Токио. Они прилетели сюда на разных самолетах, чтобы временно отделаться от сайгонского кошмара и скрыться от бдительного ока ее отца.
Здесь они первым делом поднялись на небольшой холм, где располагалась Усыпальница Йасукуни, один из известнейших в Японии религиозных центров. И сад и все постройки были возведены ради одной цели — увековечить память тех солдат, которые сражались и погибли за родину. Мичи и Деккер неспешно гуляли меж цветущих вишен, показывали друг другу каменные фонари, которым насчитывалось по нескольку сотен лет, и зачерпывали воду из небольшого желобка, чтобы очиститься, — нужно было смочить губы, — перед тем, как войти в святые помещения. Перед Главным Залом Поклонения они кинули в специальный ящик по монетке, хлопнули в ладоши, — чтобы пробудить спящих внутри богов, — взялись за руки, склонили головы и загадали желание.
Мичи тогда сказала:
— Даже если мы умрем в разное время и в разных уголках Земли, мы встретимся снова. Мы расцветем в этом саду. Здесь каждый цветок — упокоившаяся человеческая душа. Это настоящая гавань душ.
— Мы встретимся здесь после смерти, Мичи. Я обещаю.
* * *
Сидя на коленях перед альковом, она сказала:
— Ты понимаешь, что мой долг перед отцом, перед семьей стоит выше всего остального? Даже выше тебя?
— Я понимаю, — ответил он. Ему это не нравилось, но он знал, что ничего с этим не поделаешь.
Из алькова она провела его в небольшую комнату, которую использовала как спальню. Как истинная японка, Мичи спала на полу, на футоне, подстилке, ароматизированной легким запахом сосны, с одеялом.
Они освободились от кимоно и он зачарованно уставился на ее восхитительное, стройное, с небольшими грудями тело... В его голове тут же зароилось множество воспоминаний, желаний...
Необязательно сейчас заниматься с ней любовью. Пока еще необязательно.
Достаточно было ощущать ее рядом с собой. Они лежали, прижавшись друг к другу под бледно-лиловым одеялом. Деккер никак не мог отделаться от кучи вопросов, которые будоражили его сознание. Он молчал. Несмотря на роившиеся в его мозгу мысли, его дико клонило в сон. Он отчаянно сопротивлялся этому и сосредоточил на этом все свое внимание. Черт возьми, он не хотел сейчас отключиться, а, проснувшись, обнаружить, что Мичи нет и что он лежит у себя дома! Он не хотел этого и боялся, что именно это и случится...
А Мичи еще, как назло, стала гладить его волосы, лицо, ее кончики пальцев убаюкивающе порхали у него по лбу, бровям, носу, он чувствовал прикосновение ее мягких губ к своим закрытым глазам... Она сказала, что он может не волноваться, что она будет с ним рядом, когда он проснется.
Под конец он сдался, — отчасти успокоенный ее обещанием, — и заснул у нее в объятиях.
Мичи продолжала машинально гладить его по волосам.
Она ждала.
Когда его дыхание стало более глубоким и все мышцы его расслабились, она поняла, что пора. Осторожно поднявшись с постели, она взглянула на него. Он не шевелился. Она знала, что он и не пошевельнется в ближайшие часы, ибо подсыпала ему в чай особый порошок.
Когда он смотрел в другую сторону.
Слеза оттянула ее ресницы. Мичи смахнула ее осторожным прикосновением кончиков пальцев.
«Где любовь, там и боль», — подумалось ей.
Она сжала руки в кулаки и с силой надавила себе на виски. Пытаться разумно объяснить любовь — это значит потерять разум.
«Манни, любимый мой, прости мне».
Она вышла неслышно из комнаты, оставив его за спиной наедине с его снами и видениями.
Придя на кухню, она тщательно вымыла чашку Манни. Он хитер. Весь вечер она чувствовала, что он таит в себе множество вопросов. Рано или поздно ей придется дать ответы на них. С Манни Мичи должна быть очень осторожной. Она не должна упускать из виду детали.
Например, такие, как чашка из-под чая со следами снотворного.
Затем она торопливо оделась. Брюки, туфли, свитер. Прошла в небольшой кабинет, села за стол и замерла в ожидании телефонного звонка, о котором договаривалась.
Нельзя упускать из виду даже мелкие детали!
Она пододвинула телефонный аппарат к себе, подняла его и вывернула звонок, чтобы он не гремел на весь дом и не разбудил Манни. Поставив телефон на место, она долго и неподвижно смотрела на него, затем неожиданно открыла боковой ящик стола и извлекла из него фотографию, которую прятала там в самом дальнем углу под слоем множества бумаг.
Человек, владеющий этим снимком, мог быть уверен, что подписал себе смертный приговор.
