В поте моего лица, разумеется. Босниец из пещеры отвечал длинными очередями, но, похоже, вслепую, наугад, высунув автомат из амбразуры, то бишь из пролома в стене. Но огонь был настолько интенсивный, что не нарвался я на пулю только чудом. Я ведь и не думал прятаться…
Вспышкой все и кончилось. Гора вдруг подпрыгнула. Ослепительные языки пламени вырвались наружу из ее нутра. Вот тогда и сшиб меня чудовищный огненный поезд, мчавшийся от станции Гора Трех Скелетов – прямиком на тот свет…
Очнулся я от знакомых звуков: кого-то рядом со мной буквально выворачивало наружу. Никогда не думал, что я до такой степени тошнотворный. В голове у меня гудело, в глазах все плыло и подергивалось. Каждая конечность, отрезанная колесами дьявольского локомотива, ощущалась по отдельности. Две руки возникли вдруг непонятно откуда. В одной была фляга, вторая заботливо поправила повязку на моей голове.
– Пей, – сказало нечто смутное, коричнево-красное, понемногу ставшее лицом начальника участка в Црвеной Драге. – Ну, как ты себя чувствуешь?
Чуть позднее я услышал, как, давясь и захлебываясь, пила Йованка. Как она отвечала Недичу почему-то голосом Дороты Ковалек:
– Ничего-ничего, мне уже лучше.
А потом лицо Йованки приблизилось к моему, бледное, смертельно усталое, но такое… родное.
– Кости у тебя вроде бы целы, – сказала Йованка по-польски. – Ничего не болит?
– Все болит, – ответил я, пытаясь поднять голову.
Вокруг шумел лес. Или в голове у меня гудело? Насколько я понял, мы находились на террасе, где нас обстреляли из миномета. У самого ее края. Внизу была пропасть, шелестевшая ночной листвой.
– Вот туда моя голова должна была улететь, – задумчиво поведал сержант Недич. – Предупреждать надо, когда взрывать собираетесь, господа хорошие…
«Господи, – ужаснулся я, – да ведь она же была ближе всех…»
– А ты, ты как?
– Все в порядке, – слабо улыбнулась Йованка. – Меня кинуло на развалины, на стену. Пустяки, пара синяков… Я ведь стреляла лежа, не как некоторые.
– Йезус, ты же могла…
– Могла, – усмехнулась она, – могла и сделала это. Все, проехали!.. Да и не было у нас другого выхода.
Оттуда, где мы находились, был виден участок скалы с пещерами. Только вся вершина, весь каменный пик, освещенный лучами уже севшего за горизонт солнца, выглядел теперь совсем иначе. Йованка помогла мне встать, я сделал несколько неуверенных шагов и встряхнул головой, не веря глазам. Несколько рюкзаков с динамитом совершенно изменили облик чертовой горы. Вся восточная часть вершины вместе с пещерами обрушилась, завалив подножие скалы тысячами тонн камня. Того Печинаца, который был прежде, не стало.
Я присвистнул:
– Что же выходит? Они добились своего: пещера взорвана… Правда, Султану доложить об этом некому.
Мило подошел ближе. В его руке был тот же, переходивший у нас от одного к другому, длинноствольный «макмиллан» без оптики. Передернув затвор, сержант дослал в патронник патрон величиной с небольшой снаряд.
– Ты ошибаешься, капитан. Один из мусульман уцелел. Тот блондин. И правильно сделал: сержанту Недичу есть на кого поохотиться…
Йованка вздрогнула. Лицо у нее посерело, ноги вдруг подогнулись. Я едва успел подхватить ее под руки, а когда поднял голову, увидел перед собой черное дуло калибра 12,7 мм. Сержант Недич, один глаз которого прикрывал мой набрякший кровью платок, целился в меня.
– Спокойно! – Мне доводилось видеть грозного Недича, но еще никогда его голос не был таким ледяным. – И не надо делать глупостей. Это я тебе говорю, сапер.
