— Не знаю.
— Куда пойдем?
— Вверх.
— Почему?
— Хочу найти того бездомного.
— Их и внизу хватает, — не глядя на нее, говорит Фрэнк.
Саманта не отвечает.
Повязки на лодыжках ослабли и растрепались и натирают кожу не хуже наждачной бумаги. Саманта подумывает о том, чтобы избавиться от них, но ей не хочется давать Фрэнку дополнительный повод повернуть назад. Идут молча. Она слышит его скептицизм в глухих шлепках шагов, но довольствуется уже тем, что он не выражает неодобрение открыто.
В нескольких кварталах от них взвывает и быстро умолкает полицейская сирена. Окна жилых домов по большей части темны, зато серые облака как будто отражают свет городских огней. Саманта ежится при каждом порыве ветра, запоздало сожалея о том, что не оделась потеплее. На ней тонкий поношенный свитер и джинсы. Ни куртки, ни пальто. На подъеме она вспотела, и теперь пот холодит кожу. Воздух становится суше, ветер сильнее — уж не ждать ли еще бури? И вдруг — красные двери. В темноте от них словно исходит магическое сияние. Кажется, они стоят отдельно от всего, сами по себе. И за каждой своя, непохожая на другую, дорожка, свой, иной, мир.
Ее привел сюда инстинкт, но что, если она ошибается? Насчет Арти? Гольдберга? Проклятия? Дон постоянно говорит, что историк не должен руководствоваться тем, что хочет считать правдой. Его задача — поведать об открытой им истине.
Саманта напоминает себе, что она не историк. В памяти всплывают колючие слова Фрэнка:
Я знаю, ты всегда хотела найти какое-то объяснение тому, что случилось с тобой. Но проклятие вовсе не ответ…
Красные двери пялятся на нее, как налитые кровью глаза, и она застывает под их немигающим взглядом. Ей боязно идти дальше. У нее такое чувство, как будто она всю жизнь выбирала не ту дверь, шла не той дорожкой и в конце концов осталась одна.
— Что? — спрашивает Фрэнк. Саманта не отвечает.
Он достает из кармана маленький фонарик и осторожно поднимается по ступенькам. Его лицо кажется красным под мерцающим тусклым взглядом этих глаз.
— Сэм! — кричит он.
Его голос выводит ее из транса — как будто волшебник щелкнул пальцами. Она взбегает по ступенькам. Фрэнк, опустившись на корточки, рассматривает тело на смятом спальном мешке в углу. Под ногами что-то густое и мокрое. Он поворачивается к ней, и Саманта видит сведенные в недоумении брови.
— Это тот парень, о котором я рассказывала…
— О чем ты говоришь? — резко обрывает ее Фрэнк.
— Я убегала от Арти и пришла сюда.
— Это не бродяга.
— Что?
— Посмотри сама.
Она подходит ближе. Горло Арти перерезано от уха до уха. Только теперь, оглядевшись, Саманта замечает, что пол покрыт смешавшейся с кровью водой.
Фрэнк уже вызывает полицию по своему новому сотовому телефону, но она не слушает. Она медленно спускается по ступенькам и смотрит на небо. Несколько облачков растянулись, превратившись в грязную, разорванную марлю.
— Должно быть, Арти все же выследил меня, — тихим, монотонным голосом говорит Саманта. — Я выронила нож и убежала.
— Хочешь сказать, твой бездомный приятель воспользовался твоим ножом, чтобы убить Арти?
Вслед за ней Фрэнк выходит на тротуар, все еще прижимая к уху телефон.
— Он защищался.
— Я бы сказал, что у него это неплохо получилось.
— Он, наверное, ранен.
— Откуда ты знаешь?
— Арти просто так не ушел бы.
Она говорит не совсем то, что думает, однако Фрэнк кивает.
Из трубки вдруг доносится «Да?», Фрэнк отворачивается и начинает что-то говорить.
Здесь, конечно, не обошлось без драки, но ранен он не поэтому, — думает Саманта. — Он следующий, а не я.
Фрэнк щелчком закрывает телефон.
— Полиция уже связывается с ближайшими больницами. Через несколько минут у Снейра будет список всех, кто обращался за медицинской помощью по случаю ножевого ранения.
— Здесь есть еще и ночлежки, — подсказывает Саманта. — Он может пойти в одну из них.
— Верно.
Вой сирен приближается; из-за угла выезжает «скорая». Блики мигалок режут глаза. Вслед за «скорой» подкатывает полицейская машина. Из нее быстро выходят двое в форме.
— Он там, — говорит Фрэнк и поворачивается к Саманте. — Давай проверим ночлежки.
Голубой и красный пульсируют попеременно, и кажется, вся улица залита яркими праздничными огнями. У подножия холма Саманта оглядывается. Трое полицейских мирно беседуют о чем-то на тротуаре. На Арти никто из них не смотрит. Еще один спокойно курит сигарету.
У «скорой» это не первый и не последний вызов.
Копам еще возвращаться домой, к семьям.
