Мне деньги нужны, слышишь?! – (Я едва удержал за локоть фурию с холодным оружием в руке.) – Это надо же – они вдруг вспомнили о ребенке. С чего бы это?
– Ты поедешь с нами или нет? – промычал снизу Бигосяк-муж.
В проеме лестничной решетки возникло сизое от натуги лицо его брата.
– Между прочим, пан Малкош, мы можем заплатить больше, много больше, чем эта ваша чокнутая.
У старшего Бигосяка были поразительно светлые голубые глаза, ну совершенно ангельские. Точно такие же, как у его братца-десантника до того, как я в него выстрелил.
– Забудем о том, что случилось, – источал мед Бигосяк-миротворец. – Мы с Ромеком не в претензии, мы даже готовы…
Я так и не узнал, на что готовы братья Бигосяк: Йованка вырвалась из моих рук. Я засунул пистолет за пояс и вышел на лестницу. Потная морда старшего брата осветилась надеждой.
– А нельзя ли поконкретней, пан Бигосяк? Что вы хотите от меня?
Пытавшаяся протиснуться мимо меня, Йованка замерла от неожиданности. Я взял ее за оба локтя.
– Да всего-то и делов, пан Малкош: не связывайтесь с женой моего брата, пошлите ее подальше, и все будет тип-топ, уверяю вас.
Судя по всему, я имел дело с человеком на редкость непритязательным. От меня он хотел действительно самой малости. Мне даже стало немного не по себе, когда я взял и огорчил его.
– А у нас с ней и так все будет тип-топ, пан Бигосяк, – пообещал я.
Йованка попыталась вырваться из моих рук, но не очень решительно.
– Убью гада! – простонал поднявшийся на ноги Бигосяк-младший. Одним движением могучих плеч он скинул с себя руки брата и неуверенно, на ощупь, пошел вниз по лестнице.
– Глупо, очень глупо, пан Малкош! – покачал головой Бигосяк-практичный.
Он повернулся и, сокрушенно вздохнув, пошел вслед за братцем. Что характерно: входной дверью он не хлопнул в сердцах, а очень даже деликатно прикрыл ее. Это не могло не обрадовать меня как квартиросъемщика.
Не знаю даже, что и сказать, – признание далось ей с большим трудом. И не сразу. Прежде чем она начала говорить, прошло время. Слишком много времени для одной тесной комнатушки и двух избегавших смотреть друг на друга человек.
Свинцовое небо за окном, у которого она стояла, выглядело куда веселее ее лица.
– Лучше уж сказать правду, – сказала она тихо, но очень отчетливо.
– Правду?…
– Нет, я не обманула тебя… то есть вас, – поправилась Йованка. – Извините. Нервы, сами понимаете…
– Понимаешь, – поправил и я в свою очередь. – Думаю, на «ты» нам будет легче объясниться.
Лоб у Йованки наморщился.
– Думаешь?… Стоит ли на такое короткое время?
– Как посмотреть. А ну как твой Ромек вломится ко мне сегодня ночью с топором? Вот и выйдет, что до конца жизни…
Губы ее тронула легкая улыбка.
– Ну, если так, если до конца жизни…
Она решительно оттолкнулась от подоконника, подошла ко мне и как-то совершенно по-мужски протянула руку.
Пришлось отплатить той же монетой. Отступив на шаг, я так же, по-мужски, с маху хлопнул своей лапой по ее ладони. Йованка даже растерялась на мгновение. Потом рассмеялась.
– Марчин, – представился я, хохотнув, как умственно неполноценный.
И мы неприлично долго тискали друг другу разом повлажневшие ладони.
– Вот уж не думала, что Ромек припрется сюда. Он ведь подал на развод, у него уже давно другая, столько лет не живем вместе… И он ведь ни разу даже не попытался увидеть Олю. Не знаю, что на него нашло. Ты не сердись, пожалуйста.
– Я не сержусь.