– Ты что, ошалел?
В ответ прозвучал спокойный голос полицейского:
– Хотел бы я ошибиться, но, увы… Попрошу не делать резких движений. Стрелять буду без предупреждения.
Йованка опустилась на колени. Голова бессильно свисла на грудь. Рана на затылке была почти не видна. Ее скрывали густые черные волосы, припорошенные пылью.
– Что с тобой, Мило?
– Возьми у нее револьвер и медленно положи его на землю. Потом можете сесть. Мы будем говорить… И автомат оттолкни ногой в сторону. Я знаю, что патронов нет, но он тяжелый, им запросто можно проломить голову… А ты, красавица, держи себя в руках, постарайся не терять сознания, разговор будет серьезный. – Голос сержанта и ствол его винтовки поднялись одновременно.
Я готов был убить его. Возможности у меня не было, а потому пришлось подчиниться. Мы с Йованкой сели на землю. Левой рукой я придерживал ее за талию. Мило сунул руку в карман куртки и небрежно бросил нам кусочек картона.
Я уже видел половину этой фотографии в тюремной камере. Парень в мундире на этот раз показался мне постарше, но это был не более чем эффект контраста: девушка, которую он обнимал за плечо, совсем недавно перестала быть девочкой. Была она еще по-детски угловатой, с бантиками в косичках. И тем ни менее я сразу узнал ее.
Недич уже держал винтовку обеими руками.
– Сараево, восемьдесят четвертый год, – сухо сообщил он. – Я нашел подхорунжего, который учился там с этим субчиком. Фамилии он не запомнил, а вот лицо… Такие голубоглазые викинги у нас нечасто встречаются.
Я осторожно покосился на сидевшую со мной рядом Йованку. Да, это была она. И если в восемьдесят четвертом ей было около пятнадцати, значит, выглядела она много моложе своих лет. Вот и сейчас, когда она с детской беспомощностью заплакала, закрыв лицо руками, я увидел вдруг Йованку-подростка, голенастую соплюху, тесно прижавшуюся к брату… Да-да, именно к брату, несмотря на столь разительное несоответствие в цвете волос. Стоило убрать волосы, и сходство не вызывало бы сомнений.
– Что, начинается момент истины, кто-то что-то припоминает? – безжалостно ухмыльнулся сержант Недич. – Или помнили мы всегда, а сейчас вот не удалось скрыть, нервишки нас подвели?
– Откуда у тебя этот снимок? – хмуро спросил я.
– Когда я нашел Младена, он был еще теплый. Война кончилась, рыцари ислама могли себе позволить вести себя по-рыцарски. Один такой сарацин спустился с горы и накрыл истекающего кровью раненого своей шинелью. Как благородно, господа присяжные! Сначала выстрелил в безоружного, а потом не поленился спуститься на шоссе и снял с себя суконную шинель… Эта фотография была в кармане шинели. В той шинели больше ничего не было, ни-че-го, только проклятая фотография! Интересный факт, не правда ли?
– Я не помню этого солдата, – простонала Йованка, лицо которой было багровым от зарева пожарища: аппаратная все еще горела.
– Я думаю, это ты была с ним тогда, – стараясь сдерживаться, заявил Мило. – Никогда не верил россказням Костаса про землянку на двоих, но сейчас… Я видел тебя в деле. Ты отважная. Ты идеальная подельница для такого типа, как Резник. И оружие для тебя не в новинку. У тебя был хороший учитель. Вот так я думаю, господа хорошие!.. А я не мог понять, как же это: взял и накрыл Младена своей шинелью… Кто? Резник?! Этот выродок, убийца этот?!. А потом вспомнил: уже перемирие объявили, уже мы, сербы, знали, что война проиграна, и тут приходит ко мне Младен и первый раз в жизни просит дать ему винтовку. «Брат, – говорит, – дай хоть попробую, что это такое – выстрелить в человека». Ну я прогнал его, конечно, только сейчас думаю, что и у муслимов могли быть такие, как он, все на свете проспавшие в обнимку с бабой. Те, кто повоевал, хотя бы в глазах детей выглядят героями. А эти…
– Слушай, ты соображаешь, что говоришь? – Я мотнул тяжелой головой. – Ты и вправду думаешь, что Йованка пошла с кем-то на Главу, чтобы пострелять напоследок?
