Сотни полторы, или хрен его знает: эти недоноски из Росомах со своего острова не очень-то любят высовываться…
— Где ходят разъезды? Как часто меняются караулы? Какие слова для прохода?
Не знаю! Как ему, колдуну, сказать, что не знаю — ведь не поверит, отдаст человеку, а тот натянет на кол…
Финрод вздохнул.
— Все. Больше с ним нечего делать.
Ни Берен, ни орк не уловили его движения. Орк дернулся и затих, оскалив зубы.
Финрод вытащил у него из-под челюсти длинный и тонкий нож, несколько раз вонзил в землю, счищая кровь. Берен облизнул разом пересохшие губы.
— Ты мог бы и не делать этого… сам, — сказал он.
— Да, — Финрод сунул нож в голенище. — Приказать тебе и не пачкать чистых до сих пор рук… Оставим этот разговор. Раздень труп и брось его в овраг.
Берен принялся расшнуровывать куртку орка. Поймал на себе пристальный взгляд Нэндила, срезающего тесьму со своей рубахи.
— Я не собирался его пытать, — сказал он. — Правда.
— Я знаю, — ответил бард.
— Если мне нужно было что-то знать, я выбивал это очень быстро. Не грозил долгими мучениями.
— Почему ты оправдываешься?
Берен вскочил, хлопнул о землю скомканной курткой.
— Я не орк!
— Знаю.
Берен снова встал на колени возле тела и принялся стаскивать с него сапоги.
— Он дерьмо, — сказал горец сквозь зубы. — Он тридцать раз заслужил смерть. Но почему я чувствую себя так, словно…
— Словно истязал калеку? — подсказал Нэндил.
Берен на миг задумался, а потом сказал:
— Да… — и тверже: — Да.
— Он и был калекой, — пояснил Нэндил. — Все они страшно искалечены. Ты заметил: у него нет avanire. Обратная сторона: он не может «слышать». Только «говорить».
— И что?
Лицо барда слегка напряглось, и эхо внутренней боли донеслось до Берена.
— Они ведут свой род от искалеченных Мелькором эльфов. В их крови живет память о том, что они «слышали». И имели второе зрение. Они хотят «слышать» — но их искалеченные samar не улавливают слов. Только крик. Поэтому свою тоску по чужому голосу они утоляют мучительством. Только на пределе страданий живое и разумное существо становится им слышно. Они терзают других, потому что иначе терзаются сами.
— Это им не оправдание, — отрезал Берен.
— Да, — согласился Нэндил. — Но если мы уподобимся им хоть на миг — наша вина будет стократ тяжелее их вины.
— Ты хочешь сказать, что их нужно убивать хотя бы из милосердия?
— Это лучше, чем убивать из ненависти…
Он помолчал и добавил:
— По законам государя Финголфина, тот, кто заражен скверной и не желает исцеляться — повинен смерти.
— А вы еще удивляетесь, что иные люди боятся вас едва ли не больше, чем их, — проворчал Берен.
Вдвоем они взяли мертвеца за руки и за ноги, оттащили к оврагу и зашвырнули в темноту.
Потом вернулись к костру.
— Итак, в последний раз подумаем, — сказал Финрод, когда все сели в круг, кроме двух часовых (но слушали и они). — Никто не хочет оспорить моего решения?
— Не о чем говорить, — тряхнул головой Эллуин. — Как ни противно влезать в их шкуры — а лучшего способа пройти Тесниной я не придумал бы.
— И отпадают трудности с переправой. Мы просто перейдем по Ангродовым Гатям, — вставил Лауральдо.
— Что ж, — Финрод вынул из волос заколку и бросил ее на расстеленный у костра плащ. — Начинаем.
