до полуночи продержать тебя на безопасном расстоянии, после чего ты исчезнешь навсегда.
Он тихо рассмеялся:
— Мартин, я уже думал о том, как преодолеть это препятствие. Если ты будешь продолжать оказывать мне сопротивление, я попросту войду в тело первого попавшегося изгоя, который не станет долго раздумывать, — это может быть вконец пропащий забулдыга или одинокая старуха. И ты считаешь, что они не примут мое предложение с распростертыми объятиями? А потом я снова приду к тебе — как же ты тогда меня узнаешь? Лицо в толпе, попрошайка на улице. Кем я стану? Как ты меня вычислишь?
— Если ты действительно вернешься, я сразу это почувствую. Не забывай, что ты сам наделил меня определенными способностями, и потому я сразу же пойму, когда это будешь ты.
Минуту он хранил молчание. Мы проходили мимо густых садов, окружавших большие викторианские дома — этим гордым сооружениям пришлось снизойти до меблированных комнат, и теперь на крыльце каждого из них зловеще мерцали огоньки подсвечиваемых изнутри пластмассовых кнопок звонка.
Спанки раскурил манильскую сигару и с задумчивым видом затянулся.
— А как же, Мартин, тебя было легко соблазнить! Более того, ты ведь сам попросил меня об этом. Знаешь, почему это случилось?
— Почему?
— Я всего лишь услышал твой призыв и откликнулся на него. Словно в волнах пролетавшего над городом легкого ветерка струился тоненький, высокий звук. Вызов был сделан, он продолжает действовать до сих пор, а потому тебе никогда не удастся полностью избавиться от меня — ведь ты же сам меня и позвал.
Он протянул руку, вынуждая меня остановиться. Прямо перед нами на пустынном перекрестке пульсировали огни светофора. Когда Спанки посмотрел на меня, мне показалось, что в ту минуту он был, как никогда раньше, похож на самого обычного человека. Даже его взгляд и тот как-то смягчился, а черты лица уже не казались мне столь идеально отточенными. Едва его ладонь коснулась моей груди, как сломанные ребра протестующе застонали.
— Мартин, ведь, в сущности, я — это ты. Темная сторона любого человека всегда содержит в себе притаившегося даэмона. Я и есть этот твой даэмон, разве что более искусный, чем другие. Я показал тебе, как извлекать пользу из людей, не прилагая к тому ни малейших усилий, и тебе это понравилось. Вспомни восьмидесятые годы, когда было во всеуслышание заявлено, что нет ничего зазорного в таких качествах, как алчность, стремление к богатству, бессердечие, пренебрежение к нищете и страданиям. Ну, и как люди отреагировали? Да мы ведь все поголовно ударились в загул. Мартин, мы чуть ли не целое десятилетие гуляли и веселились. Так что будь уверен — каждому человеку присуща жестокость.
— Можешь хоть завалить меня своими книжными сентенциями, — глухо проговорил я. — Сейчас же от меня требуется лишь одно: набраться терпения еще на несколько часов.
Казалось, что он меня даже не слушал. Его голос заметно окреп, а слова отзывались эхом и наслаивались одно на другое в моем сознании.
— И я постоянно буду возвращаться назад, чтобы, подобно верному псу, плестись за тобой следом, — предрекал Спанки, — что-то нашептывать тебе на ухо, устраивать фокусы с твоими органами чувств, все больше и больше изматывать тебя. Ведь я присутствую в любом низменном помысле, в каждом яростном мгновении, в каждодневно совершаемой тобой крохотной жестокости. И в том, что я жив, виноват в первую очередь ты сам, а теперь я с твоей помощью создам на Земле свою новую обитель.
Я понимал, что он говорит сущую правду. Если разобраться, то по крупному он меня ни разу и не обманул. Да и мог ли? Я мысленно представил себе всех тех людей, на долю которых из-за моей встречи со Спанки выпало так много страданий, и подумал: какая же часть моего существа действительно хотела обречь их на подобные муки?
— А знаешь, меня буквально шокировало то, как легко у меня все с тобой получилось. — Теперь это был уже гораздо более открытый и даже несколько возвышенный Спанки. — Я имею в виду поиски тебя. Какие все же бездушные настали времена! В сущности, я мог поселиться в телах тысяч любых других людей — если разобраться, то практически каждый из них согласился бы принять меня. Чтобы найти Уильяма — а произошло это в 1950 году, — мне пришлось потратить целых четыре года. Теперь же это занятие больше походит на стрельбу по бочке с селедкой — кругом сплошь и рядом одни оппортунисты. Только предложи им что-нибудь порочное, как сразу же слышишь в ответ десятки: “Давай! Давай!” Ты никогда не обращал внимания на то, что в поездах уже почти не осталось отдельных купе? А все потому, что люди разуверились друг в друге и считают, что там их кто-нибудь или изнасилует, или убьет. А это, Мартин, примета времени, и мне приходится идти в ногу со временем. Так что ты просто обязан позволить мне слиться с тобой. Вспомни Франкенштейна и его невесту: мы принадлежим друг другу.