Фотография была сделана шесть лет назад в одном из ночных клубов Сайгона на Ле Луа Бульвар. Карточка была черно-белая. На ней было изображено пятеро мужчин, которые сидели вокруг стола. За каждым из них стояла вьетнамка или таиландка. У всех девушек были неправдоподобно узкие плечи, все были одеты в туникоподобные, сексуальные наряды.
Центральной фигурой на фотографии был отец Мичи. Справа от него сидел Поль Молиз младший со своим знаменитым ястребиным носом. Дальше Дориан Реймонд. Слева от Чихары сидели Робби Эмброуз и Спарроухоук. Словно зная о том, что должно с ними случиться, никто из пятерых не улыбался.
А случилось предательство. Низкое и подлое. Отец Мичи, ее мать и сестра были убиты, в сущности, этими четырьмя американцами. Как единственный оставшийся в живых член семьи, она обязана была отомстить за мертвых родных. «Да оплатится несправедливость правосудием», — говорил Конфуций. Ее семья была не просто уничтожена, в результате предательства она была еще и обесчещена. А бесчестье, как указывала самурайская традиция, это словно шрам на дереве, который со временем не исчезает, а становится еще больше.
Словом, теперь, — спустя шесть лет, — пришло время Мичи выйти на первый план и отплатить американцам, всем четверым, смертью за смерть.
Из другого ящика стола она достала самбо, белый деревянный поднос, на котором лежал кай-кен, завернутый в китайскую шелковую бумагу. Рукоятка ножа была черно-белой. Вокруг нее были туго обернуты золотые и серебряные нити. Плотно: нить к нити. Лезвие было девять дюймов в длину. Оно было отполировано, не содержало ни единого пятнышка и было остро, как бритва. Взяв в руки нож, Мичи склонилась над фотографией и неторопливо перерезала горло каждому изображенному на ней американцу. Она ни разу не моргнула. Рука ее была тверда.
Закончив с этим занятием, она положила нож обратно на поднос, а поднос убрала в стол. Затем она взяла с собой изуродованный снимок и прошла с ним в гостиную. Она взяла со стола настольную зажигалку, подошла к камину, бросила фотоснимок на пустую решетку, открыла вьюшку и аккуратно подожгла зажигалкой все четыре конца фотографии. Она сгорела в несколько секунд. Углы почернели, стали сворачиваться в трубку, а еще через несколько мгновений фотография уже улетела в вытяжную трубу множеством невесомых черных обрывков.
Она вернулась в кабинет и вновь села за стол. Через минуту красный огонек, располагавшийся рядом с циферблатом на телефоне, оживленно замигал. Мичи спокойно поднесла трубку к уху и проговорила:
— Сейчас приду.
Она повесила трубку, поднялась и прошла ко входу в спальню, где спал сморенный снотворным. Деккер. Достаточно ли сильно он ее любит, чтобы простить то, на что она сейчас идет? В любом извинении всегда есть местечко для обвинения. И наоборот.
Она открыла шкаф, достала свою шубу, а через несколько секунд уже закрыла дверь своей квартиры и направилась к лифту.
* * *
Квартира Дориана Реймонда, которая находилась на углу между манхэттенской Амстердам Авеню и Сто Десятой улицей, выходила окнами на самый грандиозный готический собор в мире — кафедральный собор Святого Джона Божественного. Впрочем, на протяжении многих лет это величественное здание называли Святым Джоном Незаконченным, поскольку лишь две трети церкви было возведено с тех пор, как в 1892 году каменщики впервые стали пользоваться в своей работе мастерком и известковым раствором.
Квартира Дориана Реймонда была также незакончена, хотя ему было на это, по большому счету, наплевать. Получил он ее так.
Спустя некоторое время после того, как они расстались с Ромейн, знакомый полицейский наткнулся в этой квартире на два мертвых и уже полуразложившихся тела семидесятипятилетних сестер-двойняшек. Смерть обеих наступила от естественных причин, как принято говорить. Одну свалил сердечный приступ, другую голод. Квартира Дориану не то, чтобы понравилась, но удовлетворяла его скромным потребностям, существовавшим на тот драматический для него период времени. Тела бедных старушек еще только тащили к дверям, а Дориан уже разговаривал с домовладельцем.
А почему бы и нет?
Не упускай в жизни того, что можно схватить и притянуть к себе.
Вся внутренняя обстановка, в которой нуждался Дориан, поступила из конфискационного отдела полиции: дешевая кровать, черно-белый телевизор, продавленный диван, холодильник, карточный столик и пара складывающихся стульев. Плохого в этой квартире было то, что она находилась слишком близко к Гарлему, чем Дориану хотелось бы. Но зато арендная плата была вполне приемлема.
Сегодня вечером он сушил волосы феном перед зеркалом в ванной и напоминал себе, почему он не любит правду: как только она тебе открылась, ты должен что-то насчет нее предпринимать. Сегодня он сделал много телефонных звонков, многим людям наговорил вранья, потратил несколько баксов и результатом всего этого явилась истина, которая открылась ему в отношении Робби Эмброуза. А она состояла в том, что, оказывается, наш милый мальчик является хладнокровным злодеем, насильником и убийцей, маньяком, который истребил много баб своими собственными руками. Помогая себе членом.