Эльфы и Берен не оставляли на себе ничего такого, что не могло быть захвачено в бою или снято с убитого. Орки-кочевники были меньше ростом, их обувь эльфам не подходила — пришлось измять, перепачкать и искалечить свои сапоги. С нижних рубашек (надевать орочьи все-таки было выше сил) срезали тесьму и вышивку. Штаны (трое орков были такими мелкими, что их штаны не подошли даже Айменелу) топтали ногами в пыли, и после надевали, отрезав тесьму и застежки. Какое-то время колебались: брать или не брать с собой эльфийский припас…
— У меня есть еще лембас, — сказал Нэндил. — Всего три штуки, но…
Он протянул эльфийские лепешки королю.
— Да, — сказал Финрод. — Там они нам не пригодятся.
Каждую из лепешек он разломил ровно пополам и еще пополам. Двенадцать четвертинок легли в протянутые ладони, но есть никто не торопился. Все повернулись к Западу, скрытому полночной тьмой.
— Пусть мужество не покинет нас, — тихо сказал Финрод. — И надежда наша исполнится.
— И мы узнаем прощение, — промолвил Лауральдо.
— И судьба обернется милостью, — добавил Нэндил.
— И мы снова встретимся с теми, кто нас ждет, — Кальмегил укрывал лембас ладонью так заботливо, словно кусочек хлеба был живым существом.
— И останемся верны, — опустил ресницы Менельдур.
— Даже когда… если все будет совсем плохо, — голос Айменела слегка дрогнул, как показалось Берену.
— Будем помнить наши песни, — прошептал Вилварин.
— И наши клятвы, — сурово сказал Лоссар.
— И будем тверды на своем пути — во имя всего, что нам дорого, — вскинул голову Эллуин.
— И сохраним в сердце любовь, — в свете костра волосы Аэглоса отливали алым.
— И постигнем самую последнюю из истин, — выдохнул в темноту Эдрахил.
— И она сделает нас свободными, — закончил Берен.
У лембас был вкус земляники с молоком и медом…
Закончив переодевание, Финрод, нелепый в куртке и плаще орочьего вожака, распустил волосы, зачерпнул немного черного жира и провел рукой по голове, превращая свои волосы, красота которых дала ему имя, в нечто, приличествующее орку: черные, грязные лохмы-сосульки, заплетенные тремя неопрятными косами… Берен тихо ахнул: такое поругание красоты было трудно оправдать даже словами «так надо». То же проделали над собой другие, кому это требовалось: Лауральдо, Аэглос, Айменел, Вилварин, Кальмегил и Менельдур…
Лоссар ничего не сделал с волосами — они и так были как смоль; но он вычернил себе лицо, шею, грудь и руки соком ореха. Его примеру последовали Финрод, Вилварин и Лауральдо.
И все же — эльфы не походили на орков. Они походили на эльфов — хоть и грязных, одетых в вонючее отрепье, с кое-как искромсанными волосами — но все-таки эльфов.
Свои вещи, украшения, оружие они сложили в яме, вырытой под корнями вяза.
— В круг, — велел Финрод.
Еще не понимая толком, в чем дело, Берен встал в круг между Нэндилом и Эллуином. Они положили руки ему на плечи, он — на плечи им. Его пальцы встретились с пальцами стоявших дальше — Кальмегила и Аэглоса. Сплетенные руки образовали плотное кольцо, соединив двенадцать воедино…
И тогда Финрод бросил что-то в огонь, присоединился к кругу и запел.
Он пел на человеческом языке, как тогда, над чашей — но эта песнь была быстрой, дикой, и Берен не запомнил из нее почти ни слова — только резкий, скорый ритм, который они выбивали ногами в пыли, кружа над костром страшный хоровод. Из костра пахло паленым волосом — и чем-то сладким, источающим едкий белесый дым. В кольцах этого дыма лица друзей дрожали и изменялись — а может, у Берена просто слезилось в глазах? Глотку резало, голос сделался низким и хриплым. Плечи налились неведомой прежде тяжестью — его словно пригнуло к земле, и одновременно он ощущал силу; силу и восторг. По жилам мчался ледяной огонь, мышцы напряглись так, что казалось — вот-вот треснут кости. Пальцы, лежащие на его плечах, затвердели и впились в его плоть, и он сам сжал чьи-то плечи до хруста в суставах кисти. Причинял ли боль он, причиняли боль ему — было все равно. Жирная, желтая луна текла сквозь голые ветки и хохотала над танцующими. Хохот… Резкий, страшный хохот примешался к песне — еще, еще… Берен вдруг понял, что хохочет, улюлюкает и воет сам, запрокинув лицо к луне, как… как…
Как орк!