В ответ она улыбнулась. Потом наморщила лоб, словно решаясь на что-то, и вдруг на полшага приблизилась ко мне. А я на полшага к ней. Мы оказались рядом. Совсем рядом.
– Вина у меня, к сожалению, нет…
Она не дала мне договорить. Черные глазищи, в которые совершенно невозможно было смотреть подолгу, вдруг закрылись. Голова склонилась, а губы… Я так и не понял, как это у нас получилось. Наши губы просто представились друг другу, встретившись. Так целуются сестра и брат. Ну, если хотите, двоюродные и впервые увидевшие друг друга.
– Я должен позвонить, – сам не знаю зачем, соврал я. – Сейчас я вернусь…
Первые два этажа я просто не заметил, потом замедлил шаг, а на улицу вышел как жертва тяжелого инсульта. Дождь поливал, как из брандспойта на киносъемках. Но даже такой головомойки мне было недостаточно. Мне надо опомниться, прийти в себя, кое о чем поразмыслить, а потому, больше того, подставлял под ливень лицо и соответственно губы…
Уж не знаю, каким чудом мне удалось не перепутать телефонную будку с трансформаторной. Только голос друга вернул меня к действительности:
– Капитан Долята слушает.
– Это я.
– Хорошо, что ты позвонил, Марчин. Я только что говорил с патологоанатомом. Представь себе, этот Куровский не жил уже пару часов перед тем, как его подпалили. Смерть наступила где-то между пятью и девятью утра. На том, что осталось от тела, следов насилия нет. Сейчас делают химический анализ, но если наши с тобой предположения относительно головы верны, то бишь если по ней треснули чем-то тяжелым и железным, тут химия ни к чему.
– Полиция уже знает об этом?
– Полиция? – Долята явно не ожидал от меня этого вопроса. – Ну… скорее всего нет. Лично я официального заключения в руках не держал. А уж в каких отношениях пан Хыдзик с тружениками морга… Доктора терпеть не могут, когда их торопят. Меня просто жизнь заставила позвонить в прозекторскую: проезд по улице закрыт уже полдня, и, пока нет ясности, открывать его никто не будет… И все шишки на нас, пожарников.
– А что у тебя?
– Ищем. Кое-какие зацепки есть. Но уже сейчас можно доказать: это не несчастный случай. Я тут все думал про голову, которой нет. Искал фрагменты… Знаешь, если засунуть в рот тротиловую шашку… Только это не тротил.
– А что?
– Я осмотрел место, где должен был лежать труп до того, как газ взорвался. И знаешь, что я нашел? Выгоревший на несколько сантиметров в глубину бетон…
– Термит?!
– Бинго, как говорят наши новые большие братья американцы. Холерно высокая температура горения: даже кости сгорают дотла, как в крематории. Не удивлюсь, если таким образом Газовщик избавился и от запала с замедлителем.
– Газовщик?
– Ну, я так назвал его для себя. Лучшего способа уничтожить улики не придумать. Это свинство сжигает в пепел.
– И его не так трудно достать.
– А если еще знать, как с ним обращаться…
– Газовщик знал, он вообще большой умелец.
Я попрощался и повесил трубку. До парадного я добежал, а когда поднимался по лестнице, с меня текло, как с утопленника. Довольно странно чувствовал я себя, стоя в одних трусах перед шкафом, в котором висели наши тесно прижавшиеся друг к другу рубахи.
Стоявшая у окна Йованка тихо вздохнула:
– Я ведь еще не сказала, что ты должен сделать.
– А я не спросил, сколько ты мне заплатишь.
– Деньги… – Она снова вздохнула, на этот раз довольно тяжело. – Но ты же, насколько мне известно, считаешь, что деньги не главное…
– Это тоже было в статье? – (Она кивнула.) – М-да, надо прочитать. Любопытнейшее, судя по всему, сочинение…
– И большущее. В «Политике» редко бывают такого рода публикации… Это гвоздь номера.