Недич, попытавшись усмехнуться, болезненно скривился. Кровавый глаз циклопа с прищуром воззрился на меня.
– Что, глупости сержант говорит? Но ведь в ее же пользу. Когда стреляют, спасая свою честь, – одно, а когда из любопытства, чтобы только понять, какая смерть на вкус, – это совсем, совсем другое…
– Господи, о чем ты?…
– Да о том, что не стреляют в человека, чтобы потом пойти и накрыть убитого своей новенькой шинелью. Так поступить мог только совершеннейший дилетант: выстрелил, а потом подошел, увидел, что наделал, и ужаснулся. Есть еще одно объяснение. Каждый говнюк хочет поиграть в благородного рыцаря, в особенности когда рядом с ним женщина…
Я старался говорить как можно спокойней:
– То есть ты считаешь, что Йованка была с этим парнем на Главе и что стрелял он, в каком-то смысле, из-за нее? Так, может, это она сама, собственноручно так сказать?… Вот только доказательства, где они у тебя?
Недич стоял так близко, что хватило одного небрежного движения: конец ствола винтовки коснулся фотографии, которую держала в руке Йованка. Она уже почти отошла от обморока и сидела, морща лоб и мучительно, сквозь полумрак, вглядываясь в снимок. Руки с ее пояса я не убирал.
– Фотка была во внутреннем кармане, – сказал Недич. – Можно сказать, на сердце.
– Я не помню его, – покачала головой Йованка. Сержант неожиданно для меня вспылил:
– Дурочку разыгрываешь, издеваешься?
Я почувствовал, как Йованка вздрогнула, глаза у нее снова помутились.
На этот раз не выдержал и я:
– Ну хватит! Ты что, не видишь? У нее же сотрясение мозга!..
Я обнял Йованку, чем окончательно обезоружил себя: теперь уже обе мои руки были заняты. Но сержант, похоже, и не заметил этого. Он опер ствол винтовки о бедро моей подопечной и взял у нее фотографию.
– Я сто тысяч раз разглядывал ее. Я помню подлую морду лучше, чем лицо собственного брата!
– Слушай, успокойся, она же ранена. Ну не сейчас же…
– Не сейчас?! А когда?… – Он бросил мне фотографию. – На, любуйся! Тут тебе папа с мамой, а еще есть снимочек дочки… Ты видел его, капитан?
– Дочки?… О чем ты?!
– О той очаровательной золотоволосой панночке, фотокарточку которой мамуля носит с собой. Если ты не видел ее, скажу тебе так, Малкош: она просто копия папочки.
Недич плюнул на снимок, упавший на траву.
И я подумал, что снимок, которого я действительно не видел, Йованка бережет куда лучше, чем свои деньги. Судя по всему, он не пропал, когда нас обокрали в Добое. И это наводило на размышления.
– А тебя не удивляло, – продолжал сержант, – что она не искала своих родственников? Это делают все кому не лень, Красный Крест и Красный Полумесяц завалены заявлениями, снимками… И за розыски денег платить не надо. А она почему-то не воспользовалась этим каналом.
– Ты все сказал?
