Хотя воздух вроде бы становился со временем прохладнее.
Значит, корабль идет к северу, в океаны, еще не освободившиеся от зимнего льда. Неподалеку должны лежать тощие земли, где худосочные леса сменяются пустошами и далее чистой белизной, на которой уже ничего не растет. В обнаруженных журналах погибших арктических экспедиций нашли записи: грустные истории о плавании среди изрезанных льдин, о поспешной выгрузке на ледяные поля с затертых кораблей, раздавленных, как орешки в мельничных жерновах. Страшной ценой заплатили эти люди за горькую истину: ничего нет на дальнем севере, кроме вечной и беспощадной зимы. А во всех рассказах Тринисия представала теплой и зеленой! Неужели им всем тоже предстоит погибнуть, как тем несчастным исследователям, в попытке выполнить дурацкое поручение? У зимбурийцев была морская карта, на которой, как они считали, показано расположение легендарного острова, и вел их приказ бога-царя и собственное безрассудное рвение. Несомненно, что они будут рваться и дальше того предела, где сдавались другие мореплаватели, пока, наконец, их суда не попадут в ледяные челюсти и не будут поглощены темной глубиной.
Дамион встал, с трудом сохраняя равновесие. Тюремщики давно уже не связывали ему ноги и даже не заботились ставить охрану. Куда он денется? Сейчас ему можно было ходить по нижней палубе, если держаться подальше от матросов. Почти все они были рабами: тела их носили знаки жестокого обращения – шрамы от кнутов, перебитые носы, сросшиеся вкривь и вкось. Многие были в железных ошейниках, на запястьях и лодыжках – все еще гноящиеся раны от кандалов. Почти у всех виднелись синяки и ушибы недавнего происхождения, явно полученные во время работы на верхних палубах. Они были такими же пленниками, как Дамион и женщины. Если бы даже разрешалось с ними говорить, все равно их языка он не знал. Однажды он попытался отдать свой дневной паек размоченных сухарей одному матросу, потому что его тогда тошнило от морской болезни. Тут же на них обоих обрушился охранник с кожаным бичом, вопя что-то на своем языке и хлеща обоих по плечам и спинам. Дамион сбежал и в ужасе смотрел, как свалился матрос, пытаясь закрыться от ударов, раздирающих и без того рваные лохмотья. Лишь когда жертва потеряла сознание, охранник прекратил избиение. У Дамиона потом тоже долго болели незаживающие шрамы от кнута, мешая спать и усугубляя тошноту. Сначала он приписал поведение охранника чистой злости, и только потом до него дошло, что офицеры, очевидно, опасаются мятежа многократно превосходящих их численно рабов.
Он мрачно размышлял над судьбой женщин и своей, о которых мало что знал с тех пор, как корабль вышел в море. И еще он волновался за своих друзей в Маурайнии. Как им объяснили его внезапное исчезновение, и объяснили ли вообще? Может быть, патриарх объявил, что Дамион и остальные сбежали, сопротивляясь аресту? Ему еще надо было объяснить исчезновение своих «обращенных», и так, чтобы самому выйти сухим из воды. Одно ясно: Каитан Атариэль ни за что не поверил бы выдвинутым против друга обвинениям. Колдовство! Он почти слышал презрительный смех Каитана. Но Каитан, конечно, ничего не мог сделать, да и никто не смог бы. Аббат и приор наверняка в тюрьме, а людей Аны нашли и покарали. «Никто никогда не узнает, что сталось со мной и с женщинами, – подумал он. – Наверное, все думают, что мы погибли. И это в любой момент может стать правдой».
Он искал способа отвлечься от этих тяжелых мыслей. Мохарец Йомар тоже оказался на этом корабле, но Дамион редко его видел. Йомар всегда, когда можно было, держался особняком. Может, предрассудки зимбурийцев не позволяли им допускать его в свое общество или сам Йомар этого общества не искал. Пока зимбурийские солдаты и моряки коротали время за игрой в кости и драками, мохарец держался сам по себе, отхлебывая из фляжки, которую всегда таскал в кармане. Он нашел себе темный угол где-то за бочками, недалеко от конюшен, и там предавался этим запоям. За бочками было темно, воняло гнилой соломой и навозом, и туда мало кто совался.
Чувствуя, что уже сто лет не говорил ни с одной живой душой, Дамион рискнул как-то пробраться к мохарцу и шепотом начать разговор. Насчет содержимого фляжки у священника сомнений не было: несколько глотков снимали обычную сдержанность Йомара, и язык у него развязывался. Очевидно, он совершал время от времени набеги на бочки с ромом. Иногда в этом раскованном состоянии он забывал понижать голос и гудел своим глубоким баритоном, к тревоге священника, но зимбурийцы не обращали на него внимания – им явно были знакомы припадки Йомара.
