разметавшимися волосами и бешено вращая глазами, — зло всегда жило в нас, и теперь настала пора встретиться с ним лицом к лицу!
Он бил себя в грудь, падал на колени посреди гор трупов, и никто, казалось, его не слушал, но слова его поднимались к самым высоким окнам императорского дворца, и Император Полоний, хихикая в темноте, подпевал им в такт.
— Искупление, искупление, — мурлыкал он, глядя, как его народ копошится на Большой Эспланаде, и слезы стекали у него по щекам.
Он еще что-то бормотал, когда дверь приемной, в которой он нашел убежище, отворилась, и внутрь проскользнула какая-то молчаливая, как смерть, тень. Будто что-то почувствовав, государь резко развернулся.
В зале было довольно темно. На голове у Полония по-прежнему красовался его венец, но тога его была распахнута и местами запятнана кровью; черные пятна на призрачном белом фоне. Он уже не напевал. На него, подняв палицу, медленно надвигался генерал Хассн. Император слабо улыбнулся.
— О, Раджак, милый, это вы, какой приятный сюрприз! Надеюсь, спектакль вам понравился. Все ведь прошло просто чудесно, не правда ли? Вы такой доблестный воин.
Хассн невозмутимо продолжал движение, а государь отступал в такт мелкими неловкими шажками, не переставая говорить.
— Вы знаете, а я еще помню день, когда вызвал вас, чтобы попросить принести мне, ну, в общем, вы помните. Сколько экю я вам обещал?
Вместо ответа Раджак Хассн обрушил на него свою палицу. Полоний хотел отступить, но места за ним уже не было, и он смог только отклонить голову в сторону. Ударом ему снесло пол-лица: зубы, глаз, хрящи. Император медленно сполз на землю, оставив на стене кровавый след. Он был еще жив. Генерал Хассн вновь занес палицу.
— Стой!
Голова его сделала полкруга.
В дверном проеме стоял человек с обнаженным торсом и окровавленными плечами. Его глаза горели изумрудным огнем. Его густые черные волосы были до сих пор влажными, а из затылка так и торчала стрела. Он двинулся на Хассна, выставив вперед шпагу, снятую с трупа азенатского солдата. Это был Наэвен, вождь ишвенов.
Раджак Хассн смотрел, как он приближается, с довольной улыбкой. Потом он полностью развернулся к нему.
— Я не знаю, кто ты, — сквозь зубы процедил Наэвен. — Но я убью тебя.
На самом деле, и он это знал, у ишвена было очень мало шансов победить в этом бою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37