– Ты говоришь как специалист.
– Я много читаю, – сказала Йованка. – Должна же я совершенствовать свой польский.
Я украдкой запихнул под шкаф журнальчики, с помощью которых тоже вроде как совершенствовался, но совершенно в ином роде.
– Сколько ты сможешь заплатить мне? – Свой вопрос я постарался смягчить улыбкой.
– Я узнавала, какие у вас ставки. – Лицо у Йованки стало серьезным. – Меньше чем за сто злотых в день никто не работает… Ну, короче, я подсчитала: до Боснии восемьсот пятьдесят километров. Сутки езды. Двое суток в обе стороны и там, на месте… честно говоря, не знаю сколько. Ну, допустим, пять дней. В итоге – неделя… Если я заплачу тебе семьсот злотых? Разумеется, плюс непредвиденные расходы, горючее, еда. Семьсот злотых у меня есть.
– Это радует.
– Радует? – Йованка удивленно подняла брови.
– В некотором смысле, – поспешно поправился я.
– А Босния?… Мне почему-то казалось, что она до сих пор тебе снится.
– Ошибаешься. – Я бодро улыбнулся. – Я сплю как труп. Работа у меня специфическая. – Я снова открыл шкаф и выгреб из-под лежавшего кучей шмотья свой старый верный армейский рюкзак с компасом на лямке. – Стало быть, диспозиция такая: ты хочешь найти настоящего отца Оли? Отлично. Будем искать. Загранпаспорт и машина у меня имеются… Мы ведь едем на моей тачке, насколько я понимаю? Будем надеяться, что лимузин марки «фиат 126 П» не подведет, то бишь не рассыплется по дороге.
– А что, может… рассыпаться?
Я не ответил на бестактный вопрос.
– На ночевки в гостиницах у тебя хватит? – Ответ я прочел на ее лице. – Ладно, как-нибудь разберемся. У меня есть палатка. Но давай сразу договоримся: по дороге хочешь – разговаривай со мной, хочешь – молчи, но только лапши мне на уши не вешай… Да, кстати, а откуда он взялся тут, этот твой Ромек?
– Прости, – покраснела Йованка. – Я зачем-то показала ему статью в «Политике». Ну… ну и сказала, что собираюсь поехать в Боснию. Я думала, он даст мне денег на дорогу…
– А он не дал.
– Еще как дал! – Йованка показала на почти сошедший уже синяк под глазом. – Но мне и в голову не приходило, что он сюда заявится.
– Может, он ревнует?
Щеки моей собеседницы вспыхнули, она замахала руками.
– Кстати, о птичках, – сказал я. – Слава Долята сказал, что Куровского убили вчера утром. Может быть, в пять часов утра. А это значит, что я снова в числе подозреваемых.
– Но ведь в тринадцать часов ты был здесь, дома! – горячо вступилась за меня Йованка. – Не ты взорвал его!
– Зато в четырнадцать часов меня тут не было. Стало быть, алиби ваше, мадам, ничего не стоит. Опять же, кстати: спасибо тебе. Вот только если пан Хыдзик проявит свойственную ему настырность, обязательно найдется кто-то, видевший меня в четырнадцать часов совсем в другом месте… Разумеется. И у нас есть козыри: соседка Куровского, таинственный некто, навестивший Куровского в тринадцать часов. Но только поди докажи, что именно он и был убийцей. К покойному могла прийти ну, скажем, шлюха. Она увидела труп и дала деру…
– Шлюха? Среди бела дня? – Йованка пожала плечами.
– Родственников у него, кажется, нет, жены тоже…
– А женщины, как известно, делятся на две категории: на жен и шлюх. – Йованка усмехнулась, но, к счастью, не стала дожидаться моего ответа. – Впрочем, ты в чем-то прав. Родственник вряд ли сбежал бы. Он бы поднял на ноги весь дом, если он действительно родственник, а не…
– Короче, – я с облегчением сменил тему, – короче, будет лучше, если мы с тобой на какое-то время исчезнем из Кракова. Из двух зол я лично выбираю наименьшее – Боснию. Она все-таки лучше камеры в заведении пана Хыдзика.