Финрод крикнул, костер вспыхнул и погас — и Берен сумел наконец расцепить руки. Ноги не удержали его — он упал на колени. Рядом, точно так же тяжело, опустился на бревно Эллуин. Кто-то в темноте глухо стонал, словно его тошнило — Берен узнал голос Айменела.
Горсть свежего хвороста в угли — и языки пламени осветили орочью морду. Раскосые глаза горели недобрым огнем из-под нависших бровей, зубы скалились в усмешке, вывороченные ноздри раздувались… Но что-то в очертаниях лица оставалось прежним, что-то позволило Берену узнать…
— Вил… Вилварин?
Эльф улыбнулся… Орк оскалился…
— Я… тоже? — Берен тронул свое лицо. На ощупь оно было прежним: узкие губы, длинноватый прямой нос с небольшой горбинкой — сломал в детстве…
— Ты тоже, — сказал Вилварин.
Пламя разгорелось ярче, и теперь Берен видел всех. У костра сидела орочья шайка. Слишком тихая для обычной орочьей шайки — ни перебранок, ни понуканий — но все же орки орками. Пятеро уруг-ай: Берен, Финрод… Нет, Унгал и Харраф, Михур и Сарнах, Дугуш… И семеро кочевников, более мелких и легких: Нэхмар, Вадра, Риш, Лашан, Ивур, Мейдра и Вох.
Песнь Финрода, творящая чары личин, впечаталась в разум особым образом: им легко и привычно было думать о себе как об орках…
— А теперь спать, — голос Финрода тоже сделался низким и хриплым.
— Не так, — поправил его Берен. — Спать, лошачьи дети!

* * *
Они шли беспрепятственно почти весь следующий день. Дважды им встретились орочьи разъезды с волками — и, обменявшись знаками приветствия, пропускали без слова. Но на третий раз более многочисленный отряд — тридцатка, «ранк», как это называли орки Болдога — задержал их.
— Сука удача, — проворчал Берен себе под нос.
— Кочевнички! — осклабился ранкар (48). — И куда ж это вы идете, э? Домой, к своим вонючим бабам задницы уносите? А кто вам позволил, э?
— А ты что за хрен с горы, что мы тебе должны отвечать? — рыкнул в ответ Финрод. Берен даже удивился — откуда такая сноровка в беседах с орками?
— А я такой хрен с горы, что могу твою задницу пополам порвать, и ничего мне за это не будет! Я — Тэврах, ранкар Волчьей Стражи, и если ты зенки еще не залил, то вот этот знак должен бы узнать!
— А ну, погляди тогда на эти знаки, — Берен ткнул пальцем в свой нагрудный значок, потом — в значок Финрода. — Мы — не кочевники, мы с Севера, а этих недотеп прихватили по дороге, чтобы веселее идти было. Нас ждут с докладом, а ты на дороге стоишь! Отвали, пока не получил.
Орки Саурона зашумели, но командир поднял руку.
— С докладом, говоришь, э? Ты что же, не знаешь, что все, кто здесь идут, обязаны Повелителю Воинов докладываться в первую голову?
— Время дорого, — Берен посопел. Это и в самом деле был просчет.
— А что ж мы вас раньше тут не видели, а, разведчики? — спросил десятник.