Проблема: а что, собственно говоря делать со всей этой правдой?
Сдать Робби?
А, может, можно будет как-нибудь использовать эту информацию с выгодой для себя, Дориана Реймонда?..
Если серьезно пораскинуть мозгами, то станет ясно, что, для того, чтобы все-таки усадить Робби на скамью подсудимых, надо знать намного больше того, чем знал на настоящий момент Дориан Реймонд. А сейчас ни один уважающий себя прокурор не станет рисковать своей репутацией, подписывая ордер на арест на базе догадок и логических сопоставлений одного полицейского детектива.
Действительно, очевидных улик у Дориана не было. Но профессиональное чутье, инстинкт и, наконец, опыт подсказывали ему, что он прав.
Когда дело заходило о женщинах, то Робби тут был, что называется, «тяжелый случай».
Психопат, одержимый неотвязной мыслью об убийстве.
Взять хотя бы Вьетнам. Только там Дориан наконец узнал Робби по-настоящему. Узнал, что скрывается за его скованностью и стеснительностью в отношении баб. На память сразу пришли те случаи, — их было очень много, когда Робби уходил на задание один. А если и с сопровождающими, то не с Дорианом и не со Спарроухоуком.
Тогда-то до Дориана и дошли слухи о том, что Робби записался в ряды «двойных ветеранов». Так в армии называли тех американских военнослужащих, которые сначала занимались любовью с вьетнамскими женщинами и только потом их убивали. В принципе, таких ребят было немало. Но Дориан к ним не относился. Он, конечно, прекрасно сознавал, что является негодяем и скотиной, но у всякого должны быть свои границы.
Однажды он получил возможность откровенно поговорить с Робби обо всех его делах. Вернее, откровенно поговорить не удалось. Просто Дориан задал ему откровенные вопросы. Дело было в одном кабаке, где они тянули пиво, ароматизированное опиумом, и пыхтели сигаретами, ароматизированными тем же.
По крайней мере Робби не осерчал на Дориана за его вопросы.
— Я тебе на все это вот что скажу, приятель, — наконец заплетающимся языком проговорил Робби. — Здесь все фугази. Все засрано и обосрано, понимаешь? Последний номер. Самое худшее, что только можно придумать на Земле. Здесь может происходить все, что угодно. В этой грязной яме, которая называется Вьетнамом. На все наплевать. Все нормально. Что бы здесь ни происходило — все о'кей, понимаешь? А то, что обо мне там болтают разные недоделки... Так ты не верь ни одному слову, понял, папа-сан?
Беда была в том, что Дориан слышал рассказы о Робби от людей, которые знали, что говорят, и не любили зря языком молоть. А рассказывали такое... Будто бы даже некоторые жертвы еще даже не являлись женщинами. Это были десятилетние девчонки, которых насиловали, а потом убивали прикладами винтовок, предварительно стянув горло проволокой. Получалось что-то вроде особенно изуверского обезглавливания. Их убивали пластиковой взрывчаткой Си-4, закрепляя ее на ляжках или засовывая в вагину! Их загоняли штыками на минные поля! А издали за «забавой» наблюдали смешливые американцы...
Женщин убивали после секса. Насиловали и убивали изощренно, жестоко, страшно... И делали это розовощекие ребята из старых, добрых Соединенных Штатов.
«Но какая тебе, хрен, забота, приятель? Это же был Вьетнам. Фугази. Сраное место. Даже не думай об этом. Главное, что вернулся домой. Этому радуйся».
А потом наступил сегодняшний день. Прошло всего несколько часов с той минуты, как Дориан навсегда вывел Алана Бакстеда из игорного бизнеса.
После нанесения удара он всегда особенно внимательно следил за содержанием газет и телепередач.
Да, любопытство. А еще для того, чтобы приятно пощекотать тщеславие. Все-таки внимание уделяется вещам, к которым приложил руку он, безвестный Дориан Реймонд.
Этим утром у загородного газетного киоска рядом с Тайме Сквер он проглядел номера из Атлантик-Сити, Филадельфии и выпуски главных газет штата Нью-Джерси на предмет, конечно же, сообщений об уходе из жизни Алана Бакстеда.
Ну, правильно, как и ожидалось. В большинстве газет сообщение об этом случае было помещено на первой же полосе, в остальных — не дальше третьей.
Что касается Нью-Йорка, то тут он мог рассчитывать в лучшем случае на четвертую страницу в «Дейли Ньюс». Впервые «отхватил» абзац в "Нью-Йорке Таймс. Неплохо! Это делает честь и ему и бедняге Алану.
А потом его ждал, что называется, «удар по ушам».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63