Общаясь с ним во время приступов разговорчивости, Дамион смог сложить воедино кусочки его прошлого, как фрагменты старой мозаики. И полная картина не была особо приятной. Йомар, несколько раз отказавшись назвать свой возраст, наконец, открыл, что не знает его. Отец его был высокопоставленный зимбуриец, рискнувший вступить в незаконную связь с мохарской женщиной. Узнав об этой непозволительной связи, разгневанные служители Валдура ворвались в его дом, когда Йомар еще не родился, отца арестовали, а злополучную мать с ребенком во чреве сунули в трудовой лагерь. Дамион слыхал страшные рассказы об этих учреждениях, о царящих там нищете и жестокости.
– И как же ты оттуда выбрался?
Глаза Йомара затуманились воспоминаниями.
– Когда я подрос, меня послали с рабочим отрядом строить дорогу через пустыню по велению царя Зедекара. Днем пекло, ночи холодны, как… как сердце зимбурийца. – Он оглянулся, явно надеясь, что его подслушали, но ни одного зимбурийца не было достаточно близко или ни один не понимал по-маурийски. – У нас даже палаток не было. Спали вповалку на земле, группами, чтобы безопасней было, и разводили костер для защиты, если было из чего. Дикие звери подходили в темноте прямо к лагерю. Иногда лев или леопард кого-нибудь утаскивали. Тогда мы слышали ночью крик, а потом, бывало, видели кровь на песке.
Однажды на мой лагерь напал лев и схватил моего соседа. Я на него бросился – а при мне было только большая кирка.
Наверное, я просто рехнулся. Следующее, что я помню – это как лев лежит у моих ног, а в черепе у него торчит кирка.
– Ты убил льва киркой? – спросил Дамион. Причем сразу поверил: от лишенного украшений рассказа исходил дух правды. – Вот это храбрость!
– Глупость, – уточнил мохарец, мрачнея. Хлебнул из фляжки. – Зимбурийцы об этом прослышали, и не успел я оглянуться, как попал в город – на царскую арену. Меня прозвали Мулатом и заставили драться со львами и шурканскими саблезубыми тиграми. С гладиаторами тоже. Я был для них трудной задачей – против меня бросали все, что у них было, чтобы убить. И не могли. Мулат каждый раз побеждал, – свирепо улыбнулся Йомар.
Дамион тоже улыбнулся:
– Ага! Я сразу догадался, что ты не в полную силу сражался со мной там, в Маурайнии. А скажи, как тебе удалось уйти с арены?
– Один генерал меня купил. Решил, что использует мою силу с толком.
В деле он оказался во время восстания против царя Зедекара. Ему повезло драться с войсками этого ненавистного монарха, и дрался он так, что если бы не цвет кожи, после победы Халазара его ждал бы высокий пост. Но вместо того его стали посылать соглядатаем в чужие страны – сначала в Шуркану, потом на архипелаги и в Маурайнию. Эта роль была ему ненавистна, и взялся он за нее лишь в надежде как-нибудь сбежать в чужой стране. Но его, как особо ценного раба, стерегли неусыпно. На многих заданиях его напарником был тот самый Медалар Хирон, настоящее имя которого было Зефрон Шеззек.
– Гад он, – буркнул Йомар. – Гнилая душа. Говорят, его мать была маурийкой, которую похитили пираты и продали зимбурийскому дворянину. Полукровок в Зимбуре не жалуют, вот он и прорывается наверх зубами и когтями. Сумел убедить генералов Халазара, что может быть хорошим лазутчиком, поскольку не похож на зимбурийца. Они согласились, и с тех пор без работы его не оставляют.
– Зачем тогда его послали на север? Там для лазутчика наверняка нет работы.
Йомар пожал плечами:
– Не знаю. Но Шеззек любую работу исполняет чуть-чуть лучше, чем надо. А Халазар любит, чтобы самые опасные его слуги были подальше от дома, не в руках его возможных соперников. – Наступило недолгое молчание, потом Йомар снова глянул на Дамиона. – Я в том переулке, на Яне, знал, что ты в мусорной куче. Больше тебе деваться было некуда. И мог сказать об этом зимбурийцам.
Дамион удивленно посмотрел на него:
– Отчего же не сказал?
– Никогда не помогаю им больше, чем приходится. Когда генерал Мазур меня купил, он сказал, что каждый раз, когда я его ослушаюсь, он будет убивать одного мохарского раба, и если я попытаюсь сбежать – тоже. Эта угроза сдерживала меня годами, я ему поверил. Мой народ считает меня предателем. Если я проезжаю мимо трудового лагеря, мне плюют вслед, и ничего я не мог бы объяснить. Я нашел маленькие способы бросать вызов зимбурийцам, но способы эти должны быть тайными.
Дамион вдруг понял.
– Когда ты узнал, что Лорелин убьют, тебе пришлось выбирать одну из двух жизней.
Йомар как следует приложился к фляжке и ничего не ответил. Дамион с растущим гневом отметил, что зимбурийцам, похоже, забавно было, что Йомара считают предателем, когда он на самом деле спасает жизнь своим соплеменникам. Как это должно было быть больно и как вывихнуло разум этого человека за многие годы! Если бы только судьба позволила ему остаться в Маурайнии, а не обрекла на это безнадежное путешествие! Тревога Дамиона за себя отступила, отогнанная мучительной тенью того Йомара, каким тот мог бы быть.