— А мы через Анах шли, дурья твоя башка. Мы бы и вернулись туда, ежели бы нас в Димбаре не поприжали. Лично Вождь Болдог нас послал, а ты тут из себя большую шишку строишь…
— Ну и славненько, — Тэврах гоготнул. — И пойдете с нами. Потому как ваш Болдог должон не сегодня-завтра здесь быть. Так что вперед, кочевнички-разведчики, и с песней!
— Да пошел ты знаешь куда! — взвился Финрод, но тридцать луков, наставленных на их отряд, по два на каждого, а на кого — и по три, заставили его поникнуть. — Ладно, ладно…
— Вот это мы попали, — прошептал Нэндил.
— Отбрешемся, — сквозь зубы ответил Берен, не особенно на это рассчитывая.
Глава 10. Саурон
К Тол-и-Нгаурхот прибыли вечером, бежали весь оставшийся день без остановки. Берен отчаянно искал возможности побега — их не было. Ранк Тэвраха почти сразу же соединился с другим ранком, сменявшимся после недельного патрулирования, и теперь за дюжиной задержанных присматривали почти шестьдесят пар глаз. Присмотр был плотным: орки и вообще-то не любили друг друга, так теперь это накладывалось и на распри между племенами, и на тщательно подогреваемое Сауроном соперничество разных частей его армии. Волчьи Отряды не любили Стражу Росомах, полагая тех бездельниками и трусами, Росомахи презирали Волчьи Отряды, недоумков, которым нельзя было поручить почетную и ответственную охрану Аст-Алхор, так что годны эти дураки лишь по лесам за мятежниками бегать… Одним словом, пограничники Росомах не могли упустить возможности поунижать разведчиков Волчьего Отряда, а уж издеваться на таким быдлом, как кочевники, им и сам Моргот велел.
У подвесного моста на Остров Тэврах и Урвег, командир второго ранка, долго препирались с тамошней стражей — не столько по делу, сколько потому что командиру охраны моста тоже охота было показать себя важной особой.
Берен от всей души надеялся, что их сейчас бросят до утра в какую-нибудь яму, где можно будет лечь и ненадолго забыться сном, после чего на свежую голову состряпать подходящую сказку. Рауга с два: полчаса во внутреннем дворе тюрьмы Тэврах ругался с местной охраной, требуя «самого главного» для доклада.
— Кого тебе еще главного? Повелителя Гортхауэра, что ли? — отбивался тюремный сотник. Но потом сдался — как видно, и в самом деле мог сам принять задержанных. Появился высокий, одетый в черное человек, который выслушал Тэвраха и увел его с собой. Через десять минут они вернулись, и орков-пограничников по кивку человека сменила тюремная охрана — только ранкар их сопровождал.
Их вели по коридорам куда-то вверх, и Берен скосил глаза на Финрода: узнает ли тот свой собственный замок? Лицо эльфа — точнее, морда орка — было непроницаемо.
Светловолосый человек в черном с серебром сидел в простом высоком кресле у камина — кроме него и охраны в зале, куда их привели, никого не было. На нагрудном знаке человека были выбиты корона и три молнии — корна-таэро (49) войск Моргота.
— Кто такие? — спросил человек.
— Харраф меня зовут, — ответил Фелагунд на той грубой смеси синдарина с талиска, что была в ходу между людьми, — а это брат мой по отцу, Унгал. Мы из Волчьего Отряда, господин, посланы с разведкой в Бретиль и к границам Нарогаста луну тому назад. Было нас полтора десятка, да все погибли.
— А остальные?
— Кочевники, сволочь. Их в Димбаре пощипали, так они прибились к нам.
Человек кивнул — видимо, потери и похождения кочевников его не волновали. Сколько их ушло и сколько вернулось — всем было безразлично: становища в Лотланне исправно возмещали урон, а большого толку от них не ждали — главное было удерживать границу в постоянном страхе.
— Отчего без доклада? — на сей раз человек обратился к Берену. — Почему обходили заставы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171