В углу гаража был спрятан ящик с табличкой «Pomodori iscatoli Tomates en boites», на ней значилось еще название консервного завода в Висенца и адрес в пригороде Парижа. Ящик осторожно втащили в кузов и, соорудив себе освещение с помощью лампы на длинном гибком шнуре, принялись за дело: надо было переложить его содержимое, которое представляло собой отнюдь не консервированные помидоры, в картонную коробку, привезенную из Бон Марше.
Закончив, они заклеили коробку скотчем. Потом протерли весь грузовик, чтобы уничтожить отпечатки пальцев, вышли из гаража, заперли его и отправились по домам. Это было в половине пятого утра. Светало, но Париж еще толком не проснулся.

В тот же понедельник в потайной комнате позади химчистки в пассаже Сен-Дени Ингрид целых полчаса набирала номера из телефонной книги, а потом звонила по очереди каждому из жильцов дома № 88 на улице Фобур Сент-Оноре. И каждый раз делала вид, будто ошиблась номером. Из двенадцати четверо не ответили вообще, и по этим номерам она звонила в течение дня снова и снова до самого вечера, пока число неотвечающих не сократилось до двух. Имена этих жильцов она записала.
Днем она — в темном парике и темных очках — вышла вместе с Сержем. Автобусом добрались до улицы Фобур Сент-Оноре и зашагали мимо фешенебельных магазинов, пока не дошли до дома № 88, стоящего как раз напротив входа в президентский дворец. У Ингрид была с собой папка и пачка квитанций. Серж прошел мимо дома и свернул в первую же улицу.
Ингрид постучалась к консьержке.
— Я от газовой компании. Мне надо узнать, какие приборы используются чаще всего. Могу я опросить ваших жильцов?
— А что вы хотите узнать? — Консьержка была португалка. Ее инструктировали при приеме на работу, как отвечать на подобные вопросы. Но она еще плохо знала французский, и это помешало ей спросить у посетительницы удостоверение или даже просто не пустить ее в дом.
Ингрид прочитала список жильцов, спрашивая, какую квартиру кто из них занимает, и делая пометки в списке.
— Спасибо, — сказала она. — Я поднимусь и с некоторыми поговорю.
На каждом этаже было по две квартиры: одна окнами на улицу, другая — в закрытый со всех сторон двор. Поднимаясь с этажа на этаж, она проверяла фамилии тех, кто живет окнами на улицу. Квартиры, в которых хозяева, по ее мнению, отсутствовали, выходили окнами во двор. Ни в одну из них она не позвонила.
Спустившись снова на первый этаж, она проскользнула во двор и толкнула дверь черного хода. Здесь на последнем этаже, где находились только кладовки и комнаты для прислуги, она провела несколько минут, прикидывая, как отсюда попасть на крышу. Потом поспешила к выходу.
— Благодарю вас, — вежливо сказала она консьержке. — Я узнала все, что хотела.
За углом, на улице Дюра, они встретились: Серж вышел ей навстречу из подъезда многоквартирного дома, примыкающего к дому № 88. И парочка быстрым шагом удалилась, оживленно беседуя на ходу.
— Выглядит все о'кей, — высказался Серж. — Но вообще такие операции нельзя проводить в спешке, их надо как следует готовить.
— Феликс приказал операцию перенести на вторник, — возразила его дама.
— Почему? Что-нибудь произошло?
— Понятия не имею, да и тебе знать не надо.
В тот же понедельник около пяти Альфреду Бауму позвонили по прямому телефону.
— Насчет сегодняшнего разговора. — Это был голос Сейнака. — Мы готовы сотрудничать с вами.
— Рад слышать.
Наступила пауза, словно телефон внезапно отключили. Затем Баум услышал несколько искаженный, но хорошо различимый голос: «Расскажу вам одну странную историю. Вас, наверно, удивит, почему я решил вам довериться…» Это был его собственный голос и его слова, сказанные Сейнаку во время прогулки по Сене.
В трубке щелкнуло, вновь заговорил Сейнак:
— Вы, конечно, не ожидали, что я приму меры предосторожности. Но вы не хуже меня знаете — за секретными службами числится немало провокаций. Я удивился, что вы не спросили, нет ли у меня с собой магнитофона.
— А зачем? Чтобы вы насторожились? Если уж на то пошло, ваши коллеги не против того, чтобы вы приняли мое предложение?
— Жду конкретных распоряжений.
— К вам явятся двое наших сотрудников. Пусть один займет место в холле, рядом с дежурным, а второй потолкается среди тех, кто разносит корреспонденцию или ожидает разрешения подняться наверх. Снаружи тоже будут наши люди, но их вы и не заметите.
— Ладно. Скажите вашим людям, пусть обратятся к администратору, а я его предупрежу.