– А вот это ты зря сказал. – Йованка с укоризной глянула на меня. – Босния прекрасна, она самая прекрасная страна на свете…
– Может быть, – согласился я. – На, держи! – Я кинул ей пластиковый пакет. – На углу есть магазин. Купи еды на пару дней. И не задерживайся: Хыдзик – дядька сообразительный.
– Ну вот, теперь можно и дух перевести! – сказал я, когда мы отъехали от пограничного перехода в Хыжно.
Двигатель моего «малюха» бодро тарахтел, из-за облаков все чаще проглядываю солнце, и на дороге – о чудо! – не было выбоин. Словом, не было никаких препятствий для давно назревшего разговора.
– Итак, Оля – это ваш с Ромеком ребенок. – Я посмотрел на свою спутницу и добавил: – С юридической точки зрения.
– Вроде бы так. – Йованка вздохнула. – Она родилась, когда мы с ним поженились. Только он… Ну, в общем, он не любит ее.
– Не любит?
Вождение автомобиля иногда облегчает разговор. Водитель может смотреть на дорогу, а не на собеседника.
– Он очень хотел сына, – сказала она, подумав. – Наследника. У его родителей тепличное хозяйство под Тарновом. Он ведь крестьянин в душе, они все такие. А тут еще дед: он все свое добро завещан первому внуку. Вся деревня ждала моих родов, ну и Ромек, само собой. А я все никак не могла забеременеть от него. Только ведь и турку понятно, кто из нас бесплодный. У меня ведь есть Оля. Тогда после обследования вся деревня узнала, что она у меня не от него… В деревне ничего не скроешь… – Йованка покосилась на меня: – Ты уж извини за подробности, но, по-моему, детектив – он как доктор, ему нужно знать все.
– Все, что связано с расследованием, – уточнил я. – Совершенно необязательно вдаваться в излишние подробности. Я же вижу, что тебе неприятно говорить об этом…
– Да ты психолог. – Я увидел ее усмешку в зеркальце над ветровым стеклом. – Только кто же знает, что связано с расследованием, а что нет.
Километров пятнадцать мы проехали не разговаривая. Да и не было в этом нужды. Есть такая степень привыкания к недавно знакомому тебе человеку, когда просто перестаешь поминутно коситься на него. Во всяком случае, лично мне ее молчание ничуть не мешало.
Первой не выдержала Йованка:
– Тут вот еще что. Не знаю, может, мне всего лишь показалось: но когда я сказала Ромеку про тебя и про Боснию, он точно испугался чего-то. У него даже губы затряслись…
– Да он просто любит тебя. Любят ведь по-разному…
– Меня он не любит. И ненавидит Боснию, он ведь служил там.
Я чуть руль из рук не выпустил.
– Та-ак! Вот это уже совсем не лишняя подробность. Когда, где служил?
– В Шестнадцатом батальоне. А в Боснию он попал зимой девяносто шестого. С первым польским контингентом.
Не могу объяснить, почему меня так встревожила эта информация. Через Боснию прошли многие. Вся 6-я бригада, а это тысячи человек, формировалась в основном из моих земляков, уроженцев Кракова. 16-й десантный батальон входил в 6-ю бригаду. Выходит, мы с паном Бигосяком-младшим служили в Боснии приблизительно в одно время и в одной бригаде…
– Значит, у него был повод бояться за тебя.
– Ничего ты не понимаешь! Испугался Ромек за себя. А меня он ненавидит. Я ведь ему жизнь поломала. Да если я не вернусь, он только перекрестится.
– Знаешь, ненависть иногда – это такая извращенная любовь. Не как у всех, особенная.
Йованка невесело усмехнулась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44