– Нет, не все! – скрипнул зубами полицейский. – Точнее сказать, было все, что я знал о ней до того, как вы пошли на Печинац. Знал, но кое в чем просто не был уверен. А когда увидел, как она стреляет от живота, как лезет черт знает куда, а потом ползет на корточках, обдирая колени и локти… Но и тогда еще полной уверенности у меня не было. А вот когда она нырнула в этот сифон…
– Ты же сам сказал, что она отважная…
– Это не отвага, что-то другое, черт бы меня побрал! Она знала, что ищет. И знала, что не утонет. А ведь это Печинац. Не зря же его называют Чертовой горой. Тут столько людей пропало неизвестно как. Заметь, не подорвалось на минах, а именно пропало. Был человек, и нет человека… А она, проше пана: нырнула, а потом вынырнула как ни в чем не бывало! Ну не чудеса ли?…
– И что ты хочешь сделать? – тихо спросил я. – Убить ее, мерзавку, за это?
Сержант Недич был не из тех, кто за словом в карман не лезет. Прежде чем он переварил мой вопрос, я успел ощупать затылок Йованки. Под густыми волосами была большая ссадина и сочилась кровью.
– Она убила моего брата, – пробормотал серб.
– И все? И этого тебе достаточно для приговора, сержант?
– А ты хочешь направить меня в суд, в боснийский суд или, еще лучше, в мусульманский, холера тебе в бок?! Спасибо тебе, капитан!
– Не за что. Только так уж, к сожалению, устроено: после войны судят победители, судят сильные, и никакого отношения к справедливости такие суды не имеют. Ты хочешь судить по праву сильного?
– А ты что хочешь? – Недич несколько сбавил в тоне.
– Я хочу, чтоб ты хотя бы выслушал…
– Ее?!
– Другую сторону, проше пана.
Сержант Недич криво усмехнулся:
– Ну, это я, пожалуй, могу для вас сделать…
– А еще лучше бы тебе сделать носилки. Ее нужно отнести в госпиталь, и поскорей.
– Ты что, плохо понимаешь по-русски? – В голосе Недича опять зазвучали металлические нотки. – Ты вдумайся: война уже кончилась, а они забавы ради убивают моего единственного брата.
– И ты должен отомстить… Я понимаю, я все понимаю. А что если ты ошибешься, отомстишь тому, кто не убивал?
Недич иронически хмыкнул:
– Ну говори, говори, я слушаю тебя.
– А откуда ты знаешь в таком случае, что стрелял и прикрывал шинелью один и тот же человек? А если на перевале в тот день был еще какой-нибудь идиот?
– Идиот?!
– Ну умник, если тебе так хочется. Я военный, я знаю, как заканчиваются войны. Проходят дни, недели, прежде чем все узнают о перемирии. А некоторые так и не узнают, продолжают воевать годами, как японцы на островах. Откуда ты знаешь, что на Печинаце закончили воевать в тот день?
– Знаю, – рыкнул сержант, – знаю, курва мать, потому что сам сообщил им об этом. Первый и последний раз в жизни послал к врагу человека с белым флагом. Позаботился, курва, как бы чего не вышло. – Недич тяжело дышал. Не воздух, а бешенство со свистом выдыхал его рот. Через полминуты он сумел взять себя в руки. – Мой парламентарий только зря натерпелся страху, – совсем другим тоном продолжил сержант после паузы. – У Султана был радиопередатчик, о мире он узнал дня на два раньше меня. Они уже вовсю праздновали, все поголовно, даже часовые. До того, как Младен пошел на ту сторону, к бабке, человек шесть мусульман спустились с Печинаца. Они пошли по домам через наши посты. Сербы стояли с оружием и не стреляли в них…
– Младен шел к своей бабушке?
– Она вырастила нас, – сказал сержант. – Мальчишка! Он, видите ли, обещал навестить ее, когда война закончится. – В глазах у серба метались багряные отсветы пожара. – Она была старая, болела… Ее даже мусульмане не трогали, хотя знали, что это бабка Мило Недича.
Он замолчал. Замер и я, когда на мое запястье капнула красная теплая капля. Рана на затылке Йованки кровоточила.
– Ты прав, – тихо сказал я, – стрелять в человека – дикость…
– Это убийство, – хмуро уточнил сержант Недич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44