«И такое у них каждый день, — думает она. — Меняются улицы. Меняются тела. Меняется время суток. Но для них каждый вечер похож на предыдущий».
Саманта и Фрэнк проверили три ночлежки для бездомных. Ничего. Все три закрыты уже несколько часов. В квартире Саманты детектив Снейр сообщает, что из больниц поступили только два сообщения о ножевых ранениях. В обоих случаях в пункт первой помощи обратились женщины.
Полицейский в форме убирает чемоданчики с оборудованием и пакеты с вещественными доказательствами. Под внимательным взглядом Снейра он явно чувствует себя стесненно. На ковре в гостиной темнеют пятна, а от входной двери в ванную ведет дорожка из десятков мокрых отпечатков ног. «Миссис Бринкмайер все это не очень понравится», — думает Саманта.
Фрэнк просит Снейра взять до утра под наблюдение ближайшие ночлежки и навести справки обо всех обратившихся в последние часы.
— Нам нужно более внятное описание для составления словесного портрета, — сдержанно говорит Снейр.
Саманта и сама знает, что ее описание было весьма невнятным, но вспомнить больше ей не удается — белый, европейский тип лица, худощавый, растительность на лице отсутствует. Глаза? Ей они показались белыми.
— Ладно, я постараюсь.
Снейр уже собирается позвонить, когда у него звонит телефон.
— Да… М-м-м… да… Где? — Разговор закончен. — Только что позвонили с автобусной станции у пристани. Охранник обнаружил какую-то окровавленную одежду в мужском туалете.
Здание автостанции «Эмити» напоминает небольшой островок, окруженный морем свободного парковочного пространства. Внутри — несколько стульев, два туалета, неработающий питьевой фонтанчик и билетная касса. В 2.47 станция кажется совершенно пустой, если не считать сваленного в дальнем углу багажа и усталого, с обеспокоенным лицом мужчины-кассира. Снейр показывает ему свой значок, и мужчина, явно взволнованный выпавшим на его долю происшествием, ведет их в туалет.
На стене над зеркалом громко жужжит лампа дневного света. Стены окрашены желтовато-зеленой краской. У единственной кабинки нет двери. Писсуар покрыт ржавыми потеками. На разбитом столике стопка бумажных полотенец. Из крана капает. На полу пропитанная кровью, разорванная рубашка.
— Узнаете? — спрашивает Снейр.
— Такие надевают, когда работают в саду. У меня дома пара похожих, — говорит Саманта.
Снейр играет желваками.
— Здесь есть кое-что еще, — говорит мужчина, которого, если верить нагрудному жетону, зовут Аристотель Вальдес, и указывает на кабинку. Саманта поворачивается и видит окровавленное белое полотенце, оставленное на крышке сливного бачка.
— Фрэнк, подай мне какую-нибудь салфетку.
— Что вы делаете? — спрашивает детектив, когда Саманта поднимает и разворачивает полотенце. На нижней его стороне видна монограмма «X».
— Это его. Он давал мне полотенце, чтобы утереться.
— Похоже, вы двое были по-настоящему близки, — бормочет Снейр, бросая на нее подозрительный взгляд. — Что означает монограмма «X»?
— «Хилтон».
— Отель?
— Да. — Саманта смотрит на Аристотеля Вальдеса. — Этот человек покупал билет?
— Не знаю. Моя смена началась в полночь. При мне в туалет никто не заходил.
— А вы билеты кому-нибудь продавали?
— Нет, последнее отправление было в час пятнадцать. Ждем следующего.
— Этот последний автобус… куда он пошел?
— В Рино. Но все билеты были распроданы раньше.
— Боже! — взрывается Снейр. — Вызовите того парня, который работал до вас. Позвоните ему!
— Минутку. — Саманта поворачивается к Аристотелю, который уже открывает дверь. — Сколько автобусов ушло с вашей станции между девятью и четвертью второго?
— Надо посмотреть.
— Пожалуйста.
Он открывает дверь, торопясь покинуть тесное, пропитанное запахом мочи помещение.
— И еще нам надо знать, куда они ушли, — добавляет Саманта.
За указанный промежуток времени со станции ушло шесть автобусов: в Чикаго, Солт-Лейк-Сити, Нью-Йорк, Денвер, Лас-Вегас и Новый Орлеан. За исключением последнего каждый из них уже совершил по крайней мере одну остановку. Полиция Фресно оповещена и ожидает автобус, следующий в Новый Орлеан. Искать будут белого мужчину, у которого недостает переднего зуба.
Только в четыре двадцать Аристотелю удается дозвониться до кассира, работавшего во второй половине дня. Парень, оказывается, отправился после трудовой смены в стриптиз-клуб. Он вроде бы припоминает мужчину, подходящего под составленное Самантой описание, но не уверен в том, куда тот взял билет.
— Возможно, на чикагский или нью-йоркский рейс. А может, и денверский.
Фрэнк спрашивает Саманту, не хочет ли она остаться на ночь в его отеле. Она отказывается. Он отвозит ее домой.