Я слушал его размеренную речь и чувствовал, как во мне словно что-то стирается. Мне была совершенно понятна его мысль. В самом деле, вместо того чтобы, подобно остальным окружающим, провести остаток своей жизни в бесконечных метаниях из стороны в сторону, в схватке с чувствами, сущность которых я и сам толком не понимал, почему бы не уступить натиску более сильных инстинктов? Не честнее ли избрать именно этот способ выживания — признать искушение и согласиться сосуществовать с ним?..
И в тот же миг я почувствовал, как он яростно протискивается внутрь меня, пытаясь завладеть мною в тот самый момент, когда мое сопротивление оказалось почти сломленным. Ощущение это было сродни тому, как получить сильнейший удар или внезапно окунуться в бездну жутчайших страданий, и потому я инстинктивно отринул его от себя, подобно тому, как клетка отторгает болезнетворную инфекцию.
Я рухнул на колени, и меня стошнило, причем натужные спазмы продолжались до тех. пор, пока легкие и желудок не объяло невидимое пламя. Спанки явно поторопился воспользоваться представившейся ему возможностью, в результате чего его поспешные действия окончательно избавили меня от остатков каких-либо сомнений. Наконец я с трудом поднялся на ноги и заковылял от него прочь, преисполненный твердой уверенности в том, что он никогда уже не заполучит столь желанного человеческого хозяина, хотя мне при этом тоже никогда не удастся одержать над ним победу. Слушать Спанки было все равно что вонзить себе в вены массу игл с анестезирующим раствором: через какое-то время состояние эйфории проходит, ты опускаешь глаза и видишь, что весь ощетинился торчащими из тебя шприцами.
— Мартин, тебе все равно не убежать от меня. Если ты не остановишься, я буду вламываться в дома и вытворять с их обитателями страшные вещи.
— Видел я все твои салонные трюки, — ответил я, — и, должен признать, они уже не производят на меня былого впечатления.
Тем не менее, я прекрасно понимал, что он все еще способен убивать, и вопрос сейчас заключался лишь в том, сколько новых смертей я смогу допустить, прежде чем окончательно сдамся Спанки. Он же по-прежнему продолжал идти следом за мной, легко ступая, подобно призраку, по вздувшимся канализационным каналам. Похоже, ему все же удалось перехватить эту мою мысль.
— Значит, хочешь это узнать? Ну что ж, вон, кажется, кто-то идет — давай посмотрим.
Примерно в ста ярдах от нас действительно шел молодой рабочий, как раз собиравшийся повернуть за угол. На нем была надвинутая на глаза бейсбольная кепка, а в руке он нес холщевую сумку с инструментами. Мужчина шел вразвалку, опустив голову и что-то негромко насвистывая себе под нос; судя по всему, дорога эта была ему хорошо знакома. Спанки принял спринтерскую позу и, перейдя на неровный бег, помчался ему навстречу. Я наблюдал за тем, как он несется к ничего не подозревающему человеку, развив при этом такую бешеную скорость, что я толком не успел даже вовремя среагировать.
Где-то вдалеке блеснула молния и прогремел зловещий громовой раскат. Теперь лишь считанные метры отделяли даэмона от его жертвы, причем расстояние это быстро сокращалось. Кажется, я издал тогда какой-то мычащий звук, отчего мужчина удивленно посмотрел в мою сторону, и в этот самый момент Спанки с размаху врезался в него — бесплотная субстанция, в данный момент облаченная в телесную форму.
Изумленный рабочий потерял равновесие и взметнулся над землей, подобно тряпичной кукле, сокрушенной тараном заправского футболиста. Перевернувшись в воздухе, он полетел головой вперед и грохнулся на тротуар, проехавшись по нему лицом. Мне даже показалось, что я расслышал жуткий хруст сломанной шеи. Приблизившись к несчастному, я увидел, что он лежит, неестественно повернув голову в сторону, и в упор смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
Несколько мгновений жизнь еще теплилась в нем, однако и это время показалось мне достаточно долгим, чтобы он смог разглядеть своего обидчика и навечно запечатлеть в себе его облик. Я невольно прислонился спиной к невысокой стене сада и, затаив дыхание, наблюдал за тем, как медленно бледнеет лицо рабочего, а из уголка его рта вытекает водянистая струйка крови. Я хотел было перевернуть его тело, но Спанки не позволил мне даже прикоснуться к нему.
— Теперь он навечно запомнил тебя, — ехидно заметил он. — Впрочем, как и все остальные тоже.
— А скольких еще ты угробишь, когда я стану твоим хозяином?! — закричал я.