В тот же день после обеда префект полиции, предприняв меры, чтобы разговор не подслушали, позвонил тому, кого называли Феликсом.
— Наш приятель не смог сообщить последние новости о том, что они там делают в ДСТ, — сказал префект. — Такая незадача: Вавр и его заместитель никому ничего не говорят.
— Надо постараться: должны же мы знать, какие меры приняты против террористов!
— Разумеется. А как насчет этого Баума? Пора что-то предпринять?
— Пока не надо, будет еще время. Теперь об этом деле с бумагами Комитета обороны. Я распорядился доставить конверт по адресу.
— Когда?
— Послезавтра в шесть. Вы получите конфиденциальную информацию, на которую, если понадобится, можете потом сослаться. Ее доставят открыто, за час до того, как будет передан конверт, и отдадут дежурному на вахте. А вы организуйте рейд в редакцию. Пошлите людей из бригады борьбы с коммунистами. Это по их части, они уж поусердствуют. Пошлите народу побольше, пусть обыск будет быстрым и тщательным. Ну, не мне вам объяснять…
— А как с прессой?
— Назначьте пресс-конференцию в префектуре, проведите ее лично. Выберите парочку особо щекотливых страниц для факсимильного воспроизведения в газетах. Максимум шума, ясно? Только поспешите, а то кто-нибудь из правительства захочет все дело прикрыть.
— Понял.
— Пусть газеты поднимут вой, заголовки покрупнее. «Юманите», конечно, завопит насчет провокации. Ну и пусть.
Глава 9
Адмирал Кент Брубек тридцать пять лет прослужил в военно-морских силах США, и ничего удивительного, что, имея за плечами такое прошлое, он относился к Генри Киссинджеру с некоторой неприязнью и весьма подозрительно. Ему решительно не нравилось, что самый обыкновенный университетский профессор, в речи которого звучит какой-то смутный акцент, ухитрился остаться ключевой фигурой внешней политики Соединенных Штатов, хотя и не занимает больше никаких постов. Адмирал был человек прямолинейный, все называл своими именами: лопату — лопатой, жопу — жопой, а западных коммунистов — русским охвостьем. Дураком он при этом отнюдь не был, ему были присущи незаурядная житейская ловкость и хитрость, которые он успешно скрывал, чему в немалой степени способствовало безудержное и громогласное хвастовство, свойственное его профессии.
В свое время он стал самым молодым адмиралом на флоте, а теперь президент именно ему предложил возглавить Центральное разведывательное управление — именно в тот момент, когда престиж этой организации был на нуле, руководство рассорилось с сенатом, и всем было известно, что результаты ее деятельности жалки до крайности. И эти факты его биографии объяснялись отнюдь не милостью Божьей и не расположением фортуны. Он сам намечал себе высшие посты и прокладывал к ним дорогу локтями и зубами. Киссинджер для него был еще одним, кому ради карьеры на многое пришлось пойти, он воплощал в глазах Брубека все, что было плохого в вашингтонских коридорах власти.
Тем не менее в брюссельском аэропорту, подойдя к «Боингу-707», предоставленному в их распоряжение руководством НАТО, он своей ручищей обнял Киссинджера и провозгласил сердечно:
— Привет, Генри, отличный ты малый!
На что доктор Киссинджер, ни в коей мере не введенный в заблуждение этим медвежьим, а потому опасным дружелюбием, ничего не ответил.
Самолет поднялся в воздух. Сидящим вдвоем в переднем салоне (двое охранников находились в другом отсеке, позади) доктору и адмиралу принесли две порции шотландского виски. Это была первая возможность поговорить наедине о том, что им предстояло делать в Париже.
— Эти взрывы могут дестабилизировать структуру наших западных союзников, — высказался доктор Киссинджер. — Ведь можно предположить, что если на выборах коммунисты Франции получат значительную поддержку, то этому примеру последуют в Италии, а позднее — в Испании и Греции.
— Хемминг постоянно держит меня в курсе дел, — ответил адмирал. — Он считает, что как раз коммунисты и организовали эту кампанию террора.
— Сомневаюсь, — возразил Киссинджер. — Не их стиль. Откуда, кстати, Хемминг получает сведения?
— Источники информации мы держим в секрете, — коротко ответил адмирал.
— Наверняка сидит за столом и читает газеты, а потом ужинает с разными незначительными деятелями, у которых денег больше, чем здравого смысла. В подобных ситуациях у наших людей развивается болезненное воображение. За двадцать лет я не получил от ЦРУ ни одной толковой информации, все они не стоили и бумаги, на которой написаны. А бумага раньше была дешевая!
Доктор улыбнулся своей маленькой шутке.