В квартире ее охватывает странное чувство. Чудится эхо чужих шагов, незнакомых голосов. Саманта стоит перед закрытой дверью и боится ее открыть. Уже вытянувшись на диване, она всматривается в плотную темноту своей комнаты. Тикают часы.
Саманта не может уснуть.
И, честно говоря, не хочет.
ПАРАСОМНИЯ
Солт-Лейк-Сити, Юта 9 октября 2000 года 18.48
Голубые лампы свисают с потолка, точно кулоны, и темно-коричневая деревянная стойка бара выглядит в их свете черной. Ресторан заполнен почти до отказа, и единственное свободное место рядом с ней. Она заказывает джин с тоником и наблюдает за тем, как бармен бросает в стакан пригоршню льда. Прямоугольное зеркало отражает и растягивает расставленные на полках у него за спиной самых разных размеров и форм бутылки с пестрыми — синими и изумрудно-зелеными, красными и медово-коричневыми — этикетками.
Входная дверь открывается. В зал входит мужчина с короткими черными волосами и маленькими глазками. Он оглядывается и направляется к ней. В его неловких, замедленных движениях, в тенях, залегших на осунувшемся лице, чувствуется усталость, почти изнеможение. Незнакомец садится рядом с ней и складывает перед собой руки, как будто собирается молиться. От него исходит сильный запах туалетного мыла и лосьона после бритья.
— Мне то же самое, — говорит он бармену, на которого ни посетитель, ни его заказ не производят никакого впечатления.
Наверное, наблюдает такие сцены каждый вечер, думает она.
Мужчина поворачивается к ней, и она, притворяясь, что занята своим делом, начинает складывать салфетку.
— Оригами?
Удивленная его сарказмом, она вскидывает голову и тут же морщится — рана на животе внезапно напоминает о себе тупой болью.
— У вас все в порядке?
Он протягивает руку к ее плечу, но останавливается на полпути.
— Послушайте, мне это не нужно.
— Не нужно что?
На его лице наивное недоумение.
— Не нужно, чтобы меня снимали. Не нужно, чтобы ко мне клеились. В общем, ничего.
Он улыбается:
— Я вовсе не собираюсь вас снимать или клеить.
— Вот как? — Она саркастически усмехается. — Позвольте угадать. Вы — гей.
— Тепло. Почти угадали. Я священник. Отец Габриэль Морган. — Он протягивает руку. — Можете называть меня Гейб.
Кожа у него мягкая и гладкая. Она замечает висящий на цепочке серебряный крест и смущенно улыбается.
— Извините. Кэтрин Вебер.
Подошедший бармен ставит перед ними два похожих на воронки стакана, и отец Морган тянется за бумажником. Кэтрин качает головой и протягивает бармену кредитную карточку.
— Я заплачу.
— Но…
— Возражения не принимаются. — Она улыбается. — Я настаиваю.
Они чокаются, и льдинки в стаканах приятно звякают. Отец Морган выжимает в стакан дольку лайма и делает пробный глоток.
— А теперь, — говорит он, — расскажите мне о себе.
10 октября 2000 года 11.25
Кэтрин смотрит на отца Моргана — он сидит, откинувшись на спинку сиденья, со сложенными на груди руками, закрыв глаза. Она приглушает звук автомагнитолы и прислушивается. Ритм его дыхания совпадает с ритмом звучащей в динамиках музыки Баха.
Она все еще не может поверить, что едет с ним в Сан-Франциско. Однако после смерти Макса ее жизнь вообще утратила смысл. Сон приходит к ней не более чем на два-три часа, но и тогда приносит такие жуткие кошмары, что ей еще долго не хочется снова закрывать глаза. Ночные видения пугают своей жестокостью, ненавистью и страхом.
И это не просто видения, думает Кэтрин.
Андреа никогда не заговаривала о том, что тогда произошло, но Кэтрин знает — она напугана.
Они провели в походе весь день и вернулись в маленькую однокомнатную квартирку Андрей совершенно разбитые. Потом сидели на лиловом диванчике, попивая охлажденное белое вино, любуясь опускающимся за вершины гор солнцем. Расцветившие небо полосы — красные, оранжевые, желтые — делали его похожим на радугу. Кэтрин никогда не видела такого яркого солнца, как солнце над Боулдером — оно было почти белым.
Они говорили ни о чем и обо всем, как и весь проведенный вместе день: о погоде, родных, туфельках, работе, покрывалах. Вежливость мешала Андреа задать главный вопрос: зачем? «Зачем ты здесь? Чем объясняется этот неожиданный визит? Почему ты не расскажешь, что у тебя случилось?» Она болтала о пустяках и ожидала, когда подруга заговорит об этом сама.
Кэтрин никогда не рассказывала ей о Максе и не могла начать сейчас. У нее не было подходящих слов, чтобы рассказать о своей боли. Поэтому она слушала Андреа. Смех звучал легкомысленно и игриво. Предложения заканчивались не точкой, а союзом, и поэтому она все говорила и говорила, даже тогда, когда говорить было уже не о чем.
и… но… так вот…
Часа в два ночи зеленые глаза Андреа начали тускнеть, а улыбка казаться все менее естественной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31