— О, как только мы с тобой объединимся, я вообще не стану никого убивать. Обещаю тебе, никаких жестокостей больше не будет. Ты мне видишься скорее в роли посла, и твое будущее, возможно, окажется в сфере политики. Прогресс цивилизации — это всего лишь мечта. А знаешь что, давай наводним мир скорпионами, а?
Я смотрел на изуродованный, сочащийся кровью труп рабочего, голова которого покоилась в сточной канаве, а руки были раскинуты в стороны, словно у бегуна, разрывающего грудью финишную ленточку. Мимо нас, не замедляя скорости, промчался хлебный фургон, водитель которого просто не мог не заметить трупа. Для меня же все окружающее уже утратило свою былую реальность.
— Будущее в сфере политики... — повторил я. Наступало тусклое, серое, беспросветное утро. Сумрачные, сырые улицы постепенно заполнялись людьми, тогда как я продолжал бесцельно брести вперед, сцепив руки, стуча зубами от холода и чувствуя неотвязное преследование даэмона. Я нисколько не сомневался в том, что только неудобство, причиняемое мокрым, холодным свитером, позволит мне сохранять бдительность.
Теперь я уже совершенно в открытую разговаривал со Спанки, ничуть не заботясь о том, что могут подумать окружающие. В какое-то мгновение у меня мелькнула мысль: не попробовать ли спровоцировать мой арест, но тут же вспомнил настораживающие слова Спанки о том, что никакая хитрость не избавит меня от его вторжения.
Когда к нам стали приближаться прохожие, я поспешно перешел на другую сторону улицы, опасаясь, что мой преследователь совершит новые убийства. Некоторое время я провел в беседке какого-то небольшого парка, потом купил в придорожном кафе сандвич с ветчиной и кофе, после чего побрел дальше, подгоняемый снова начавшимся дождем. Спанки не умолкал ни на минуту, заискивал передо мною, увещевая, упрашивая меня, даже отпуская какие-то шутки, хотя я прекрасно понимал: все это он делает лишь для того, чтобы вконец измотать меня, полностью деморализовать, чтобы я наконец сдался. Уж он-то знал, как добиться цели.
Однако решающий удар он нанес мне лишь после полудня.
Глава 35
Злорадство
Очередная циничная сентенция Спанки, как будто слова еще имели какое-то значение:
— Мартин, ну сам посуди. Зная, что из нас двоих суждено выжить лишь одному, скажи, кому бы ты отдал предпочтение? Да тут и спорить-то не о чем. Ты с настойчивой последовательностью лишь зря упускал каждую предоставлявшуюся тебе возможность. Перед тем как мы с тобой повстречались, ты был совершенно не способен воспользоваться благоприятными обстоятельствами, которые предлагала тебе жизнь. Люди вообще похожи на проржавевшие машины, работающие на одну шестидесятую своей мощности, тогда как моему разуму подвластны возможности целого мира. Одним лишь взмахом руки я в состоянии восстановить нужное равновесие.
— Так почему же ты этого не сделал, когда вселился в тело Уильяма Бомона? — вызывающе спросил я.
Потом он еще несколько раз с интервалом в две-три минуты начинал говорить что-то аналогичное, явно рассчитывая на мое покорное восприятие его речей, тогда как я, напротив, по каждому поводу вступал с ним в яростный спор, всячески давая ему понять, что не собираюсь сдаваться.
— Ну, тогда возникли определенные трудности. Во время войны начинало было казаться, что мир вот-вот окутает полнейший мрак. О, если бы это случилось, мы стали бы свидетелями такого фантастического зрелища!.. Когда же я стал Бомоном, Британия уже активно восстанавливала свой потенциал, а нам, даэмонам, всегда чертовски сложно действовать в мрачной атмосфере всеобщего подъема и воодушевления.
Теперь он уже постоянно и неотрывно наблюдал за мной, искоса поглядывая со стороны. Даже его внешний облик, казалось, претерпел некоторые изменения: ноги были чуть согнуты, а спина выгнута, в результате чего передняя часть его тела от подбородка до колен оставалась все время как бы в тени. Совершая дыхательные движения, он одновременно раскрывал и снова смыкал пальцы. Определенно, даэмоническое начало в нем все более оттесняло человеческие черты на задний план.
Мы продолжали идти, ни на минуту не останавливаясь, по парку, в котором Спанки когда-то впервые демонстрировал мне свои фокусы. Теперь он уже не выступал с угрозами совершить какое-нибудь выборочное убийство, поскольку, скорее всего, понимал, что на меня это не подействует. До моей семьи он также не мог дотянуться, ибо был вынужден постоянно находиться рядом со мной, и в то же время был не способен заставить меня отправиться в Твелвтриз. Моя решимость, мой дух постепенно крепли, в то время как тело, напротив, с каждой минутой слабело все больше, а правая нога при очередном болезненном шаге словно расцветала кровавым цветком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41