«Самоубийство?» Но тот ответил: «Развод», и тогда Урс только усмехнулся и выбросил это из головы. Он решил еще немного подождать. Но потом, когда она по-прежнему не давала ничего о себе знать, он подумал, что пора сменить тактику.С огромным букетом ромашек — любимыми цветами Симоны — он направился к гостевому домику, позвонил и попросил сестру Ирму передать ей, что не уйдет, пока его не впустят. И будет ждать хоть всю ночь. Это подействовало. Его провели в комнату к Симоне.— Я хочу извиниться и просить тебя снова вернуться ко мне, — начал он разговор. Это было частью его новой тактики.И даже когда Симона ответила: «Нет, Урс, в этом нет никакого смысла», он продолжал играть свою, видит бог, не простую для него роль.— Я хорошо осознаю: то, что я сделал, нельзя исправить.И только когда Симона сказала в ответ: «Нет, нельзя, и поэтому будет лучше, если ты и пытаться не будешь», он отклонился от продуманного текста и вскипел:— Что ж мне теперь, стреляться прикажешь? На Симону это не произвело впечатления.— Мне безразлично, что ты сделаешь. Я подам на развод.Какой-то момент она думала, что вот сейчас он начнет бушевать. Но он вдруг рассмеялся.— Ты спятила! Посмотри на себя! Ты скоро уже будешь на шестом месяце!— Чтобы знать это, мне не надо на себя смотреть.— Как ты себе это представляешь? У нас родится ребенок и мы разведемся? Все одновременно?— Тебя послушать, так тебе куда приятнее сделать сначала одно, потом другое, так, что ли?— Ни то, ни другое. Я вообще не хочу развода. Об этом не может быть и речи. Я не хочу никаких дискуссий на эту тему.— Отлично. Я, собственно, тоже. — Симона подошла к двери и взялась за ручку.— Ты выбрасываешь меня из моего собственного гостевого домика?— Прошу тебя, уходи! Урс сел на кровать.— Я никогда не дам согласия на развод.— А я подам жалобу.— На что?— На измену. Причем семикратную, если тебе интересно. Урс поднял брови.— Доказательства?— Я сделаю все возможное, чтобы найти и свидетелей, и доказательства. Урс встал и приблизился к ней.— Я не допущу, чтобы моя беременная жена развелась со мной после двух лет супружеской жизни, понятно? Так просто я не сдамся. Со мной этого не случится, а значит. не случится с нами. С Кохами такого не бывает.— Мне безразлично, что бывает с Кохами, а что нет, — сказала Симона и открыла дверь.— И все только из-за того, что ты беременна, да? — Симона покачала головой. — Из-за чего тогда?— Я не хочу прожить всю свою жизнь с тобой.В один из весенних дней — фен разогнал облака, небо заголубело, садовники озабоченно наморщили лбы — Кони нарисовал «Дом снежснежков в мае». Симона пришла чуть раньше на сеанс с фотографиями. У Конрада еще не закончилась трудотерапия — он сидел, глубоко погрузившись в себя, за столом и рисовал. Симона поздоровалась с ним. он коротко кивнул ей и опять занялся своим рисунком. Он окунул кисточку в стакан с мутной водой и начал водить ею по листу с акварелью. Симона села и стала терпеливо ждать. Когда сестра сказала:— Чудесно, господин Ланг, просто превосходно, мне это очень нравится. Можно мне показать госпоже Кох? — Она встала и подошла к столу.Листок был еще влажным и кое-где вспучился. Бесцветно-водянистая облачно-серая голубизна на белом фоне. По нему широкий мазок кистью, окруженный рыжеватыми и желтыми, равномерно жирными мазками, расходящимися от него лучами. Внизу большими топорными буквами было написано по-печатному: «КониТоми Ланг — Дом снежснежков в мае».— Действительно очень красиво, — подтвердила Симона.Она села рядом с Конрадом и стала раскладывать перед ним фотографии на столе, а врач по трудотерапии собирала тем временем свои «орудия производства». В суете, возникшей в этот момент, Симона не услышала, как вошел доктор Штойбли. Только когда она в полном отчаянии при третьем «Томикони, Конитоми» подняла глаза к телекамере, она увидела его стоящим близко от стола.В «утренней» комнате Эльвиры окна были нараспашку. Послеполуденное солнце светило в самую глубину комнаты, лучи добирались до оттоманки, где она сидела рядом с доктором Штойбли. Он только что вернулся из гостевого домика и докладывал ей о дальнейшем ухудшении здоровья Конрада.— Значит, сенсации в медицине не произошло. — констатировала Эльвира.— Похоже на то. Когда я пришел, он даже не узнавал себя на старых фото. Конитоми и Томикони — это все, что он смог сказать.— На каких старых фото?— Симона показывала ему фотографии, где вы, очевидно, путешествуете с Томасом и Конрадом по Европе. Мальчикам, пожалуй, лет по шести.Эльвира молча встала и исчезла за дверью, которая вела в гардеробную. Доктор Штойбли остался сидеть, мучаясь вопросом, что же он такое сказал. Через некоторое время Эльвира вернулась с фотоальбомом.