В это время три женщины сидели взаперти в кормовой каюте без окон. Из мебели в ней были только две дощатых койки с грязными матрасами, еще один матрас валялся прямо на полу. С потолка на цепи свисала масляная лампа. За наклонными стенами слышался рев и удары волн, сквозь закрытую дверь долетали вопли зимбурийцев. Три раза в день дверь открывали и женщин выпускали на нижнюю палубу, где им давали тот же паек, что и матросам: корабельные сухари, размоченные в бадье, иногда соленую рыбу или жилистое сушеное мясо. Для питья в каюту ставили небольшое ведерко. Иногда его наполняли, но реже, чем хотелось бы, и часто жажда сводила с ума.
Им дали и одежду – грубые балахоны, которые у зимбурийцев носили мужчины, потому что у двоих женщин были только те платья, в которых их схватили. Уже не особо чистые. Лорелин поделилась с подругами по плену содержимым своего узла, который ей оставили. Иногда давали для умывания ведро морской воды.
Не слишком помогало и то, что истории Лорелин и Аны звучали фантастически, вроде как из волшебной сказки. Разговоры Лорелин о том, что она слышит чьи-то голоса, были совершенно невероятны, а стоическое спокойствие Аны выводило из себя еще больше. Дело в том, что старуха утверждала, будто обладает похожими способностями.
– Я вижу все, что мне надо видеть, – объясняла она, показывая на затянутые пленкой глаза. – Свет и темноту. А остальное вполне могу воспринимать внутренним зрением.
Иногда Эйлии казалось, что она заперта в сумасшедшем доме, а иногда – что она сама сходит с ума.
– Меня… похитили, – произнесла она вслух, будто стараясь убедить себя, что это все на самом деле. Настолько это было похоже на ее собственные истории или грезы наяву, что даже сейчас казалось ненастоящим. – Меня схватили, потому что решили, будто я колдунья…
Эйлия осеклась и подтянула ноги, убирая их от проскочившей по полу крысы.
Ана повернулась к ней с добрым лицом.
– Я знаю, что вам это все очень тяжело, – сказала она, обращаясь к обеим девушкам. – И для бедного Дамиона тоже. Мне действительно жаль, что так вышло. Но что до меня – мне не на что жаловаться. Я хотела поехать на север и не могла найти ни одного капитана, который согласился бы туда плыть. Теперь я еду именно туда, куда хотела, – это положительно воля провидения.
Она отломила кусок корабельного сухаря и протянула крысе, которая взяла его у старухи из пальцев, как ручная, и быстро скрылась.
– Ана! – возмутилась Эйлия.
– Условия, конечно, не те, о которых я мечтала бы, это так, – добавила старуха, – но опять же не мне жаловаться, поскольку проезд бесплатный…
– Но Ана, ты же пленница! Мы все пленницы! – почти завопила Эйлия.
– На некоторое время. Мы покинем общество наших неприятных хозяев, когда прибудем на место.
Эйлия впала в безнадежное молчание. Интересно, что расскажет патриарх ее родным? Они ни за что не поверят, что она участвовала в колдовстве! Но если и не поверят, что они смогут сделать? Они же даже не знают, куда везут ее зимбурийцы.
Эйлия поерзала, устраиваясь поудобнее. Ноги затекли. Она попыталась встать, но качка корабля сбила ее с ног, и она легла снова, застонав. «Уйдите, не будьте настоящими!» – приказала она деревянным стенам, но они упрямо продолжали существовать.
– Ничего этого нет. Все это мне только снится.
– Эйлия, уже много дней прошло, недели. Не можешь же ты столько спать, – с беспощадной логикой указала Лорелин.
– Значит, у меня лихорадка, и это бред, – с надеждой предположила Эйлия. – На самом деле я не здесь, а на больничной кровати в бреду… ой! – завопила она, когда Лорелин ущипнула ее за руку. – Зачем ты?
– Больно?
– Конечно, больно!
– Ну, значит, тебе не снится. – Лорелин отвернулась к Ане. – Так ты считаешь, что тебе было предназначено оказаться на этом корабле? Ладно, а мы? Зачем здесь я, и какое это все ко мне имеет отношение? Ты бы рассказала мне, что все это значит.
– Да, полагаю, мне следует так поступить. Я не хотела тебя пугать, но определенно настало время тебе узнать. Ты в центре всех этих событий, – сказала Ана. – В некотором смысле мы все здесь из-за тебя. Этот человек, Йомар, получил от обоих своих хозяев приказ тебя найти, Дамион пытался спасти тебя от Мандрагора, Эйлия пришла искать тебя в развалины, чтобы утешить. И я тоже пошла искать тебя, когда узнала, что ты исчезла. Несмотря на записку, которую ты оставила, я подумала, что Мандрагор вполне может иметь отношение к этому событию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58