— Когда вы поработаете подольше в этом ведомстве, Кент, — продолжал он, — вы сами убедитесь, что там врут все, абсолютно все. А начальство больше всех. Даллес имел обыкновение немедленно увольнять каждого, кто признается, что он чего-то там не знает или не может сделать. И эти ребята все силы кладут на то, чтобы угадать, что именно хотелось бы услышать руководству, и только это ему и сообщают. На факты всем наплевать…
Адмирал нахмурился. Может, все это и верно, но ему не нравилось слышать такое от Киссинджера.
— Так что будем делать? — задал он вопрос.
— Сначала попробуем воздействовать на французское правительство, чтобы оно хоть что-то делало. Это просто: мы им немного пригрозим. Они угроз терпеть не могут, сразу разобидятся и начнут бранить нас на свой манер, но при этом прислушаются. Никому в Европе наши деньги и власть не внушают такого трепета, как французам. Поэтому они и устроят вокруг нашего появления шум. Вот увидите.
— Ну, а если наши люди немножко поработают?
— Президент Соединенных Штатов и так в ужасе от мысли, что ваши люди могут вмешаться в чужие дела, Кент. Просто в ужасе!
— Напрашивается вывод, что у нас за президент.
— Отсюда можно сделать вывод, что он не доверяет ЦРУ, поэтому он вас туда и назначил.
Это недавнее назначение для Киссинджера оставалось загадкой, он считал адмирала Брубека вполне подходящим человеком, чтобы командовать авианосцами на Тихом океане, но весьма сомнительным приобретением в качестве руководителя ЦРУ.
До самого Парижа они продолжали пить виски, и ко времени приземления самолета на военном аэродроме в Виллакубле, проблема, стоявшая перед ними, с места не сдвинулась и симпатией друг к другу они не прониклись.
Чиновник, встречавший их возле самолета, был из аппарата премьер-министра, а не с набережной Орсей. Присутствовал еще генерал из американского посольства. Они обменялись приветствиями и на посольской машине поспешно направились к великолепным чертогам отеля Мерис.
Там доктор Киссинджер переоделся в смокинг и через два часа был уже на пути в высшую военную школу — ему предстояло прочитать лекцию о роли дипломатии в разного рода противостояниях мировой политики.
Адмирал Брубек удалился в свою комнату, велел принести туда ужин и позвонил по телефону. Через полчаса он встретился с Рольфом Хеммингом. Они курили, пили виски со льдом, и Хемминг обстоятельно рассказывал о том, как идут дела. Адмирал говорил мало, задал только несколько вопросов. Он был из тех, кто слушает собеседника внимательно, но делает вид, будто не особенно ему верит. Это свойство нередко принимают за проницательность, но тут это была простая осторожность: променяв военно-морские силы, где он чувствовал себя как рыба в воде, на полный фантомов и миражей мир разведки, адмирал Брубек неважно разбирался в этом мире. Тут говорили вещи, которых он не понимал, ссылались на давние события, полагая, что он в курсе дел, а он был не в курсе. Кто, черт возьми, эти Сорель, Парето и Спенглер, которых Хемминг то и дело цитирует как идеологов террора? Бакунин — имя показалось лишь смутно знакомым… Что это за штука — «кодекс Наполеона»? Всего этого он не знал, но вовсе не имел желания обнаруживать свое невежество, задавая вопросы.
Постепенно Хемминг, продолжая свой длинный и дотошный отчет, перешел от дипломатических проблем к конкретным делам, и тут адмирал почувствовал себя в своей тарелке и обрел наконец уверенность. Несколько раз он кивнул и невнятно высказал одобрение по поводу того, о чем докладывал Хемминг.
Лекция доктора Киссинджера содержала отточенные формулировки, была убедительна и несколько сдобрена цинизмом, что очень понравилось слушателям, которые вообще были склонны восхищаться этим человеком, пришедшим из мира реальной политики, и его государственным умом. Была какая-то завораживающая логика в его утверждении, будто в определенных обстоятельствах и в некоторые исторические периоды цель оправдывает средства (хотя мысль эта была выражена весьма осторожно и элегантно).
В отличном расположении духа, довольный собой, доктор Киссинджер добрался до отеля Мерис и уже к полуночи был в постели. Ему хотелось бы поспать по возможности часов восемь. Назавтра в десять утра предстояла трудная встреча в Елисейском дворце. К счастью, сон его был крепок, и он не слышал двух взрывов, которые прогремели в полумиле от отеля где-то во втором часу ночи.

Вот хроника событий, предшествовавших взрывам.
В четыре часа пополудни фургон из магазина Бон Марше проехал по улице Фобур Сент-Оноре мимо расположенного на углу улицы Соссэ министерства внутренних дел, возле входа в Елисейский дворец сбавил скорость и остановился напротив дома № 88. Водитель остался за рулем. Из кабины вышли двое мужчин в белых куртках, открыли задние дверцы, вытащили большую картонную коробку и поставили на тротуар. Надпись на коробке гласила: «Холодильник».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31