— Эти фотографии?Штойбли взял альбом в руки, полистал его и кивнул.— Очевидно, фотокопии сделаны с этих фотографий.Эльвира вынуждена была сесть. Она вдруг показалась ему такой старой, какой и была на самом деле. Доктор Штойбли взял ее руку за запястье, уставился на часы и начал считать пульс.Эльвира резко выдернула руку.Доктор О'Нейл, доктор Кундерт и Симона сидели в комнате наверху и пили кофе. На экране монитора они видели Конрада Ланга, утонувшего в своем кресле в гостиной. Конрад дремал. Он сегодня не завтракал и не обедал.Симона задала вопрос, который уже давно ее мучил:— То, что лечение ускорило процесс, полностью исключается? Кундерт и О'Нейл обменялись взглядами.— Насколько наука позволяет исключать что-то полностью, — ответил О'Нейл.— Следовательно, полностью это не исключается? — заметила Симона. Они уставились на монитор. Конрад Ланг не двигался. Вот он открыл глаза и удивленно обвел ими комнату, снова закрыл их и продолжал дремать дальше.— Если удастся остановить процесс, пока Конрад еще в состоянии говорить и понимать речь, то у него есть шанс, что оставшиеся клетки можно будет стимулировать и между ними возобновятся связи. Вероятно, у него большие провалы в памяти, и необходимо с помощью нудной и кропотливой работы заново привести в порядок всю систему приобретенных им знаний. И это возможно. Мы исходим из того, что это возможно, иначе нас здесь бы не было.— Просто вы хотите подбодрить меня. — улыбнулась Симона.— Мне это удалось?— Немножко.Эльвира немедленно вызвала Томаса и Урса к себе в кабинет, где обычно проводились неофициальные заседания Совета правления концерна. Она сразу перешла к делу.— Урс, твоя жена обокрала меня.Урса как по голове стукнули. Он решил, что речь идет о делах концерна.— Я не знаю, как и с чьей помощью, знаю только, что она завладела фотографиями, которые я хранила здесь в потайном месте. — Она показала на альбомы, лежавшие на столе. Урс взял один из них и принялся листать. — Она как-то проникла сюда и сделала с них копии. Доктор Штойбли видел, как она разглядывает их с Кони.Томас тоже взял альбом и стал листать его.— А зачем ей это понадобилось?— Она хочет стимулировать его память, откуда я знаю зачем. Это якобы может помочь восстановить его восприятие реальности. Окружающей его действительности.— Ты так предполагаешь или ты знаешь это?— Она постоянно приставала ко мне, чтобы я дала ей фотографии прошлых лет. И к Томасу тоже. Ведь так, Томас?Томас сосредоточенно разглядывал фотографии в альбоме. И поэтому сейчас поднял голову и переспросил:— Что?Эльвира отмахнулась от него и снова накинулась на Урса:— Я хочу получить фотографии назад, и притом немедленно!— Но они и так у тебя, она же только копии сделала, ты сама только что это сказала.— Я не хочу, чтобы она копалась в нашем прошлом вместе с Конрадом! Урс покачал головой и еще полистал альбом.— А почему здесь так много фотографий вырвано? Эльвира отобрала у него альбом.— Верни мне фотографии!Томас засмеялся и ткнул Урсу под нос альбом, который он разглядывал:— Что ты тут видишь?— Эльвиру перед «мерседесом».— А меня и Кони нет? — широко ухмыльнулся он.Эльвира вырвала альбом у него из рук.Томас обалдело посмотрел на нее. А потом перегнулся к своему сыну и сказал:— «Мерседес» давал сто десять километров в час.— Принеси мне фотографии! — приказала Эльвира и встала.— А что, в прошлом есть что-то такое, чего нельзя знать другим? — спросил подозрительно Урс.— Принеси мне фотографии! Урс встал, раздраженный.— А я-то думал, речь идет о фирме Кохов.— И о ней тоже. — Эльвира вышла из комнаты.— Она явно стареет, — сказал Томас своему сыну.Кони сидел в своем кресле в гостиной в халате. Одеть его сегодня не удалось. Когда Симона вошла, он никак не отреагировал на это. И на то, что она пододвинула стул и села рядом с ним.— Кони, — начала она, — у меня тут есть несколько новых фото, и мне нужна твоя помощь, чтобы разобраться в них. — Она открыла альбом.На первой фотографии была запечатлена молодая Эльвира в зимнем саду виллы «Рододендрон». В длинной, ниже колен, юбке и свитерочке без рукавов.— Вот эта женщина, например, — кто она?Конрад даже не взглянул. Симона поднесла фотографию к самому его лицу.— Эта женщина? Кони вздохнул.— Фройляйн Берг, — ответил он, словно имел дело с непонятливым ребенком.— Ах, а я думала, это Эльвира.Кони покачал головой, удивляясь ее тупости.Рядом с фото Эльвиры осталось белое пятно, где раньше была наклеена еше одна фотография. Симона перевернула страницу. На следующем снимке вилла была видна с южной стороны: лестница, ведущая на террасу, а на ней — Вильгельм Кох. В светлых брюках, белой рубашке с галстуком, в темном жилете, но без пиджака.— А этот мужчина?Кони уже смирился с тем, что должен объяснять этой женщине, без конца пристающей к нему с вопросами, самые элементарные вещи.— Папа-директор, — ответил он терпеливо.— Чей папа?— Томитоми.На другой странице рядом с вырванной фотографией был запечатлен павильон — рододендроны вокруг еще совсем маленькие. У чугунных перил стоят две старые женщины в шляпах с широкими полями и бесформенных, висящих на них мешком, длинных, почти до земли, платьях.— Тетя Софи и тетя Клара, — объявил Кони, не дожидаясь вопроса. Его интерес проснулся. Доктор Кундерт у монитора отметил это с явным облегчением.Страницу за страницей Симона просмотрела с Конрадом все фотографии старого альбома. Снимки парка, «папы-директора», «фройляйн Берг», «тети Софи и тети Клары». И белые пятна от утраченных фотографий.На одном из самых последних Эльвира была в цветастом летнем платье-костюмчике с короткими рукавами, она стояла у балюстрады на террасе. Рядом с ней Вильгельм Кох, положивший — чего не было прежде ни на одной фотографии — руку по-хозяйски ей на талию.— Папа-директор и мама, — прокомментировал Конрад.— Чья мама?— Томитоми, — вздохнул Конрад Ланг.— Фройляйн Берг — мама Томитоми?— Теперь уже да.С последним фото произошло нечто неожиданное. На нем была запечатлена цветочная грядка вдоль живой изгороди и кадка с цветущим олеандром, ради которого, очевидно, и делался снимок. Кони долго и внимательно изучал фотографию. Наконец изрек:— Папа-директор и Томи.томи. Симона взглянула на телекамеру.— Папа-директор, — Кони указывал на какое-то место посреди олеандра, — и Томи-томи. — Он ткнул пальцем чуть ниже того места.Когда Симона вгляделась повнимательнее, ей стало ясно, что фотограф забыл перевести пленку и дважды снял на один и тот же кадр. В живой изгороди она различила едва заметный контур круглой головы Вильгельма Коха. А на коленях у него силуэт ребенка.Доктор Кундерт и Симона долго сидели над фото, пытаясь понять ответы Конрада Ланга. То, что в девичестве Эльвира Зенн носила фамилию Берн ни для кого не являлось секретом. Но если маленький Конрад знал это, значит, он был знаком с Эльвирой до того, как его мать Анна Ланг приступила к своим обязанностям служанки на вилле «Рододендрон». К тому времени Эльвира уже была женой директора Коха. Конечно, ничего невероятного в том, что молодая Эльвира, став женой пожилого мужчины, пригласила в служанки кого-то из старых знакомых, чтобы скрасить жизнь, не было.Гораздо сильнее поразило их двойное изображение. Чем больше привыкали глаза и чем лучше они могли различить другую, более слабую картинку, тем, казалось, отчетливее она проступала. В том. что мужчина не кто иной, как Вильгельм Кох, сомнений быть не могло. А вот ребенок на Томаса похож не был. Ни характерного квадратного черепа, ни узких, близко посаженных глаз. Если малыш на кого-то и походил, то скорее на Конрада Ланга на его детских снимках.— Почему во всем альбоме нет ни одного фото маленького Томаса? — спросил доктор Кундерт.— Может, это как раз те, которые были вырваны?— А почему кому-то понадобилось их вырывать? Симона произнесла то, о чем они оба вдруг подумали:— Потому что ребенок на тех фотографиях не Томас Кох.Той же ночью Урс позвонил Симоне.— Мне надо с тобой поговорить. Я сейчас приду.— Нам нечего обсуждать.— А что ты скажешь про фотографии, которые украла у Эльвиры?— Я только брала их на время, чтобы сделать копии.— Ты вломилась к ней в дом.— Я открыла дверь ключом.— Ты вторглась в ее личную жизнь. За то. что ты сделала, нет никакого прощения.— Я и не прошу о прощении.— Но сейчас ты немедленно вернешь все фотографии!— Она боится этих фотографий. И постепенно я начинаю понимать почему.— Почему?— Здесь что-то не так. В ее прошлом. И она опасается, что Конрад вытащит все на свет божий.— Что такого может вытащить на свет божий больной человек?— Спроси Эльвиру! Спроси ее. кто был на фотографиях, которые она вырвала!Томи тихонько лежал на торфе в сарайчике садовника, тепло укрытый джутовыми мешками, и боялся пошевелиться. В парке все было под снегом, а с неба падали fazonetli. Она ищет его!Если найдет, то кольнет и его тоже. Как папу-директора. Он все видел.Он проснулся, потому что папа-директор разговаривал так. как всегда после шнапса. Громко и не как обычно. Он слышал, как папа-директор поднялся по лестнице и начал громыхать и бушевать в той комнате, где спали он и мама.Томи встал и посмотрел в щелочку в дверь — она всегда оставалась приоткрытой, пока они не легли в постель. Его мама и мама Кони, поддерживая папу-директора под руки, провели его в спальню и посадили на кровать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26